Однажды ты покинешь меня

      Восемь тоскливых дней спустя я сидела на пыльном тётушкином диване в захламлённой гостиной. Как здесь может пахнуть капустой? Её не было дома больше десяти дней. Она не готовила. Она живёт одна. Больше никого не было, не дай Бог, кто-то зайдёт, и что она скажет? Испачкала всё? Испортила вещи? Замок не тронут?       Она сидела, положив забинтованную ногу на кофейный столик, и курила сигарету.       — Он был чёрным, не так ли? Это тот большой секрет, который ты пыталась от меня скрыть?       — Я не пыталась ничего скрыть, — говорит она, разрывая зрительный контакт со мной и ковыряя пальцем дырку в кресле.       — Я впервые слышу эту часть истории. И я даже не слышала её, а догадалась сама.       — Ты даже не хотела слышать эту историю, да?       На этот раз она смотрит прямо на меня, искривив рот в усмешке.       — Да. Ты права.              У меня было восемь дней, чтобы посидеть дома и обдумать то, что мне рассказали. Как я и говорила Дженис, трудно было поверить, что девятнадцатилетний парень скажет «Да, сэр» и уйдёт, когда ему предложат прекратить встречаться с девушкой, в которую он был влюблён. Если только… он её не любил? Это, конечно, было возможно, но даже в этом случае, с каких пор подростки делают именно то, что им говорят, независимо от обстоятельств? Не пить. Не курить. Не ездить быстро. Такого просто не бывает, какая бы ни была эпоха. Разве подростки в шестидесятые не нарушали запреты родителей, тайком вылезая из окон по ночам, чтобы пойти на дикие вечеринки, где они курили травку или принимали оксиконтин и занимались сексом всю ночь напролёт? Нет. Определённо нет. Но тайком сходить в кино? Тайно встретиться с кем-то в боулинге, чтобы выпить содовой в закусочной? Да.       Почему моя мама и этот парнишка так не делали? Что разлучило их навсегда?       Мой дедушка. Конечно. Даже в середине восьмидесятых он вёл себя как член ку-клукс-клана 1920-х годов. Я могла только представить, каким он был в 1968 году, когда мало, кто осуждал его. Он был расистом. И он был полицейским. А когда чернокожему, живущему в Алабаме в 1968 году, белый коп говорит исчезнуть, ты исчезаешь. Сбежать ночью на танцы или в кино с дочерью этого человека — это не милое бунтарское поведение. Это даже не вариант.              — Теперь ты вдруг решила поиграть в детектива. Почему?       — Я же говорила. Перспектива.       — Сейчас уже слишком поздно для этого, ты так не считаешь? — спросила она, затем достала из смятой пачки ещё одну кривую сигарету и прикурила от той, что была у неё во рту.       — Когда ты рассказала мне об этом, тоже было слишком поздно, она была уже мертва.       — Да, она была, она есть, так зачем сейчас снова вспоминать об этом?       — Какая разница, мертва она или нет?       — Потому что всё кончено, ясно? Она мертва. Рассказывая тебе эту историю, не вернёшь её обратно. Что? Думаешь, ты сможешь сказать ей, что неправильно поняла её? Нет! Ты не сможешь! Не сможешь попросить прощения у мёртвого человека!       Она швырнула смятую сигаретную пачку через всю комнату. Она ударилась о стену и упала на стопку старых журналов, лежавших на полу. Ладно, она никогда не была буйной. Спросите моего дядю, если сможете его найти, но это было уже чересчур, даже для неё.       — О чём ты говоришь? Мне не за что просить у неё прощения. Я не сделала ничего плохого. Всё, что я хочу, это…       Она взмахнула рукой в воздухе, а затем указала туда, где лежала её пачка сигарет.       — Серьёзно?       Я глубоко вздохнула и пошла за ней. Почему мой дядя бросил эту восхитительную женщину?       — Всё, чего я хочу, — продолжила я, после того, как она выхватила пачку из моей протянутой руки, — это лучше понять её.       — Хорошо. Да, он был чернокожим. Вот почему мой отец отправил его восвояси. Но тогда были другие времена, не то что сейчас. Ты не можешь понять, как это было.       — Нет, конечно, не могу.       — Это создало бы много проблем. И да, мой отец в те времена не любил чернокожих.       В те времена? До самой своей смерти, за два года до этого, он был ярым фанатиком.       — Значит, она встречалась с этим парнем. Как его звали?       — Уильям.       — Уильям? А дальше?       — Не знаю. Просто Уильям.       — Окей, Уильям. Хорошо. А как долго они с ним встречались?       — Я уже говорила тебе об этом.       — Ты говорила мне об этом восемнадцать лет назад, как я могу помнить об этом? Хоть раз ты можешь, ну не знаю, попытаться быть любезной?       Она наклонилась и стряхнула пепел в пепельницу на кофейном столике. Половина попала в пепельницу, половина на столик, но она не заметила этого, всё это время не сводя с меня глаз.       Потом она рассказала мне. Всю историю целиком.              После того, как её отец узнал о ситуации, они больше не могли общаться, даже тайком. Тётя не стала уточнять, что мой дед сделал или сказал тому парнишке, но этого было достаточно, чтобы отпугнуть его. По её словам, после стычки с ним Уильяма больше не видели в городе. Он уехал из города, либо вообще из штата. Но он обещал моей матери, что вернётся. Ей как раз исполнилось семнадцать, когда он сбежал, а когда ей исполнится восемнадцать, он сказал, что вернётся за ней.       Они поженятся. Отец больше не будет иметь над ней никакой власти.       Но он не вернулся. Он так и не вернулся. По крайней мере, насколько она знала. Она не знала, что он сделал то, что обещал. Он вернулся за ней в день её восемнадцатилетия. Уильям не шутил. В тот день, 6 декабря 1969 года, он поселился в мотеле «The King’s Court», не имея ни малейшего представления о том, сколько времени он там пробудет, прежде чем сможет сообщить моей матери. Отец практически не выпускал её из дома с того дня, как прогнал её тайного бойфренда, и за время его отсутствия у Уильяма не было никакой возможности связаться с ней. Послать ей письмо? Откуда ему было знать, что оно не попадёт в чужие руки? Позвонить ей? Конечно, кто бы ни ответил, он с радостью передаст ей трубку без лишних вопросов. Передать ей сообщение на словах через кого-то из друзей? Да, они были бы рады помочь и выступить против жестокого хулигана со значком.       Вот почему моя мать начала встречаться с моим отцом за две недели до своего восемнадцатого дня рождения. Она хотела, чтобы её отец думал, что она исправилась. Только так он ослабил бы бдительность, перестал бы следить за ней и позволил бы выходить из дома. Поэтому она ходила с ним в кино, в боулинг и даже на каток. С моим отцом. Она знала, что Уильям не может взять и просто постучать в их парадную дверь, как делали многие молодые люди тех лет, нервничающие, одетые в свои лучшие выходные костюмы, чтобы поговорить с хозяином дома и попросить руки его дочери. Если бы она оставалась под надзором в доме, то он не смог бы встретиться с ней. Таким образом, когда он вернётся, у него будет больше шансов найти её.       И он действительно вернулся, на один день. Кто-то, — моя тётя не знала, кто именно, — сообщил моему деду. Он был полицейским. У него были друзья-полицейские. Он знал всех полицейских в городе, а они знали его. Полицейские всегда в движении, они много видят. Это мог быть любой из них. Это мог быть портье в мотеле. Или служащий на заправке. Любопытный сосед. Выбирайте сами.       Кто бы это ни был, результат был предсказуем. Уильям так и не смог связаться с моей матерью. Дед снова пригрозил ему, и он был вынужден снова уехать из города. Он мог бы попытаться ещё раз, если бы у него была такая возможность, но так и не сделал этого. Вскоре его призвали в армию, а затем он погиб. Через два с половиной месяца после того, как он прибыл во Вьетнам.       Моя мать даже не подозревала о том, что произошло. Насколько ей было известно, Уильям забыл её и никогда по-настоящему не любил, как ей казалось. Но она всё равно ждала его ещё девять месяцев после того дня, всё ещё надеясь, что он объявится. Когда стало ясно, что он уже не вернётся, она сдалась и вышла замуж за моего отца. И это, вероятно, было сделано для того, чтобы покинуть отцовский дом. Мой отец, пытаясь избежать призыва в армию, поступил на службу по контракту в военно-воздушные силы, и именно так мы оказались в Сан-Антонио, где он служил на базе Лэкленд. Он никогда не служил за границей.       И это стало началом её несчастной жизни.       — Нет, не несчастной, — сказала моя тётя. — Какое-то время она была там счастлива. Может быть, не настолько счастлива, как ей хотелось бы, не знаю. Но она смирилась, что Уильям мог бросить её, что он встретил другую девушку, или даже, что он был слишком напуган, чтобы вернуться. И, наверное, счастье — это не то слово. Возможно, довольна. Но она была счастлива, когда ты появилась на свет.       — Правда?       — Да, хочешь верь, хочешь не верь, но это была бы совсем другая история, если бы…       А дальше она рассказала, как в марте 1973 года, когда мама взяла меня с собой в поездку в Алабаму, мой дедушка, будучи пьяным, проболтался. Они смотрели новости по телевизору, это было на следующий день после того, как последнее боевое подразделение покинуло Вьетнам. Он рассказал ей обо всём: о том, как Уильям вернулся за ней, как он немного поиздевался над ним и снова прогнал. Он гордился этим. Он хвастался. А потом он сообщил ей, что теперь она может навсегда забыть о попытках найти его — война решила эту проблему.       С тех пор для неё всё пошло кувырком.       Я могла это понять.       Ей только что сказали, что жизнь, о которой она мечтала, которую должна была прожить, у неё несправедливо отняли.       Не то, что он её не любил, просто его от неё скрывали.       То, что могло бы быть.       А теперь — то, что никогда не случится.       Оставаться в неведении часто бывает благом.       А когда тебе говорят правду, иногда это может быть проявлением жестокости.              В итоге я провела в Алабаме три дня, проводя свои исследования. В прошлом найти информацию было трудно, это оказалось не так просто, как ввести несколько слов в поисковую систему. Я наметила все интересующие меня места, убедилась, что тётя говорит мне правду или что память ей не изменяет. Что там, где она говорила, на самом деле в то время был мотель. Действительно был, но в наше время это оказался захудалый торговый центр, в котором располагалась станция метро, пара маникюрных салонов и заведение под названием «Всевидящее око». Магазин, специализирующийся на оккультных товарах. Я проверила время в пути от одного места до другого. У меня было мало возможностей, что одновременно было и хорошо, и плохо. Хорошо, что я знала точную дату, когда всё срастётся, но плохо в том смысле, что если я всё испорчу, то всё, мой шанс упущен. Вернее, не мой шанс, а шанс моей матери. Мне ничего не нужно было делать, кроме как разлучить моих родителей в тот конкретный день. 14 ноября 1970 года. Это было просто. Если бы мне нужно было спалить их дом, я бы сделала это. Никто не будет пребывать в романтическом настроении, когда твой дом превратился в тлеющую кучу дров, не так ли? Разумеется, я не думаю об этом всерьёз, есть и более лёгкие способы разлучить их, но если я дойду до отчаяния? Кто знает. Но это был верный шанс убить двух зайцев одним выстрелом. Мне не придётся разлучать их, если они так и не поженятся. Неважно, какие чувства я испытывала к матери — обида, боль, — я могла отбросить всё это. В 1969 году она окажется совсем не такой, как сейчас. В то время она будет просто влюблённой девушкой. Девушкой, у которой есть шанс на счастливое будущее, а не на то, с которым она покончила. Если бы я могла добиться этого и остаться с Джудит, то именно это я и собиралась сделать.       Если бы у моей тёти была такая же прекрасная память на фамилию Уильяма, как на названия мотелей, то всё, что я задумала, было бы осуществить довольно просто. Если бы мне была известна его фамилия, то я могла бы разыскать его родных, кого-то из живых, кто знал его тогда, и спросить, куда он сбежал в тот год, когда маме исполнилось восемнадцать, или куда он отправился, покинув Лимбрук в последний раз. Это всё, что мне было нужно. Место. Вот и всё. Мне нужно было только место. Чтобы пойти к нему. Сказать ему, чтобы он оставался на там. Я приведу её к тебе. Бум-бум-бум, счастливый конец! Но всё не так просто, не так ли? Я попыталась найти Уильяма в списках погибших во Вьетнамской войне. Только в штате Алабаме их девяносто три. Я даже не могла быть уверена, что он родился в Алабаме. Это было бесполезно. Это всё, что у меня было. Один день, всего один день, когда я точно знала, где он будет. У меня был один шанс. У моей матери был один шанс.              Моя глупая тётя.