Однажды ты покинешь меня

      Снова зазвучала музыка, на этот раз медленная, с меланхоличным ритмом. Я услышала несколько стонов из толпы, но только несколько. Одна или две пары покинули танцпол, смущённо глядя себе под ноги. Но им на смену пришли ещё одна или две. Я обошла справа, между танцполом и медленно раскачивающимися подростками, обнимающими друг друга, и небольшими деревянными трибунами, установленными в задней части зала, на которых сидела Джуди. В самом дальнем конце.       Что теперь?       Столько времени, я просидела, ожидая пока кто-нибудь возьмёт трубку, и даже не удосужилась придумать, что ей сказать. Что я могла ей сказать? Привет, я только что перенеслась из 2010 года, как тебе такая погода, а? Конечно, жарко.       Чтобы собраться с мыслями, попытаться придумать реалистичный и не пугающий способ подойти к ней и познакомиться, я заняла место на противоположной стороне трибун от той, где сидела она. Между нами были две девушки в платьях пастельных тонов, которые сидели плечом к плечу, а ближе ко мне — парень в рубашке цвета лайма с короткими рукавами, который вылил на себя слишком много лосьона после бритья. Он выглядел таким же нервным, как и я. Он ужасно суетился. Его левая нога подпрыгивала вверх-вниз, он то и дело постукивал ступнёй по полу, а ладонями водил по коленям, словно пытаясь вытереть с них пот. Что с ним такое? Слишком много колы? Ещё несколько раз проведя руками по брюкам, он резко выдохнул и вскочил на ноги. Он повернул направо и подошёл к паре девушек, которые смотрели на него с явной надеждой в глазах. Одна из них сцепила руки и держала их под подбородоком. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять, о чём она думает. «Пусть это буду я. О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Но он даже не взглянул на них, проходя мимо. Он направился к Джуди. О, Боже.       Он остановился прямо перед ней, протянул ей дрожащую потную руку и произнёс несколько слов, которые я не расслышала.       Она подняла голову и посмотрела на него, при этом кончики её светло-каштановых волос слегка покачнулись.       Не делай этого. Не делай этого, Джуди, просто потанцуй с ним. Это всего лишь танец.       Но она сделала это.       Она приятно улыбнулась, что-то сказала ему, указала пальцем в сторону музыкантов, но покачала головой — нет.       О, это должно быть больно.       Но он принял это милостиво. Или, во всяком случае, настолько милостиво, насколько мог. Он кивнул головой, повернулся, засунул руки в карманы брюк и зашагал так быстро, как только позволяли его тощие ноги, мимо обиженных девушек, а затем и меня, всё это время взгляд парня был прикован к его оксфордским туфлям. Я наблюдала, как он направился к столу с закусками, установленному у входа. Там стояло около дюжины бутылок с содовой и два больших подноса с печеньем и лимонными батончиками. Бедняга отправился топить свои печали в кофеине и сахаре.       У меня защемило сердце. А как иначе? Это было не напечатанное «нет» на экране компьютера или телефона. Ему пришлось столкнуться с отказом лицом к лицу. За это его можно было уважать. Часть меня хотела пойти за ним, чтобы попытаться смягчить удар. Сказать ему, что он здесь совершенно ни при чём. Он просто подошёл не к той.       Но другая часть меня твердила, чтобы я перестала терять время.       Когда я обернулась, Джуди уже была на ногах и уходила.       Прежде, чем я успела вскочить со своего места, чтобы последовать за ней, меня осенило, что она направляется к паре дверей с надписями «Мальчики» и «Девочки» в самом конце зала.       Ладно, успокойся. Если только она не планировала по какой-то причине вылезти из окна, она вернётся.       Прошла минута, прежде чем она появилась, провела пальцем под нижней губой, как будто стирая помаду, а затем откинула прядь волос со лба. Она не пошла обратно на трибуны, а встала позади группы, сцепив руки перед собой, и стала ждать.              «Она такая красивая, — подумала я. — И очень молодая».       И мне захотелось хоть на пять минут увидеть её такой, какой её видят все остальные. Просто милая девятнадцатилетняя девушка в бирюзовом платье, у которой впереди вся жизнь. Прекрасная, долгая жизнь, которая вот-вот начнётся. Такие мысли, такие картины заставляют стариков улыбаться.       Но я не могла этого видеть. Потому что, смотря на девушку, я видела в ней женщину. В двадцать шесть, в тридцать шесть и, наконец, в сорок шесть. Ей никогда не исполнится сорок семь. Я знала, что её ожидают лучшие годы. Но также я знала, что её ждёт что-то, что-то плохое. И даже когда она выкарабкается из этого, что бы это ни было, ей недолго придётся наслаждаться жизнью. У девушки, на которую я смотрела, впереди было всего двадцать семь лет жизни. И всё. Это всё, что ей суждено.              Нам не дано знать будущее. Просто не дано.              Когда песня закончилось, певец поблагодарил ликующую толпу, затем повернулся в сторону Джуди и протянул руку к микрофонной стойке в жесте «это всё твоё». И я поняла, что сейчас произойдёт.       Боже, я здесь всего десять минут, а уже собираюсь стать свидетелем ещё одного неловкого, душераздирающего момента.       «О, это было ужасно. Я провоняла всё вокруг».       Так или примерно так она всегда описывала то, что мне предстояло пережить.       Даже если бы я не знала, что это не станет выступлением всей моей жизни, я бы сразу поняла, что что-то не так.       Певец даже не потрудился представить её, прежде чем спустился со сцены (так причудливо называлась платформа высотой всего восемь дюймов от пола), и когда он всё-таки это сделал, и он, и парень с гитарой одарили барабанщика многозначительными взглядами. Большое спасибо, Джимбо. Барабанщик, в свою очередь, выглядел извиняющимся. Что-то типа, извините ребята, я обещал своему папе. Никто из них не обращал на неё никакого внимания. Никаких поднятых вверх больших пальцев, ни «Удачи», ни «Срази их наповал» или какой-нибудь популярной в то время фразы.       Джуди разжала руки, взобралась на сцену и начала возиться со стойкой, пытаясь её опустить. Стойка покачнулась и едва не вырвалась из рук, но она оттащила её назад за шнур, прежде чем она успела опрокинуться, и нервно улыбнулась толпе, выглядевшей немного растерянной, но в то же время с нетерпением ожидающей возобновления музыки.       Один из участников группы, невысокий парень в очках с толстыми стёклами в стиле Бадди Холли и с трамбоном в руках, громко постукивал ногой по деревянному полу, явно волнуюсь. Это меня разозлило. Эй, приятель, остынь, ты играешь на трамбоне, чёрт возьми. Через год она будет продавать пластинки миллионными тиражами, а ты, возможно, будешь играть на бар-мицвах. Возможно. Опустив микрофон на нужную высоту, Джуди повернулась и кивнула барабанщику. Гитарист кивнул, но всё равно притопнул ногой на счёт «три», а затем начал играть.       Была ли это катастрофа? Нет, я бы так не сказала. Мог ли кто-нибудь в этом зале сказать, что всего через несколько месяцев она станет самым одной из самых узнаваемых певиц в стране? Нет. Определённо нет.       Песня была не её, и мне она показалась довольно странным выбором. Не достаточно быстрая, чтобы быть танцевальной, но и недостаточно медленная, чтобы обнять партнёра и покачиваться под неё.       Казалось, никто не знал, что делать.       Многие пары ушли с танцпола, но некоторые остались, пытаясь извлечь из этого хоть какую-то пользу, полушутя-полусерьёзно раскачиваясь под музыку. Я услышала, как одна из девушек, всё ещё сидящая на трибунах без партнёра, спросила свою подругу, почему она поёт такую старую и заезженную песню. Я не поняла о чём она говорит, но даже мне было интересно, почему Джуди её поёт — она ей просто не подходила. Она не подходила её голосу.       Я не музыкант, у меня нет натренированного слуха, но мне и не нужно было быть музыкантом, чтобы понять, что в музыкальном сопровождении были небольшие шероховатости. И, похоже, что они были сделаны намеренно. После второй заминки гитарист и барабанщик посмотрели друг на друга и ухмыльнулась. Если Джуди и заметила, что её откровенно саботируют, то не подала виду, и это её не расстроило.       Перед тем, как начать петь, она заметно нервничала, но как только начала, всё это исчезло, и она пела как ни в чём ни бывало до самой последней ноты.       Когда выступление закончилось, она поклонилась и поблагодарила толпу, которая вяло захлопала в ладоши, а затем снова взревела, когда вокалист группы вскочил на сцену.       Она выглядела такой расстроенной, когда медленно возвращалась на трибуны, что у меня сжалось горло. Она сидела на том же месте, что и раньше, но теперь вместо того, чтобы наблюдать за музыкантами, казалось, увлечённо рассматривала кончики своих туфель на высоких каблуках. Мне не терпелось подойти к ней и сказать, что через две недели она даст такой замечательный, такой невероятный концерт, что и через пятьдесят лет тысячи и тысячи людей со всего мира будут искать и смотреть его в интернете каждый день. Подростки, которые появятся на свет только через тридцать лет, найдут это видео и благодаря ему проникнутся любовью к музыке шестидесятых. Вот такой эффект она произведёт на людей. Этот день никто и не вспомнит.       Но, как и в случае с отвергнутым парнем, я не смогу утешить и её.       Но кое-что я могла сделать.              — Привет, — сказала я, стоя перед ней, мои руки были ледяными, несмотря на ужасно тёплый воздух в помещении, а ноги так сильно дрожали, что я не была уверена, смогу ли я пройти через это, не упав в обморок. — Я… я просто хотела сказать, что, по-моему, ты отлично справилась.       Она посмотрела на меня снизу вверх такими глазами. Самыми чистыми, самыми светло-зелёными, какие я когда-либо видела. И улыбнулась. Это была искренняя улыбка, ямочки на щеках и всё такое, но улыбка, которая в то же время говорила: «Да ладно, мы обе знаем, что я облажалась, но с твоей стороны очень любезно не говорить об этом».       — Спасибо.       — Не за что. Можно? — спросила я, указывая на место рядом с ней.       — Конечно.       Когда я села, то почувствовала лёгкий запах её духов. Лак для волос тоже, она определённо пользовалась большим количеством лака, но под сладким и едким запахом химикатов ощущался тонкий женский аромат, который заставил меня порадоваться тому, что мне не приходится больше стоять на дрожащих ногах.       — Так что это было? Ты бросила одного из парней в группе, и это была их месть?       — Что ты имеешь в виду?       Я кивнула головой в сторону сцены, где «The Bobby’s» (судя по рукописной табличке, преклеенной к барабану) исполняли очередную танцевальную песню. По мне, так это было дерьмово, но танцпол был забит и прыгал, поэтому, что я могла знать? Кроме того, я, вероятно, была немного предвзята.       — Я могу сказать, что они были не в восторге от того, что ты там.       — Это было настолько очевидным? — спросила она, как-будто был какой-то вопрос.       — Да. Именно так.       — О, ну, нет, я ни с кем не расставалась. Мой дядя Норман, он семейный дантист Питера, — сказала она, показывая на барабанщика. — Он всё устроил. Он всегда старается быть полезным, он знает, как сильно я хочу быть певицей.       — Значит, это было одолжение.       — Да.       — Но почему они должны быть так расстроены из-за того, что ты спела одну песню?       И почему ты никогда не ругала их в своём интервью? Ты всегда говорила, что провал был полностью твоей виной, хотя это явно было не так. К тебе было приковано внимание всего мира, и ты могла вывести этих подлых мальчишек на чистую воду. Плюнуть им в лицо, что ты сделала это, а они, очевидно, ничего не добились (в конце-концов, вы когда-нибудь слышали что-нибудь о «The Bobby’s»?), но ты так не поступила. Почему?       Она пожала плечами.       — Потому что это очень трудно — получить приглашение в один из таких клубов. Конкуренция. Ты не хочешь, чтобы кто-то отнимал у тебя твоё время. Иногда приходят люди, которые работают в звукозаписывающих компаниях, чтобы послушать новые группы, в поисках талантов. А иногда им даже удаётся записать альбом и подписать контракт с лейблом.       — А, понятно. То есть, если кто-то зашёл, пока ты там, а не их вокалист…       — Да.       — Но всё равно это было довольно грубо.       — Всё в порядке. Это было очень мило с их стороны — дать мне шанс.       Теперь я поняла. Ты никогда не ругала их, потому что, по сути, ты заботливый мишка из «Ласкового медвежонка».       — И это была песня, которую ты написала сама?       Я знала, что нет, просто пыталась поддержать разговор. И как только это слетело с моих губ, я поняла свою ошибку.       — Нет, — ответила она и бросила на меня взгляд, полный недоумение. — Я была настолько плоха, что ты не узнала её? В прошлом году она часто звучала по радио.       К счастью, её озадаченный взгляд сменился знакомой игривой улыбкой.       — Ты знала это.       Я улыбнулась.       — Да, конечно, я знала, просто пошутила, пытаясь поднять тебе настроение.       Мне нужно быть осторожнее.       — Я бы с удовольствием спела одну из своих песен, но тогда им пришлось бы выучить её. Я не могла попросить их об этом, поэтому спела то, что они выбрали.       — То есть они не только заставляют тебя петь песню годичной давности, которую уже никто не хочет слушать, но и намеренно её портят. Невероятно, — сказала я, качая головой и глядя на Бадди Холли.       Когда я снова повернулась к ней, её брови были сведены вместе, но не в замешательстве, а во взгляде, который говорил, что она тронута тем, что я расстроилась из-за неё. Затем её лоб снова разгладился.       — Всё в порядке. Наверное, мне всё равно пора бросить петь и поступить в колледж, как того хотят мои родители.       Я запаниковала всего на полсекунды, прежде чем поняла, что моё присутствие здесь сегодня вечером не имело значения. Я ничего не изменила. Эта ночь, несмотря ни на что, разочаровала её, но она всё равно пришла на концерт. Она пока не была готова завязать с этим. Но я всё равно предложила свою поддержку. Это не повредит.       — Нет. На твоём месте я бы не сдавалась. Может быть, не стоит больше петь эту песню.       Она восприняла эту как шутку, которой это и должно было быть. Она улыбнулась и покачала головой.       — Но я думаю, у тебя отличный голос.       — Спасибо.       — Кстати, я Эвелин.       — О, Боже мой, извини. Меня зовут Джудит.       — Но… тебя представили как Джуди?       — О, нет. Мне не нравится это имя. Мне кажется, что оно звучит по-детски, как ты думаешь?       Хм. Как интересно.       — Да, — ответила я, — пожалуй. Тогда Джудит.              После этого мы болтали обо всём, о чём болтают девушки. Одежда, музыка, телевидение, фильмы. Хорошо, что Эвелин не была монахиней, иначе у меня были бы неприятности. У неё было множество воспоминаний, к которым у меня был доступ. Я по-прежнему чувствовала себя виноватой из-за того, что лезла в чужие дела, но, признаюсь, мне становилось всё легче отбрасывать эти чувства. И, кроме того, я рассудила, что одежда и макияж вряд ли являются чем-то личным. И раз уж я никогда не вернусь, какое это имеет значение?       Надеюсь, тебе понравится в 2010 году, Эвелин, в винном холодильнике есть «Шато Латур» 1990 года, наслаждайся. Прости, я знаю, что у тебя отняли восемнадцать лет, но посмотри, что ты получаешь взамен. Дом в четыре раза больше, чем тот, который достался мне, с центральной системой кондиционирования вместо вентилятора. Тебе нужно с кем-то связаться, но ты на пляже, а они ушли за покупками? Не беда. В твоём кармане лежит серая блестящая штучка, которая покажется тебе волшебной. Хочешь узнать какие пабы в Дублине пользуются наибольшей популярностью у местных жителей? Думаешь, что это невозможно, если ты не знакома ни с кем из местных жителей Дублина? Нет. Теперь у тебя есть интернет. Поищи, это займёт у тебя не более двух минут. Если ты случайно увидишь по телевизору что-то, что тебе нравится, скажем, вид конфет, которые едят дети в Японии, и они окажутся настолько вкусными, что тебе самой захочется их попробовать, но как тебе достать непонятный товар, который производится только в стране, расположенной на другом берегу Тихого океана? Это называется Amazon. И ты можешь получить его в течение двух дней. И не волнуйся, у тебя есть кредитные карты, даже если ты одинока. Да, именно так, банк не может отказать тебе в кредитной карте только потому, что ты не замужем. Здорово, да? И ещё, даже если ты не замужем, ты можешь принимать таблетки, это зависит от тебя, и это совершенно законно. Мне это не нужно, конечно, ты уже, наверное, догадалась. И… я прошу прощения за это. Должно быть для тебя это был сюрприз. А что подумают мои друзья? Всю жизнь я была лесбиянкой, а тут вдруг выяснилось, что я натуралка? Обычно бывает наоборот. Но эй, твоё тело, твой выбор.       В общем да, я думаю, это честный обмен. Ты оставила мне вентилятор, который гоняет по комнате тёплый воздух и работает как фен, телефонную книгу и дисковый телефон. Одежда хорошая, не спорю. Но если ты по ней скучаешь, опять же, Amazon.       Кроме того, что я отбросила чувство вины, мне стало легче получать доступ к воспоминаниям. По мере того, как вечер подходил к концу, мне не нужно было задумываться ни на секунду, чтобы запросить информацию. Она стала приходить ко мне без всяких раздумий, как будто сама собой. И это было хорошо, потому что Джуди, или Джудит, спросила, всё ли у меня в порядке, когда поинтересовалась, какую школу я окончила. Мне потребовалось целых пять секунд, чтобы вспомнить название. Но она забыла об этом, когда поняла, что мы живём в одном городе.       — Но это в Лейфанте. Ты же не живёшь здесь, в Далласе?       — Нет, я живу в Лейфанте.       — Я тоже! Какое совпадение. Но я окончила Лейфант Хай. Не твою модную частную школу.       — О, не такая уж она и модная, — ответила я, но она была таковой, была модной.       Через пару реплик после этого нас прервала пара парней, или, лучше сказать, мужчин, поскольку оба выглядели лет на двадцать. Мы вежливо отказались от общения, и парни, казалось, восприняли это как должное. Они уже не в первый раз получали отказ, в отличие от того нервного паренька, который пытался пригласить Джудит на танец. Так что в этот раз я не чувствовала себя неуютно. Но вскоре почувствовала.       Мальчик, клянусь, ему было не больше четырнадцати, потряс меня за плечо, потому что я была слишком увлечена разговором с Джудит, чтобы заметить его. Когда я повернулась, чтобы посмотреть на него, он стоял слева от меня — галстук-бабочка, веснушки и всё такое.       — Не хочешь потанцевать?       Я чуть было не рассмеялась. Женщина с хриплым голосом, стоящая на входе, должно быть была права: я действительно выгляжу моложе двадцати.       И у меня почти не хватило духу отказать ему. Но если бы я это сделала, это могло бы открыть ящик Пандоры. И это последнее, что мне было нужно.       — Прости, я бы хотела, правда хотела, но я не могу. Я встречаюсь с одним человеком. На самом деле я здесь только ради подруги, — сказала я, кивнув в сторону Джудит.       — О, хорошо. Тогда не хочешь ли ты со мной потанцевать?       — Я тоже кое с кем встречаюсь. Извини, — произнесла Джудит с виноватой улыбкой.       — Хорошо, извините… спасибо.       По крайней мере, я думаю, он именно так и сказал. Он пробормотал это и направился в сторону стола с закусками. Я начинала понимать, что хотя над ним висела табличка «Прохладительные напитки», на самом деле это означало «Отказ».       — Большое спасибо, — сказала Джудит, толкнув меня плечом и стараясь сохранить невозмутимое лицо. Было видно, что она хочет рассмеяться, но сдерживается, чтобы не дать мальчику, который уже запихивал в рот печенье, подумать, что она смеётся над ним.       — Эй, по крайней мере в моих словах есть смысл. Я сказала, что пришла ради тебя, но зачем мне приходить ради тебя, если ты не умеешь танцевать? Из тебя не очень-то хороший сообщник по преступлению.       На этот раз она не смогла сдержаться. Её смех, который я слышала и раньше, но никогда так отчётливо, заставил меня пообещать себе, что я буду стараться рассмешить её хотя бы раз в день, пока я с ней общаюсь.              К счастью для меня, сплетни за столом распространяются довольно быстро, поэтому после этого нас больше не беспокоили. Я недолго размышляла, что же о нас говорят. Не стоит приглашать этих двоих танцевать. Потому что мы фригидные? Заносчивые? Сомневаюсь, что они шептали слово «лесбиянка» друг другу в уши, сложив ладони рупором. Вероятно, это понятие было для них сложнее, чем если бы кто-то сказал, что мы марсиане и не хотим вставать, потому что скрываем факт наличия третьей ноги.       Пусть думают, что хотят. Мне было всё равно. Джудит снова возобновила наш разговор с того места, на котором он был прерван, и сказала, что раз уж мы живём так близко друг от друга, нам стоит вместе сходить куда-нибудь или покататься на машине, когда мы в следующий раз приедем в клуб. Хотя она не употребила слово «покататься». Но для меня это не имело значения. Я только что избавилась от необходимости придумывать нелепый предлог, чтобы увидеть её снова. «О, привет! Слушай, мне кажется у меня свинка, так что на всякий случай сходи к врачу, она очень заразная. Что? Откуда я узнала, где ты живёшь? Ну, точно не потому, что следила за тобой до самого дома в ту ночь. А потому что… кто-то другой, весьма разумный и респектабельный… ладно, иди к своему врачу, поговорим потом, пока!».              В полночь, когда клуб закрылся, что стало для меня полной неожиданностью, я пошла с Джудит к её машине, очень красивой, тёмно-синей с белым, не спрашивайте меня о марке или модели, я понятия не имею, но это был кит, такой же, как и все остальные машины на стоянке, чтобы мы могли обменяться номерами телефонов. Если бы сейчас был 2010 год, я бы спросила, не хочет ли она пойти куда-нибудь ещё, выпить чашечку кофе, в конце-концов, была только полночь. Но это было 1964 год, мне было двадцать, ей — девятнадцать, поэтому я пожелала ей спокойной ночи и пошла к своей машине, борясь с желанием броситься к ней и последовать за ней. Я предположила, что она поедет обратно в город тем же маршрутом, что и я, и не мешало бы убедиться, что она добралась до дома в целости и сохранности, но я не стала этого делать. Теперь у меня был номер её телефона, а преследовать её на протяжении многих миль было бы жутковато, поэтому я пошла к своей машине и поехала домой с выключенным радио, проигрывая у себя в голове весь наш разговор, и, когда я оказалась одна, то получила достаточно времени и пространства, чтобы всё как следует прочувствовать, у меня участилось сердцебиение. «Я только что провела вечер с Джуди Пейдж!» — крикнула я, сидя в машине и стуча рукой по рулю.       Ещё сегодня утром я была не в восторге от того, что увидела вживую ушедшее десятилетие во всех его красках, но сейчас я была в восторге. Не только потому, что мне довелось встретиться и поговорить с женщиной, которую через некоторое время узнает весь мир, но и потому, что сегодня, или, как мне казалось, сегодня, я стояла перед её могилой. Могилой, которая, как я знала, когда её встретила, не должна была появится, и я была готова сделать для этого всё, что в моих силах, раньше 1991 года.              Как только я вернулась домой, я сварила кофе.       В кофеварке на плите.       Когда я поняла, как разжечь плиту, не спалив дом.       Всё это время я думала о совершенно новой электрокофеварке Cuisinart, которую я купила незадолго до путешествия во времени. В ней была встроенная кофемолка. Я также думала о свежих кофейных зёрнах, которые в воскресенье доставит к моему порогу местная кофейня. Но, наверное, жжёный кофе с плавающей в нём кофейной гущей не хуже, да?       Я не жалуюсь. Вовсе не жалуюсь. Причина в кофе? Я не собиралась спать. Я боялась, что теперь, когда я сделала то, ради чего сюда прибыла, в момент, когда я засну, меня вернут обратно на кладбище. Я понимала, что не могла бодрствовать вечно. В конце концов, мне придётся уснуть, но если всё так и будет, если я потеряю сознание, и это станет толчком к возвращению, то я хотя бы попытаюсь остаться здесь ещё на один день.       С крошечной чашкой кофе в руке, я пошла в гостиную и включила телевизор. И увидела помехи. Я забыла, что до ночного телевидения ещё как минимум лет двадцать. Поэтому я прихватил из дополнительной спальни несколько журналов и книг, села на диван и начала читать. Мне удалось выпить шесть чашек кофе (эквивалент двух чашек в 2010 году) и к 4:30 утра довольно далеко продвинулись в чтении романа «Гроздья гнева».       Только без четверти пять мои глаза начали слипаться, а в 5:22 книга выпала у меня из рук на колени, затем на пол, когда я откинула голову на спинку дивана, закрыла глаза и всё вокруг потемнело.