Однажды ты покинешь меня

      Я позволила ему звенеть. Пока ты здесь, старайся не высовываться. Так будет лучше. Но когда он прозвенел десять раз, а через минуту зазвонил снова, мне ничего не оставалось делать, как взять трубку. Вдруг тот, кто был на другом конце провода, забеспокоился и подошёл?       — Алло?       — Почему так долго? — рявкнул на меня молодой женский голос.       — Я была… в ванной. Извини.       — О… Ну ладно, я готова. Буду ждать тебя на крыльце.       — Ждать меня?       Чёрт, кто это? С чего бы мне ждать меня?       — Да, на крыльце. Как ты и просила. Ральф?       Она думает, что меня зовут Ральф?       — Я думаю, ты ошиблась номером.       — Ты шутишь, Эвелин? — спросила она без всякого юмора. — Что с тобой не так? У тебя забавный голос.       Фрэн. Фрэнни. Кино. «Да здравствует Лас-Вегас!».       — Мы собирались пойти на киносеанс.       Ответа не последовало. Вместо этого я услышала приглашённый мужской голос где-то на заднем плане.       Ральф. Брат Фрэнни. И парень, которого я не хотела видеть.       — Что ты сказала?       — Ничего, Фрэн. Слушай, я не думаю, что смогу поехать. Мне очень жаль, но я… неважно себя чувствую, — я чихнула для пущего эффекта. — Кажется, я простудилась.       — Простудилась? Летом?       А что, летние простуды не существовали в шестидесятые?       — Да, я проснулась с насморком. И, по-моему, мне становится хуже.       — И всё? Обычный насморк? Ты собираешься остаться дома в субботу вечером из-за соплей? Ты говоришь, как моя бабушка.       Ух ты. Спасибо. Я приложила тыльную сторону ладони ко лбу, как будто она могла меня видеть, прежде чем сказать:       — Нет, я думаю, что у меня жар. Возможно, я могу быть заразной. Мне действительно лучше остаться дома.       — Но… значит я должна остаться дома в субботу вечером только потому, что ты можешь чихнуть на меня? Мы должны были пойти поужинать. Ты же обещала, а я хочу есть!       Кем бы ни была эта Фрэнни, но она была несносной.       — Мне очень жаль, Фрэн. Почему бы тебе не пойти с Ральфом?       — Если ты не пойдёшь, ему будет неинтересно, — сказала она, не скрывая разочарования. — А если ты меня не заберёшь, то я застряну дома вместе с родителями и буду смотреть по телевизору «Вечеринку».       Мне пришлось подавить смешок при слове «вечеринка», но это сработало в мою пользу, потому что прозвучало как сдавленный кашель.       — Хм. Может, тебе действительно лучше остаться дома, раз ты настолько больна.       — Думаю, да.       — О, хорошо, — по её голосу было не похоже, что всё в порядке, она говорила так, словно хотела ударить меня по телефону. — В другой раз?       — Да, в следующий раз.       Раздался лязгающий звук, как будто телефон уронили или ударили о стену, после чего я услышала тот же приглашённый мужской голос.       — Дай… нет… не трогай, Ральф!       Через секунду или две Фрэнни, очевидно, снова взяла свой телефон под контроль.       — Ладно, Эви. Ральф действует мне на нервы. Пойду сверну ему шею.       Она положила трубку, даже не попрощавшись.       Какого чёрта я с ней дружила? Она разговаривает просто ужасно.       Потом мне пришло в голову, что она может знать о клубе. Во сколько он открывается, будут ли сегодня танцы? Я подумала, не перезвонить ли ей, номер телефона был у меня в голове, но это была не самая лучшая идея.       Во-первых, я больна, почему меня должно волновать, будут ли сегодня танцы? И ещё, если она позвонит кому-то другому, кому-то другому, у кого есть машина, и ей не придётся сегодня сидеть дома и смотреть телевизор на диване с родителями, то я не должна пускать эту мысль ей в голову. Она просто может захотеть потанцевать сегодня вечером, а не пойти на киносеанс. Если она придёт, а я буду там, а не в постели, всё может закончится плохо.       Я снова набрала номер клуба, но уже давно перестала улыбаться, когда делала это. Это вовсе не было забавным. Больше похоже на занозу в заднице.       — «Сатурн и Солнце».       — Здравствуйте. Это «Зал Сатурна и Солнца»?       — Я так и сказал, милая, — я не поняла, стоит ли мне расстраиваться из-за того, что меня назвали «милая», потому что трудно было определить с кем я разговариваю — с женщиной или мужчиной. Это мог быть мужчина с немного женственным голосом или женщина с хриплым голосом, которая выкуривала по две пачки сигарет без фильтра в день.       — Точно. Ммм… Будут ли сегодня танцы?       — Конечно, будут. Они бывают вечером каждую субботу.       — Могу я узнать, во сколько открывается клуб?       — В восемь часов.       — А нужно ли иметь с собой удостоверение личности с фотографией, чтобы попасть внутрь?       — Что с фотографией? Послушай, милая, если это розыгрыш, то у меня есть дела поважнее…       — Нет… Нет, не розыгрыш. Извините, я из другого штата. Есть ли у вас плата за вход?       — Доллар. Но позвольте мне избавить Вас от лишних хлопот, Вы не похожи на подростка, и если Вам больше двадцати, иногородняя Вы или нет, Вы не попадёте внутрь.       — Понятно. Спасибо за информацию.       — Тогда до свидания.       — До свидания.              Мне двадцать.       Но чтобы убедиться в этом, я нашла свою сумочку там, где всегда её кладу — в нижнем шкафчике под маленькой кухонной стойкой.       Удостоверение личности с фотографией. Забавно. Моё водительское удостоверение представляло собой листок плотной бумаги размером с открытку без фотографии и без ламинирования. Обычный бланк со всей необходимой информацией, заполненный от руки синими чернилами шариковой ручкой. Дата, время, адрес, строка для подписи выдавшего сотрудника или патрульного (мои права были подписаны Д. Уоллесом), галочка, указывающая, что я заплатила три доллара, дата моего рождения — 11 апреля 1944 года, а в строке рядом со строкой «раса» было написано «w.-f.», что означало «белая женщина». Вот и всё, ребята. Рост? Да какая разница. Цвет глаз? Неважно. Подпись? Кому она нужна? Поперёк этой очень важной информации красным шрифтом были напечатаны слова: «Лицензированный оператор на переднем сиденье». Значит, с заднего сиденья управлять автомобилем нельзя. Ясно.       Но если на то пошло, то номер лицензии (точнее, «номер квитанции») был написан не от руки, а напечатан, так что, по крайней мере, к этому они относились серьёзно.              К шести часам я стояла перед зеркалом во весь рост, висевшем на обратной стороне стенки шкафа. Неплохо. Совсем неплохо. Я выбрала фиолетово-зелёное платье без руковов в стиле пейсли, которое было чуть выше колен, и жёлтые туфли на низком каблуке. Я не носила на себе столько цветов с самого детства и теперь не понимала почему. Как это вообще вышло из моды? Всего за несколько лет на смену этому весёлому женственному платью и этим изящным туфлям должны были прийти выцветшие джинсы-клёш и неуклюжие туфли на платформе в стиле Франкештейна. Какая трагедия.              Я чувствовала себя неуютно, садясь за руль своего автомобиля и включая зажигание без давления ремня безопасности, фиксирующего меня в кресле. Моя первая машина побитая Honda Civic коричневого цвета 1983 года выпуска, была с механической коробкой передач, и я ненавидела её тогда, но сейчас была рада этому. И хотя прошло уже более пятнадцати лет с момента, когда я в последний раз водила машину с механической коробкой передач, навык вернулся ко мне в одно мгновение.       Когда я ехала по дороге, а по радио звучала «Капелла любви», рядом со мной остановился светло-голубой кабриолет с откинутым верхом, а затем он разогнался и проехал мимо меня. В нём сидело шесть молодых девушек, а по радио Мэри Уэллс пела «Мой парень». Машина неслась по дороге со скоростью не менее сорока миль в час, и ни одна прядь волос не растрепалась на ветру. Сколько же лака для волос в одной только машине, ничего себе! Неважно, в шлеме на голове или нет, эта идеальная сцена с идеальным саундтреком наполнило моё сердце радостью. Это была картина невинности. Молодости. Мир, полный перспектив. У каждой из них была улыбка на лице, когда они пытались перекричать друг друга. Никаких мобильных телефонов, никаких беспокойств о лайках и подписчиках, никаких фото, чтобы похвастаться ими перед анонимными пользователями в интернете, игнорируя настоящих друзей, находящихся рядом.       Они жили моментом.       Был ли этот мир, это время лучше, безопаснее, чем то, из которого я пришла? Скорее всего, нет. Это только казалось, но, скорее всего это было не так. В конце-концов, в этот самый момент где-то в стране, я точно не знаю где, Чарльз Мэнсон был всего в нескольких годах от того, чтобы выйти из тюрьмы и создать свою «семью». Погибло бы так много невинных девушек. Таких же девушек, как те, что были в той машине. Я надеюсь, что они повеселяться сегодня вечером. И надеюсь, что никто из них никогда не почувствует необходимости забредать далеко отсюда.              Через несколько кварталов я остановилась у «Тексако», где мальчик-подросток в серой спецовке заправил мой бак бензином и вымыл лобовое стекло, а я зашла внутрь, чтобы купить колу и карту. В общей сложности, включая бензин, я заплатила две однодолларовые купюры и получила тридцать пять центов сдачи.       Мне почти удалось выйти из магазина незамеченной. Почти. Когда я чуть не сорвала кожу с ладони, пытаясь открутить крышку с бутылки колы, продавец, высокий худой мужчина с острым носом, весело посмотрел на меня, а потом указал костлявыми пальцами на открывалку, закреплённую на входной двери.       После этого всё пошло гладко.       Вроде бы.       Я отъехала от заправочной станции в сторону, чтобы не спеша рассмотреть карту. Мне было довольно легко прочитать бумажную карту, ведь я выросла на них. Клуб, судя по всему, находился в северной части Далласа. На другом конце города от того места, откуда я ехала. Хорошо, что я выехала на час раньше.       «К тому же я уже несколько раз бывала в Далласе», — подумала я, выезжая на улицу и поворачивая на шоссе. Но уже через десять минут, когда я въехала в сам Даллас, стало очевидно, что Даллас середины XX века и Даллас XXI века — это два разных города. Знакомых мне зданий не было, их ещё не построили, а там, где как я знала, должна быть открытая местность, стояли здания, которых я никогда раньше не видела. Линия горизонта была другой, и, очевидно, на одном из основных участков шоссе велась грандиозная стройка. И ко всему прочему, в моей голове пронеслась мысль: «Если это всё, если я здесь на одну ночь, то я хочу это увидеть». Я хотела прочитать каждый рекламный щит. Я хотела рассмотреть каждую разноцветную машину. Я повернулась, чтобы посмотреть на женщин, большинство из которых были в юбках или платьях и на каблуках, и на мужчин, которые почти все были в галстуках и брюках со стрелками, прогуливающихся по улицам. Мне хотелось увидеть пролетающие над их головами самолёты.       Поэтому вместо плавного хода, я заблудилась.       Спустя три остановки я спросила дорогу, а в 20:34 заехала на переполненную стоянку «Сатурна и Солнца».       Как только я увидела его, это простое деревянное здание, больше похожее на утилитарную школу, чем на клуб, моё сердце забилось, а руки заскользили по рулю, едва не задев одну из припаркованных машин.       Она там. Она жива, и она где-то там, в сорока футах от меня. До этого момента всё казалось нереальным. Я делала то, что должна была, но в голове крутилась мысль, что всё это сон. Да, я была почти у цели, но боялась, что внезапно проснусь. Так всегда бывает.       Но я припарковалась на первом попавшемся свободном месте и не проснулась.       Я заглушила двигатель, выпрынула из машины, и мои ноги ударились о землю, а я всё ещё была там.       Я спешно пошла к входным дверям, шепча себе под нос: «Не просыпайся, не просыпайся». Я шла, не замечая никого вокруг. Я не обратила внимания, что солнце уже зашло за горизонт. И я не заметила человека, наблюдавшего за мной из окна справа от меня.       — Ты ничего не забыла?       Я узнала этот хриплый голос.       — Простите?       — Допуск? — женщина, а это была именно женщина, лет сорока или пятидесяти, трудно сказать, потому что она щурилась сквозь дым, клубившийся от сигареты, которую она держала в правой руке, спросила меня со своего места.       Нас не разделяло пуленепробиваемое стекло. Это было обычное открытое окно, а за ним — прилавок, на котором стоял старый металлический ящик для денег.       — Ах, да. Извините, я сейчас вернусь.       Торопясь попасть внутрь, я забыла в машине свою сумочку. Я теряю время. Подумай.       Вернувшись, я протянула ей доллар.       — Ты ведь из другого города? — спросила она, сжимая доллар в пухлой руке.       Другая рука держала новую сигарету. Едкий дым лентами поднимался вверх и, казалось, впитывался в копну блестящих чёрных волос, собранных высоко на макушке, как в губку. Мне пришлось сдержаться, чтобы не скривиться. Я могла только представить, как пахнут её волосы. Смесь дыма и десяти баллончиков лака для волос. И пота. Ночь была жаркой.       — Да, — сказала я.       — Сколько тебе лет?       — Двадцать.       Она секунду смотрела на меня, и я поняла свою ошибку. Если она попросит показать ей права, она увидит, что я вовсе не из другого штата. Глупо.       — Вы не выглядите на двадцать.       О нет.       Так близко, я была так близко! Так близко, что я могла расслышать музыку и топот туфель по полу позади неё.       Зачем я солгала? Но, опять же, что с того? Я соврала, что приехала из другого города, она же не может запретить мне войти, потому что я соврала?       — По телефону ты мне показалась старше, а выглядишь моложе.       Я напустила на себя свой лучший вид.       — Я забыла свои водительские права в…       — А, — сказала она, пренебрежительно махнув рукой, и пепел упал на стойку перед ней, — не переживай. Это подростковый клуб. Ты выглядишь моложе, но не настолько, иди, веселись.       — Спасибо.       Прежде, чем войти, я остановилась, чтобы сделать глубокий вдох, пытаясь успокоить нервы. Один шанс, у тебя есть только один шанс. Я заметила перед собой две таблички, висящие на уровне глаз, одна рядом с другой, на двери. Одна из них гласила: «Родители, пришедшие проведать своих детей, должны быть в сопровождении противоположного пола». Хм. Не такое уж невинное время, как я думала. А на другой было написано: «Носи, что нравится, но неряхам вход воспрещён».       Мой смех немного успокоил меня, прежде чем я взялась за ручку и открыла дверь.              Танцы были уже в полном разгаре. Группа, расположившаяся в задней части зала, была в основном скрыта людьми, вышедшими на паркетный танцпол. Я видела только макушки их трёх голов, но слышала всё прекрасно. В тот момент они вовсю исполняли быструю песню, которую я не узнала, но все остальные, видимо, узнали, судя по восторженным хлопкам, топанию ногами и кружению. Я вздохнула с облегчением. Всё не так плохо, как я думала. Когда я прочитала слово «дети», то подумала, что окажусь в месте, где младшие школьники прыгают в носках. Дети тринадцати-четырнадцати лет. Мне бы стало не по себе. Но почти всем, кого я видела, было не меньше шестнадцати, а многие выглядели на семнадцать и старше. У мальчиков, как и у моего соседа Джорджа, были короткие стрижки, аккуратные проборы и блестящие волосы. Они носили брюки и галстуки-бабочки. Некоторые были одеты в пиджаки, хотя в помещении было довольно жарко и не было никаких признаков кондиционера, только большой промышленный вентилятор, жужжащий в углу комнаты, справа от меня. Большинство присутствующих девушек были одеты в яркие цвета, короткие платья и туфли на низком каблуке, которые я видела в своём шкафу, но не все. Некоторые были одеты более консервативно, в длинные платья, в блузки, застёгнутые до самой шеи, и у них в волосах были ленты, но ни на одной не было брюк. Не было никаких джинсов и кроссовок. Потому что нерях не пускают.       Я стояла прямо перед дверью, сканируя танцующих, сканируя нескольких молодых людей, сидящих на стульях, и искала её. Свет был приглушён, но было не темно. Это было специально сделано для того, чтобы предотвратить другие забавы? Может быть, обниматься в тёмном углу? Или тайком отхлёбывать из фляжки?       Музыка становилась всё громче, пока не закончилась крещендо.       Танцоры как по команде остановились и захлопали. Кто-то свистел и улюлюкал. Многие вытирали свои влажные лбы.       — Итак, следующий номер, — прозвучал молодой голос из динамиков странной формы, висящих на двух или трёх колоннах по всему залу, — называется…       Дальше я не услышала. Я не поняла, как называется следующая песня, да и мне это было неинтересно.       Молодёжь, ожидавшая, когда можно будет вернуться к тому, ради чего она сюда пришла, стояла в центре зала и расступилась так, что я смогла разглядеть, кто был позади.       Там сидела Джуди и не сводила глаз с музыкантов.       Я бы узнала её лицо где угодно.       Я пришла сюда, чтобы получить ответы.       На какие вопросы? Я не знаю точно, просто… ответы.       В конце концов, я пришла сюда, чтобы узнать, смогу ли я получить ответы, избавиться от необъяснимого чувства потери, которое возникло у меня с того момента, как я впервые услышала эту песню. Мне даже не нужно было разговаривать с ней, чтобы понять.       Это чувство исчезло. В одно мгновение. В ту секунду, когда я увидела её лицо.       Но оно сменилось чем-то другим.       Ещё более сильным чувством.       Настолько сильным, что не оставалось никаких сомнений.       Я принадлежала этому месту.              И я никогда не вернусь назад.