Однажды ты покинешь меня

      — Чёрт возьми! Тебе что, больше заняться нечем? Идёт грёбаная война, и все эти люди гибнут каждый грёбаный день, почему бы тебе не заняться этим? Тебе не кажется, что это намного важнее, чем не позволить мне остаться здесь?       Я потеряла самообладание. Но мой крик, моя атака на него, казалось, ничуть не обеспокоили его. Его поза осталась прежней. Статичной. Отстранённой. Ни малейшего беспокойства.       — Я ничего не могу с этим поделать, — сказал он.       Он выглядел как прежде: тот же возраст, та же стрижка, те же идеальные черты лица. Вплоть до носового платка в нагрудном кармане пиджака. Но тем не менее он прекрасно вписывался в окружающую обстановку. Костюм, короткая стрижка, чёрные блестящие туфли. На нём не было ни пальто, ни перчаток, и всё равно на его коже не было никаких признаков того, что на улице было очень холодно. Ни кончик носа, ни уши не покраснели.       Меньше года. Это всё, что мне осталось. Опять.       Беру свои слова обратно. Мне плевать на Эрику Дэниелс, на первый поцелуй и прочее. Мне плевать на все эти воспоминания, можешь забрать их себе. Пожалуйста. Только позволь мне остаться здесь.       — Для тебя это игра, верно? Ты знал всё это время и ждал момента, чтобы сказать мне. Я могла бы держаться от неё подальше, я могла бы остановить её, чтобы ей не пришлось… Боже. Ты ведь тоже это знал, не так ли? Но ты позволил мне продолжать верить, что я смогу всё изменить, а теперь уже слишком поздно. Теперь ей придётся пройти через всё это снова.       Никакой реакции. Я в негодовании покачала головой и прошла мимо него. Я открыла дверь машины, нашла карту, захлопнула дверь и начала уходить, направляясь к лестнице, ведущей в холл.       — Куда Вы идёте?       — Я возвращаюсь обратно, придурок, здесь холодно.       — Зачем Вам теперь эта карта?       — Какое тебе, чёрт возьми, дело? — я начала подниматься по ступенькам, но затем остановилась и обернулась. — Я всё ещё могу что-то сделать, сделать чью-то жизнь немного лучше, даже если она не моя.       — Нет. К сожалению, не можете.       Я должна была заколоть его вилкой ещё в кафетерии.       — Ладно, как скажешь, — сказала я и повернулась обратно.       Завтра утром я улизну отсюда, пока Фрэн ещё будет спать, и отправлюсь в Линбрук одна. На самом деле мне было уже всё равно. Если он планирует впечататься в мою машину по дороге туда, пусть будет так, по крайней мере, будет тело и причина, по которой я перестала существовать на этот раз. Она смогла бы как следует погоревать, затем прийти в себя и жить дальше.       — Она солгала Вам. И, что более важно, она перепутала дату.       Я остановилась на третьем шаге и снова обернулась.       — Что ты имеешь в виду, чёрт возьми?       — Ваша тётя. Она солгала Вам. Это она рассказала своему отцу о Уильяме. Ни его друзья из полиции, ни портье в мотеле. Он думал, что может ей доверять. Они отлично ладили до его бегства. Тогда она думала, что это обычная подростковая влюблённость. До того, как она узнала, что они планируют пожениться.       Конечно. Почему я не заметила этого сразу? Иначе откуда бы она знала название мотеля и вспомнила его спустя столько лет? Потому что он сам сообщил ей название. Потому что всё это грызло её все эти годы. Неудивительно, что эта история, её пересказ, размышления о ней так волновали её. Это она не могла попросить прощения у мёртвого человека.       — Я же говорил Вам, что то, что Вы пытаетесь сделать, не сработает, потому что всё кончено. Он был и уехал. Он приехал в Лимбрук сегодня утром, нашёл Вашу тётю и сказал ей, где будет, чтобы она передала сообщение. Только она сказала не тому, кому нужно. Остальное Вы знаете. Он уехал.       Я села на ступеньку, чувствуя, как холод бетона мгновенно проникает сквозь ткань моих брюк, но мне было всё равно. Он всё это время знал о моих планах. Конечно, знал. План был обречён с самого начала. И так будет всегда. Я могу возвращаться хоть двадцать, хоть тридцать раз, и каждый раз буду проигрывать.       — Но она сказала, что это будет завтра, в день рождения моей матери, она… зачем ей было врать об этом?       — Она солгала о предательстве, а дата — не более, чем ошибка памяти. Она зацепилась за день рождения Вашей матери, потому что эту дату было легче запомнить. К тому же прошло уже сорок лет. Такое случается.       — И ты ждал, чтобы рассказать мне об этом только сейчас, конечно, когда уже слишком поздно. Ты же не мог сказать мне год назад? Потому что это было бы не слишком весело для тебя. Может быть, тебе стоило сказать мне об этом вчера вечером, тебе доставило бы удовольствие видеть, как я мчусь сюда, пытаясь застать его, и как ты получаешь пинок, когда я опаздываю на минуту или две. Или как я попадаю в аварию, мчась по шоссе.       Я снова покачала головой, а затем опустила руки. Если бы мне нечем было заняться, я бы сказала ему, чтобы он отправил меня домой прямо сейчас. Просто, чтобы закончить с этим, нет смысла затягивать. А может, следовало бы? Какой смысл пытаться? Если он не позволит мне изменить ситуацию, какой бы незначительной она ни была в общем порядке вещей, я могу забыть о спасении жизни Джудит. Оставаться здесь было бесполезно. Я не смогла бы наслаждаться оставшимся временем. Как я смогу проснуться рождественским утром, открывать подарки вместе с ней и не сломаться? Съесть рождественский ужин с родителями? Отпраздновать ещё один день рождения? Как? Зная, что грядёт для меня, для неё, для всех. Что мой отец умрёт через пять лет, скорее всего, из-за меня. Что моя мать проведёт остаток жизни в одиночестве и с разбитым сердцем?       Я ничего не могу с этим поделать.       Я услышала, как ботинки мистера Смита зашуршали по гравию, когда он направился ко мне.       — Помнишь, что я говорил тебе насчёт правил? О том, что нельзя нарушать правила?       Я не потрудились ответить, даже не подняв головы.       — Эвелин?       — Да! Помню! Окей? Я просто подумала… это неважно. Сейчас ничего, блядь, не имеет значения. Просто. Оставь. Меня. В покое.       Он ничего не ответил, и через минуту молчания, когда моя голова всё ещё лежала на руках, я даже не знала, был ли он рядом со мной. Может, он сделал то, что я просила. Оставил меня в покое. Я не слышала, как он ушёл, но мне было всё равно. Я услышала, как по улице проехала пара машин. Дверь позади меня открылась, и я почувствовала спиной порыв тёплого воздуха из холла. Два человека разговаривали друг с другом. Они замолчали, вероятно, задаваясь вопросом, что со мной не так, почему я сижу там, на холоде, в одиночестве, обхватив голову руками. Но не настолько обеспокоены, чтобы спросить, всё ли со мной в порядке. Через пару секунд они продолжили спускаться по ступенькам и направились в сторону парковки. И вам счастливого Рождества. Я в порядке, спасибо. Когда я почувствовала, как холодные снежинки начали падать мне за шиворот, я наконец подняла голову.       — Относительно правил.       — О, ради… почему ты до сих пор здесь? Неужели ты просто не можешь оставить меня в покое? У тебя нет ни капельки сострадания? Или это часть…       — Я сказал, что не могу нарушать правила. Но я никогда не говорил, что Вы не можете это сделать.       — Что?       — Я не могу влиять на Ваши решения, не могу принимать их за Вас и не могу напрямую изменить ход Вашей жизни. Только Вы можете это сделать. Вы здесь, в Монтгомери, — спокойным тоном сказал он, поднял голову к небу и протянул ладонь, поймав несколько снежинок. — Итак, Вы приняли решение. Немного информации не повредит.       Опустив взгляд, он двумя тонкими пальцами достал из кармана пиджака, где лежал платок, карточку и протянул её мне.       Я взяла карточку.       — Удачи.       Впервые с тех пор, как я его встретила, мистер Смит улыбнулся. Затем он развернулся и пошёл прочь.