Однажды ты покинешь меня

      Она вернулась из этой поездки через пять дней. Я вышла на крыльцо как раз вовремя, чтобы увидеть как она въезжает на подъездную дорожку на своей новенькой машине и услышать, как её бампер ударяется о мой. Она оставила дверь машины открытой, выскочив на улицу, взбежала по ступенькам и заключила меня в объятия, которые больше походили на объятия человека, хватающегося за спасательный круг. Её ногти впились в мою поясницу. По соседству мистер Джейкобсон делал вид, что ничего не замечает, опустив голову и продолжая шлифовать перила на своём крыльце.       — Неужели всё так плохо? — спросила я.       Она молча кивнула головой, но я почувствовала, как её подбородок упёрся в мою ключицу.       — Хорошо, Джудит, я сделаю это, мне следовало сделать это раньше, прости.       «Это» заключалось в том, чтобы уйти из магазина моего отца, позволить ей оплачивать аренду дома и путешествовать с ней повсюду. Она просила меня об этом с тех самых пор, как пять недель назад ей пришёл первый чек на гонорар.       Только глупая гордость не позволяла мне согласиться. Я полагала, что пройдёт ещё несколько месяцев, пока я начну получать реальный доход от своих акций, и тогда я смогу уволиться. Но её слёзы по телефону подтолкнули меня к этому решению.       — Правда? — её голос был приглушённым, её голова всё ещё покоилась в ложбинке между моей шеей и плечом. — Ты ведь не шутишь надо мной?       — Нет, никаких шуток.       Она тихонько засмеялась, и я почувствовала её тёплые слёзы на своей коже.              Семь месяцев спустя…       Июнь 1965 года              — Как долго это продолжается? — я бросила газету на кровать.       Большая чёрно-белая фотография оказалась лицом вверх. На ней была изображена Джудит в кремовом платье без рукавов, её волосы были красиво уложены, бриллиантовые серьги, которые я подарила ей на Рождество в прошлом году, сверкали в свете вспышек фотоаппарата. И он. Уоррен Кэбот, молодой блондин с белоснежными зубами, одетый в смокинг, по меньшей мере на фут выше её… обвивающий рукой её тонкую талию. Они оба улыбаются в камеру.       Джудит покачала головой и тяжело вздохнула, прежде чем сесть рядом со мной на кровать.       — Два месяца, — призналась она. — С момента съёмок того фильма в Калифорнии. Когда ты осталась дома, чтобы присмотреть за Фрэн пока она болела.       Я кивнула.       — Как удобно.       Она ничего на это не ответила, лишь опустила голову и посмотрела на фотографию.       — По крайней мере, твоя мама будет счастлива.       — Мне очень жаль.       Она взяла газету в руки, сложила её пополам так, что на мгновение показалось, что Уоррен и Джудит целуются, и швырнула её через всю комнату на пол.       — Мы только что переехали в этот дом, — я отвернулась от неё, встала с кровати и направилась к большому окну. Мы ещё даже не успели повесить шторы, так что передо мной предстал наш очень просторный, но пустой задний двор. — У нас даже не было возможности отпраздновать новоселье.       — А при чём тут это?       — Ну, — сказала я, медленно повернувшись, — если ты собираешься выйти замуж за этого парня, то, полагаю, мы больше не будем жить вместе.       Уголки её рта дернулись.       — Мы и сейчас не живём месте.       Формально это было так, я сохранила арендованный дом в качестве своей резиденции. Для видимости. Я даже планировала ночевать там всякий раз, когда мать Джудит решала, что хочет посмотреть Денвер или Феникс вместе с дочерью. Поддерживать слабую иллюзию, почему бы нет.       — Раньше я боялась, что тебя уведёт женщина, но мужчина? Мужчина, Джудит?       Я подошла к кровати и взяла с неё одну из маленьких декоративных подушек. Всё это время я не сводила с неё глаз.       Она проигнорировала меня и мой вопрос. Склонив голову, она начала водить пальцем по одеялу. Проводя пальцем по цветочному узору, снова и снова. Мы ещё даже не спали под ним.       — Даже если я выйду за него замуж. Это ведь не означает, что всё закончится? Между нами?       — Ты, наверное, шутишь.       — Почему бы и нет? — спросила она, пожав плечами. — Люди постоянно это делают. Заводят романы.       — Ты считаешь меня таким человеком? Человеком, который спит с замужними женщинами?       Она подняла голову и посмотрела на меня.       — Я ничего не говорила про то, чтобы спать.       — О, это мило, очень мило.       Она увернулась, когда я бросила в неё подушку, но не достаточно быстро. Подушка попала ей в плечо. Она рассмеялась, подняла её с пола и запустила обратно в меня.              Фотографии и фальшивые истории интересовали её гораздо больше, чем меня. Хотя, конечно, меня они немного беспокоили. Особенно, если я оказывалась рядом, когда её отводили в сторону, где она позировала с каким-нибудь молодым красавцем-холостяком, оказавшимся поблизости, пока щёлкали затворы камер. Но это случалось нечасто. В конце концов, её звукозаписывающий лейбл хотел, чтобы поклонники думали, что она встречается с парой парней, а не трахается с каждым встречным.       Большим шишкам из звукозаписывающей компании не потребовалось много времени, чтобы выяснить некоторые вещи. Вскоре после того, как я начала регулярно путешествовать с ней, ей не слишком вежливо объяснили, что то, с кем она спит — её личное дело, но если она хоть одним словом проболтается публике, то это станет проблемой BlueRock, и несмотря на контракт, она уйдёт. И, кроме того, если она не хочет провести остаток дней, распевая на парковках продуктовых магазинов Publix, она будет держать всё под контролем.       И она держала всё в тайне.       Общественность оставалась в неведении.       Мои родители, когда я рассказала им обо всём, хотя и не были довольны, но, в конце концов смирилась с этим и ни разу не выразили гнева или разочарования в мой адрес. Родители Джудит не были такими понимающими. Отцу потребовалось пять месяцев, чтобы снова начать разговаривать с ней. Её мать, напротив, не проронила ни слова. Она продолжала общаться с Джудит как обычно, как будто ничего не изменилось. Она наотрез отказывалась верить во всё это.       — Ты лжёшь. Перестань врать. Лгать — это грех, так что прекрати, — вот и всё, что она говорила по этому поводу.       И ещё она сказала:       — Я больше никогда не хочу больше видеть эту женщину.       То есть меня.       Вот такой персик.       Рассказать друзьям было гораздо проще, особенно когда речь шла о Фрэн.       — Спасибо, что рассказала мне, Эви, но ты опоздала на несколько месяцев.       — Ты не знала! Откуда… откуда ты знаешь?       — Я не слепая, Эвелин. Джудит может выбрать любого мужчину, а она предпочитает проводить время с тобой. Ты не такая уж забавная. Или очаровательная. Лучшее, что я могу предположить, что ты, вероятно, великолепна в постели.       Она всегда была женщиной, опережавшей своё время.       Ральф, вместо того, чтобы разозлиться, почувствовал облегчение. Он воскликнул: «Я так и знал! Я знал, что это не могу быть я!».              Я не хочу сказать, что все эти годы было легко, что приходилось скрывать наши отношения, потому что это было не так. Мне было тяжелее, чем Джудит, конечно, тяжелее. В отличие от меня, она знала только это. Как пресловутая рыба, которая не знает, что она в воде. Я чувствовала воду каждый день. Но разве я отказалась бы от этого, чтобы вернуться в то время, когда я могла свободно идти по улице, держа своего партнёра за руку? Чтобы через несколько лет выйти замуж? Чтобы на меня не вешали ярлык душевнобольнойи или ненормальной? Ни на секунду. Некоторые вещи стоят того, чтобы ими жертвовали.       К тому же у Джудит были другие проблемы, которых не было у меня. На неё давили, чтобы она похудела (чтобы соответствовать ста восьми фунтам, которые ей приписывали), исправила нос, изменила причёску, опустила декольте, укоротила платья.       — Не понимаю, они упорно называют меня Джуди, как будто я десятилетий ребёнок, они хотят, чтобы я похудела, чтобы казаться совсем девчонкой, и при этом они хотят, чтобы я расхаживала по сцене полуголой!       И она говорила об этом серьёзно.       — Не думаю, что я сочла бы тебя полуголой, если бы подол был на полдюйма выше колена. Даже не на треть голой, — сказала я.       — Ты хочешь, чтобы я получала ещё больше этих ужасных писем от поклонников?       — Не знаю, они мне кажутся забавными.       Они были именно такими. А ещё они действительно начали открывать глаза. Я была права, когда предположила, что найдётся немало женщин, которые будут влюблены в неё наравне с парнями, и некоторые из них совсем не стеснялась выражать свои чувства.       Она никогда не меняла стиль одежды, не расхаживала по сцене голой, что для неё означало бесстыдно расстегнуть первые две пуговицы на блузке. Это напомнило мне о комментарии, который я прочитала к одному из её видео на YouTube: «Она чертовски сексуальна, но почему на ней домашний халат?». К вашему сведению, это был вовсе не халат. Я была там. Я могу подтвердить это. Это было не самое облегающее платье, но и не халат. Она не «исправила» свой нос (я так и не поняла, как и тысячи молодых мальчиков, что с ним было не так). Она не перестала есть мороженое, хотя выполнила одну из просьб. Мне нравилась её прежняя причёска, но и новая, в стиле Джин Шримптон, была не так уж плоха. Она не требовала полбаллона лака для волос. Это был плюс.              Она никогда не менялась, и точка. Всё, что мне нужно было знать о том, как сложится карьера певицы Джуди Пейдж, я увидела уже в первый же день. В день концерта. Она не стала ждать, пока ей уделят внимание, и это никогда не менялось. Её мечтой было стать певицей, но никак не знаменитостью. А может, она и мечтала об этом, пока не узнала, что это такое. Я бы сказала, что она не упивалась своей славой, а терпела её. Она делала это, потому что любила петь, но ей было совсем не по себе от излишнего внимания. Эта была одна из причин, из-за которой в мире компьютеров и интернета мне так не хватало информации о ней, а также фото и видео. Всё потому, что она никогда не хотела быть запечатлённой. Её жизнь, та жизнь, которой она хотела жить, проходила в Лейфанте. Люди здесь привыкли видеть её рядом, и, как и всё остальное в жизни, через какое-то время она стала для них обыденностью. Да, её показывают по телевизору, она поёт на радио, но у меня есть дела, я не могу останавливаться и просить у неё автограф каждый раз, когда мне нужно заправить машину бензином или сбегать в библиотеку. Поэтому она оставалась дома столько, сколько могла, а это случалось на удивление часто.       Я ошибалась, когда представляла себе, как её подхватывают и уносят все атрибуты успеха. Весь этот блеск славы знаменитой певицы, которую хотят видеть тысячи людей, все эти тусовки с голливудскими или бродвейскими типами. Ей ничего этого было не нужно.       Это удивило меня. Когда я представляла её себе много лет назад, я думала, что её карьера певицы, выступления на телевидении и гастроли, поклонники, пластинки станут важной частью её жизни. Что это поглотит её, возьмёт верх над всем, изменит её и окажется тем единственным ярким моментом в её жизни, который она будет оплакивать вечно. Что она будет расстроенна, когда всё это закончится. Она проведёт весь остаток жизни в попытках повторить свой успех.       В итоге всё оказалось совсем наоборот. Это оказалось малой частью её жизни. Это походило на работу на полставки. За первые два года она снялась в четырёх фильмах, от остальных отказалась, ей даже предложили собственное телешоу, но и от него она отказалась. Это требовало переезда. Бровейское шоу? Нет, спасибо. Нью-Йорк — это здорово, но моя жизнь здесь, в Лейфанте. Она отказывалась от длительных гастролей, от всего, что могло бы задержать её более, чем на три-четыре дня. Это возмущало и расстраивало её менеджера, продюсера и боссов звукозаписывающих компаний. Они терпели это только потому, что её музыка была настолько популярна, что её активная реклама не имела никакого значения, люди всё равно выстраивались в очереди в музыкальные магазины, чтобы скупить всё, что продавалось. Продолжалось бы это дальше или нет, я не знаю и никогда не узнаю, потому что к концу 1968 года она вынесла всё, что собиралась вынести.       Она уволилась.              И дело было не в смене эпохи, ни в её отказе носить мини-юбки, не в войне или хиппи, она по-прежнему была невероятно популярна, её очередная песня даже попала в двадцатку лучших, когда она решила, что не собирается подписывать ещё один контракт на запись. Это ошеломило как её агента, так и звукозаписывающий лейбл. Кто же добровольно отказывается от карьеры певицы? Разве вы не знаете, что есть тысячи и тысячи людей, которые готовы убить за такую возможность? Она знала, но ей было всё равно.       Она не бросила петь, она никогда бы не бросила петь, но, конечно, без новых пластинок вся истерия вокруг неё поутихла, чему она была рада. Вместе с этим упали и гонорары, но к тому времени я зарабатывала почти в три раза больше, чем она, так что это тоже не имело значения. По правде говоря, она никогда не зарабатывала много денег. BlueRock доставалась львиная доля прибыли. И это будет продолжаться годами, даже десятилетиями.       Она была свободна. Свободна проводить своё время с нашими друзьями, а не с незнакомцами. Свободна носить всё, что ей, чёрт возьми, хочется, есть всё, что хочется и не пускать свой нос под нож. И, что самое важное для неё, кроме того, что она была дома, она была свободна от необходимости быть придуманной Джуди Пейдж, которой все её считали. Девушкой, которая всегда была на грани того, чтобы выскочить замуж за какого-нибудь красивого парня. Именно поэтому она редко давала интервью для газет или на камеру. Все были одержимы мыслью о том, с кем же она остепенится.       — Мне и так плохо, что приходится притворяться той, кем я на самом деле не являюсь, каждый раз, когда я выхожу на сцену, каждый раз, когда мне приходится петь одну из тех песен, которые они заставляют меня петь, о мальчиках, — всегда говорила она. — Это не совсем я, а та, кем они хотят меня видеть. И те слова, которые я пою, не мои собственные, а чьи-то ещё. Поэтому их нельзя считать настоящей ложью. Но во время интервью — это мои слова. Вот тогда я действительно становлюсь лгуньей. Они заставляют меня быть нечестной.       Я не жаловалась. Поначалу я была одержима Джуди Пейдж. Я влюбилась в Джудит. Я была счастлива, что она вернулась.