A (high pitch) cry for help

Изуку проснулся в наморднике. Он паниковал несколько секунд, прежде чем понял, что это позволило ему дышать нормально. Это было странно, он все еще чувствовал себя онемевшим и растерянным. Свет был выключен, и его комната выглядела очень грязной. Его блокноты были разбросаны по полу, как и то, что он узнал как аптечку, которая всегда была у них в ванной. На самом деле было удивительно, что она была в его комнате, поскольку ему не разрешалось ею пользоваться. Все было немного нечетко, как будто ты просыпаешься после очень долгого сна, но хуже. Как будто воздух был тяжелым, а кровать липкой. Он определил это как то, что произошло после того, как он съел что-то вредное, или когда он простудился, и никто не помог ему сменить одеяло. Может быть, у него поднялась температура? Он был один, но снаружи доносились многочисленные шорохи, такое ощущение, будто он даже не должен их слышать. Но он мог. Изуку попытался сесть прямо, а затем встать, однако его ноги подкосились, когда внезапная боль пронзила спину. Тогда это был еще не сон. Это действительно произошло. Что именно произошло? Остерегаясь осколков стекла, он встал, опираясь на каркас кровати. Его первой реакцией была попытка отодрать то, что было на его лице, но он расстроился еще больше, когда металлические части начали глубже впиться ему в щеки и переносицу. Что это было? Почему он не смог его снять? Подойдя к единственному зеркалу в своей комнате (старому ручному зеркалу Всемогущего, которое он хранил много лет), он изо всех сил старался разглядеть, что это за странная вещь на его лице. Его глаза стали такими большими, что шестилетний ребенок мог их открыть. Это было устройство, которое, как он видел, владельцы надевали на больших собак. Почему это было на нем? Оно было неудобным и холодным, а также немного острым, если он пытался переместить его. На него никто никогда не обращал внимания, зачем надевать намордник? Он не так уж много говорил, не так ли? Его родители так были расстроены из-за него? Словно на него вылили ведро холодной воды, он начал вспоминать события прошлой ночи. Отчаяние разлилось по его венам, и глаза начали увлажняться. Он убил своих родителей? Нет, этого не может быть, если бы он это сделал, он был бы в тюрьме. Чей ропот он слушал? Он старался слушать внимательнее, а когда очень старался сосредоточиться, разговор как будто становился более ясным. Они говорили о нем, он узнал свою маму и Хисаши, а при более тщательном вслушивании — третий голос, звучавший по-другому. Кто-то на телефоне? Это прекратилось. Внезапно наступила тишина, дверь открылась, и оба его родителя посмотрели на него с чем-то неописуемым в выражениях. Высокий мужчина, которого он когда-то называл отцом, выглядел любопытным и слегка напуганным, но его мать, ох, ему даже не нужно было смотреть ей в лицо. Она дрожала, ее руки двигались и оставались барьером между дверью и мужем. В другой руке у нее все еще был телефон. Хисаши посмотрел на него, не говоря ни слова, прежде чем забрать телефон у жены и снова уйти. Что-то в его глазах словно говорило ему, чтобы он вел себя хорошо. Он осмелился сказать, что это едва ли не лучшее общение с отцом за последние годы. — Деку, милый, — начала его мама. Ему потребовалось мгновение, чтобы заметить, что она разговаривает с ним. С каких пор она стала называть его Деку? И милый? Было достаточно странно, что она вообще с ним разговаривала, но ее голос звучал неуверенно, как будто она сказала что-то, что могло навлечь на нее неприятности. «Здесь будут новые правила, и мне нужно, чтобы ты прислушался, хорошо?» Он мог это сделать. Может быть, таким образом они снимут намордник. «Нет-нет, ты пока оставь это себе». Он даже не осознавал, что прикасается к нему, но руки матери отобрали его от устройства. «Ты же знаешь, насколько ты без причуд, да?» Как будто они когда-нибудь позволят ему забыть. «Ну…» «Ты проклят». Ее прервал глубокий голос. «Ты лишен причуд и проклят». Проклятый? Его мама тоже выглядела растерянной, более уставшей, чем он мог сказать. «Твой голос проклят, и ты никогда больше не будешь говорить. Я ясно сказала?» Он больше не мог говорить? Это было глупо! Он чувствовал себя просто прекрасно! Его горло не болело или что-то в этом роде, и о каком проклятии он говорил. С каких это пор он с ним разговаривал? «Твой голос причинил боль папе прошлой ночью, Деку», — объяснила его мама, и в ее голосе было что-то противное. «И мне тоже было больно», — закончила она. Изуку начал волноваться, поэтому он так быстро заснул? Он ушел? Его болезнь прогрессировала быстрее? Может быть, именно здесь должна была начаться его мучительная смерть, но он все еще мог дожить до 30 лет, верно? «Ты знаешь, как называются люди, которые причиняют боль другим людям, да?» Его глаза стали больше, и, хотя это было невозможно увидеть с надетым намордником, губы дрожали. «Ты же не хочешь быть злодеем, не так ли?» О, нет. Конечно, нет. Это была их вина, как его родители позволили ему вести себя настолько плохо, что он стал злодеем! Они должны были остановить его! Он хотел быть героем. «Я так и думала». Она вздохнула, отпустив его руки, которые так с трудом сжимала вместе, словно отпуская бремя, которое заключалось в том, чтобы сообщить ему об этом. «Ты научишься говорить руками, и как только ты научишься, мы снимем эту штуку, чтобы ты пошел в школу. Хорошо?» Когда началась школа? Они только что ушли на каникулы! Он должен был использовать эту штуку следующие 40 дней?! Это было безумие! Даже такой ребенок, как он, знал, что это далеко не нормально! «Ты не будешь говорить ни в доме, ни за его пределами, с этого момента ты немой и будешь таковым себя представлять», - слова Хисаши были резкими и не оставляли места для споров. «Ты скажешь всем, что это был несчастный случай, связанный с пожаром, и все, держу пари, ты бы не хотел, чтобы люди знали, что ты злодей, верно, сынок?» Верно. Ложь. Вот и все. Маленькая ложь, которая убережет его от тюрьмы. Как любезно со стороны родителей прикрыть его. Возможно, они действительно беспокоились за него. Возможно, он все еще мог бы быть хорошим. Даже у злодея есть что-то хорошее внутри. Верно? Верно. С этого дня все пошло немного по-другому. Милая женщина каждый день учила меня «языку жестов», как говорила его мама, «говорить руками». К счастью, она учила его в том же здании, где находился его детский сад, в конце концов, это была государственная школа. На ее пиджаке была правительственная нашивка, и Изуку подумал, что, поскольку он был так молод, возможно, правительство пыталось сделать его хорошим, пока не стало слишком поздно. Он немного боялся, что его первым посадят в тюрьму, но дама сказала, что она не полицейский и не имеет никаких контактов с таким отделом, а просто дама, отправленная за «причудливое руководство» или отсутствие , подумал он. Полиция в какой-то степени была замешана во всем инциденте, но, будучи беспринципными Изуку, они просто взяли то, что сказал глава семьи, и записали это в протоколы, как будто они сами проводили расследование. Статус причуды Изуку никогда не менялся по закону. Следующие несколько недель были настоящей пыткой. Личные занятия было трудно понять для ребенка его возраста, а постоянно иметь дом для себя становилось все хуже. Его родители ни разу не навестили его и исчезли, как пыль. Шкафы с едой вскоре опустели до такой степени, что Изуку пришлось искать еду где-то еще. Изуку жил не в лучшем районе, но он знал, что в нескольких кварталах от него есть магазин, и если он будет осторожен и молчалив, то найдет запечатанные пакеты с едой, срок годности которой истекает или истекает всего на несколько дней, и заберет его домой. Сначала ему приходилось разламывать еду на очень мелкие кусочки и проталкивать через намордник, чтобы доставить кусочки в рот. Аппарат был туговат, но он к нему привык, и всего за три недели милая дама сняла его навсегда. Хотя у бедной женщины сложилось впечатление, что его помещали в него только на сеансы. Она сказала ему, что у него все хорошо, но все же рекомендовала пока не говорить или начать говорить, когда он останется один. Юный Изуку подумал, что это ловушка, возможно, чтобы доказать, действительно ли он понимает, что может причинить вред. Он молчал, всегда имея при себе блокнот и карандаш, чтобы общаться с другими, хотя поговорить ему было не с кем. Даже когда он снова начал ходить в школу. Теперь над ним издевались еще сильнее, будучи беспричудным и немым, он мало что мог сделать, он даже боялся икоты. Он не хотел никому причинять вреда, он все еще помнил кровь из маминых ушей. Он действительно скучал по ней. Он просто хотел ее увидеть. Было тяжело вообще не общаться с людьми. Изуку было так одиноко, но он находил некоторое утешение в своих блокнотах для анализа героев, просматривая их быстрее, чем мог получить новые материалы для следующего. Хорошо, что милая женщина, которая учила его языку жестов, дала ему тетради для практики, и, поскольку он так хорошо учился, у нее не возникало вопросов каждый раз, когда он просил новую тетрадь. В любом случае он был лжецом, и что, если он добавил ложь о том, для чего он использовал так много блокнотов. Через несколько месяцев после начала учебного года женщина перестала приходить к нему учить. Изуку был уверен, что у него достаточно знаний, чтобы сообщить о своих потребностях, и в случае сомнений он мог просто написать слово, которое хотел сказать, но он не был уверен, что нескольких месяцев хватит, чтобы научить его целому языку. Хотя он не был уверен, чем это может быть полезно, ведь даже его учителя не знали, как им пользоваться. Большую часть времени ему приходилось использовать свое неуклюжее письмо, чтобы ответить на вопросы на доске, даже когда учителя по-прежнему игнорировали его и просили высказаться. Это было нормально, они не знали лучшего. Они не знали, что он проклят и может причинить им вред. Он был лжецом. Он всегда был странным. Он больше не был уверен, сможет ли стать героем. Он очень надеялся, что сможет, но сомневался в себе. Однажды прохладной ночью, прогуливаясь после того, как он принес мешок жевательных конфет из местных мусорных контейнеров, он увидел героя. Впервые за несколько месяцев Изуку был взволнован. Каждую ночь он начинал думать, как с ним поговорить, как привлечь его внимание, не раздражая, как подойти к нему и не подвергнуть опасности работающего героя. Он мог бы сказать ему, сможет ли он стать героем, верно? Он знал бы. И если бы герой все время ждал, что у него наконец наберётся смелости приблизиться к нему, ну, он бы в этом не признался.