Эверест и пирожки с вишней

Крош всегда любил рисковать. И очень часто говорил, что только тогда чувствует, что живёт по-настоящему, когда идёт по самому краю, острому и опасному, словно наточенный нож. Он выходил далеко в море на обычной лодке, опускался на морское дно в подлодке, летал в космос, один ходил ночью в Тёмный лес. И, конечно, поднимался в горы, приходя в абсолютный восторг, если по воле случая гора оказывалась спящим вулканом и в тот самый момент, когда Крош находился непосредственно на самой вершине, дремлющая стихия внезапно пробуждалась. Друзья понимали его и, хотя они не разделяли подобных взглядов, Крош не обижался на них, со снисхождением принимая их любовь к комфорту и стабильности. До поры. В один момент для Кроша всё изменилось; его стали задевать неосторожные слова друзей, да и то, на что раньше он без всяких проблем не обращал внимания, теперь же стало его сильно раздражать. Из "солнечного зайчика" Крош превратился в скандального, неприятного типа. Старшее поколение тяжело вздыхало с пониманием и глубоким сочувствием, но Бараш, который не отличался покладистой натурой, и Ёжик, который намного спокойнее переживал тот же период что и Крош, терпеть нападки друга вовсе не собирались, потому между ними тремя могли происходить потасовки. К большому огорчению старших. Но даже по сравнению с Ёжиком, который несмотря ни на что все ещё пытался сохранить их с Крошем дружеские отношения, был ещё кое-кто, кому доставалось больше всех в долине. Это был Лосяш.

***

Лосяш буравил взглядом Кроша, который вместе с Ёжиком усердно делал самое безразличное лицо, уставившись в землю. Очередной необдуманный поступок парней стоил учёному нового телескопа и стёкол в окнах, поэтому чем больше он смотрел на него, тем сильнее в нем бурлил оправданный гнев. Рядом по-немецки возмущался Пин, оценивая повреждения, нанесённые беспилотнику, которого механик так терпеливо и с любовью собирал по шурупчику, а Крош и Ёжик так безбожно угробили. За последнее время подобное стало происходить достаточно часто и терпение взрослого населения Ромашковой долины уже достигало своего возможного предела. Парней уже и отчитывали, и к исправительным работам привлекали, и даже лишали сладкого, но нужного эффекта достичь не удавалось. Одним словом, переходный возраст. - Оставляю Ёжика на вас, коллега. Сами решайте, как с ним поступить, - резко бросил Лосяш, с силой потянул Кроша за лапу и потащил его за собой. Крош не сопротивлялся скорее из интереса, чем из страха перед учёным, потому и позволил себя увести прочь. Услышав слова Лосяша, Ёжик побледнел и, оставшись с механиком наедине, дрожащим голосом спросил: - Будешь пороть? - Боже упаси! - усмехнулся Пин. - Но поговорийт нам придется серьёзно. Тем временем Лосяш широкими шагами направлялся к своему дому, тащя за собой Кроша. В его голове зрели угрозы, кары одна беспощаднее другой, самые страшные ругательства, которые он ни в жизнь бы не произнёс вслух… но возле самого дома, уже на пороге учёный почувствовал чудовищную усталость от всего этого безобразия, причин которого он никак не мог понять. - Знаешь, Крош… в такие моменты я начинаю жалеть, что тогда, очень давно, решил не искать твоих родителей и оставил тебя здесь. С этими словами Лосяш, не оборачиваясь, отпустил его, зашёл в дом и хлопнул дверью, заставив выпасть остатки стекла из окон. А через пару дней в дверь к учёному раздался сильный, торопливый стук: - Он не выходит из дома и никого не впускает! И без остановки рыдает! Лосяш в досаде сильно прикусил губу - он твердо пообещал самому себе, что больше не станет поддаваться на провокации, какими бы те ни были, что не позволит Крошу манипулировать и давить на себя! Но вынужден был признать, что и ему эти дни дались не просто… - Крош, открывайте! Будьте так любезны! - раздражённо позвал учёный возле двери дома Кроша. И как только та с щелчком отворилась, Лосяш вошёл… и замер на месте. В комнате будто разбушевался дикий, обезумевший зверь: повсюду разбросаны обломки посуды, рваные клочья, поломанная мебель… посреди всего этого - зарёванный, убитый горем парень с покрасневшими от слёз глазами на пол-лица. Увидев Лосяша, тот завыл и бросился ему на шею. - Про..сти! Прости меня! - икая, давясь рыданиями, проревел Крош. Учёному стало очень больно. Он и до этого мучился, не находил себе места от слов, которые сказал тогда, а сейчас видеть его в таком состоянии было совершенно невыносимо. Никакая убежденность в собственной правоте и напускное равнодушие, никакие телескопы не стоят слёз и страданий того, кто дорог тебе. Прижимая Кроша к груди и перебирая голубую шерсть, Лосяш старался незаметно стирать плечом влажные дорожки собственных слёз. Он любил Кроша и был очень к нему привязан; видимо, и парню он тоже был не безразличен, раз тот выдал такую реакцию, решив, что Лосяш больше не любит его. И учёному хотелось верить, что с этого момента всё наладится.