their alt. reality

      Та ночь не закончилась до девяти утра.       Сначала она состояла из рассказов о созвездиях: о том, как они сливаются в формы, что создают легенды и несут за собой кучу поверий. О том, что многие галактики можно увидеть далеко не во все времена года, а есть и такие, за которыми можно наблюдать лишь пару раз за жизнь.       Сань Лан слушал с нескрываемым интересом, прерывая монолог лишь для того, чтобы задать очередной вопрос. Эта бесконечность означала и бесконечное количество интересующих фрагментов, что никак не сливались в одно целое в голове Хуа Чена.       В какой-то момент стало холоднее. Се Лянь старался не показывать этого, но зубки все равно предательски стучали, на что Хуа Чен без лишних слов слез с пледа и укрыл. Ему холод не страшен, а вот Се Ляню — очень даже. Еще заболеет…       Потом эта тема постепенно переросла в другие, но не менее интересные. Религия, музыка, история, фильмы, литература… Обо всем этом Сань Лан был осведомлен лишь отдаленно, а потому много молчал. Слушал, казалось, не саму идею, а голос. Такой нежный, тихий…       Этот Се Лянь отличался от того, кого он видел эти месяца. Тот, давно затерявшийся, говорил сам с собой лишь крича, не более. Бранил свою несостоявшуюся душу за очередную ошибку; пел себе под нос мелодию, непременно смеясь со своего голоса; сдерживал трясущиеся руки каждый раз, когда заваривал кофе или брал в руки карандаш.       А сейчас, вроде никак, не изменившись, он говорил уже с азартом; открывал не просто безграничные знания, а себя самого; поет мелодию не для себя ненавидящего, а для кого-то любящего. Для кого-то вроде Хуа Чена.       Ничего конкретного, даже слов не прозвучало, одно сплошное мычание, но менее прекрасным оно от этого не было.       Казалось, они летели.       Вверх.       А потом вместе падали, не чувствуя и крупицы боли.       Но ночь, хоть и не с рассветом, но подошла к концу. Вновь возвращение из бесконечности в четыре стены, а потом их смена.       Се Лянь вновь скрылся за дверью, а там университет. Единственная причина не остаться сейчас дома для того, чтобы все переварить.       Он никогда не любил пустой треп. Чаще молчал, боясь заговорить, ведь велик был шанс того, что будет это с кем-то далеко не материальным. Что рассказав занимательную историю другу, настоящий будет стоять рядом и крутить пальцем у виска. А потом уйдет.       Снова.       Как было всегда.       А на крыше с кем-то изначально не существующим было спокойно. Кроме самого бога, в которого истинный атеист перестал верить очень-очень давно, там был либо кто-то изначально существующий, либо созданный. Из них троих осудить могло лишь само божество.       Двери университета приняли Се Ляня как родного. Будто он не из кожи состоит, а из досок и стекол, вперемешку с запахом краски и растворителей. Привычный холл, увешанный картинами — однозначно репликами — и работами лучших студентов. Прямо из этого зала идет огромная лестница, а там, уже за бетонными стенами, есть еще несколько, но уже не таких красивых.       Всего этажей пять включая цоколь и чердак. Работа, в большинстве своем, ведется на втором, третьем или четвертом. Судя по расписанию, сегодня две пары подряд живописи, одна по композиции и еще две по рисунку.       Помереть проще.       Сейчас почти десять, все должны во всю работать, но Се Лянь-то знает, что по понедельникам найти студентов на первой паре — занятие не из легких, именно поэтому в мастерской было буквально два человека, включая активного Ши Цинсюаня и нескольких полусонных девушек. Преподаватель придет только через час, так что Се Лянь нашел свою работу, поставил мольберт на нужный ракурс и начал работу.       Натюрморт действительно прекрасен. На фоне бледно-желтых драпировок стоят глиняный чайник, пучок пшеницы в узкой деревянной вазочке и несколько свободно лежащих на ткани трав. Писать такой маслом — сплошное блаженство. Столько сближенных оттенков… Очень сложно, но до жути интересно.       Как бы ни хотелось во всю поработать, у Цинсюаня были малость другие планы. Он, видно, очень удивился тому, что Се Лянь опоздал, ведь в большинстве своем он приходил раньше, а сейчас почти на час позже! Ему, как самой социальной душе на курсе, было необходимо узнать.       Их мольберты были далеко друг от друга, но это не помешало Ши Цинсюаню пододвинуть свой ближе. И плевать ему было на то, что ракурс другой… У него вообще талант видеть все насквозь: может хоть за дверью сесть и выполнить все со всеми полутонами, тенями, бликами, еще и в цвет попасть умудриться! Но что уж греха таить, с рисунком у него были проблемы, особенно с композицией.       А еще у него был талант говорить. Без остановки…       — Лянь-Лянь! Я уж думал, ты не придешь… — он заглянул в работу мирно стоящего Се Ляня и улыбнулся. — Ого! Вот эта тень прям вообще бомбезно получилась… А, чего это я! Ты где пропадал?       — Цинсюань, меня не было всего сорок минут.       — Ты за два курса не опоздал ни разу… Что-то случилось?       — Я проспал… За композицией засел.       Не сказать, что ему поверили, но хотя бы больше приставали с вопросами. Просто без умолку говорили обо всем подряд…       Стоять без перерыва почти четыре часа — жуть, а не учеба, поэтому под конец первой пары многие пошли в буфет, а Се Лянь, у которого до конца месяца осталось около пяти сотен юаней, просто сел на пол в коридоре и принялся читать.       Делать больше нечего.       Потом вновь живопись… Натюрморт уже стал вырисовываться, а преподаватель сжалился и накинул им сверху не пять часов, а семь.       А далее два часа Рая, ибо на композиции нужно было не стоять, а спокойно сидеть и слушать… Не блаженство ли? Урок этот теоретический, а потом начнется работа над проектом, который выставится на итоговом просмотре и будет рассматриваться как потенциальная дипломная работа.       Без какого-либо перерыва они пошли на пары по рисунку заканчивать постановку с головой Давида, не забывая в мыслях культурно обматерить этого кривого обосрыша всеми словами.       Тут Се Лянь и Ши Цинсюань осознанно стоят вместе, ибо у первого хоть со штриховкой все хорошо, а вот с построением и портретным сходством проблемы у обоих.       — Цинсюань, вот скажи, что с ним не так…       — Он на Диану больше похож… А! Нос, попробуй сделать его чуть…длиннее?       — Да куда еще?       — А бог его знает…       Преподаватель придет только на вторую пару вносить правки, а до этого момента нужно сделать хоть что-то.       И да, преподаватель пришел ко второй паре, проходясь по каждой работе и рассказывая, что не так… Сошлись на том, что Се Ляню нужно изменить форму черепа на более мужской и поработать с глазами, а вот младшему Ши… Ему повезло куда меньше: наставник сказал сместить композицию вниз. То мычание, которое издал Цинсюань, было больше сравнимо с уставшим от жизни китом, но к сведению принял, а потому, не без скрипа на сердце, стал стирать свой кривой эскиз.       На дворе уже тьма, хоть до заката еще далеко. На часах восемь, студенты с увядшими ногами расходятся, а Се Лянь остается еще ненадолго для того, чтобы закончить вносить изменения.       Сделал себе кофе и вперед… Слава тому, что университет располагал кулерами и бесплатными пакетиками разных напитков.       Уже с обоими наушниками Се Лянь продолжил работу над этим воплощением свободы и победы. Решил закончить только к началу десятого, когда преподаватели стали расходиться.       Как там Сань Лан?       Учеба есть учеба, ничего не поделать. В таком ритме жить еще чуть больше четырех лет…       Дорога до квартиры была сокращена настолько, насколько это вообще возможно. Пятнадцать минут по кромешной тьме и Се Лянь наконец ступил в сырой и холодный коридор его дома. Даже холоднее, чем на улице. Еще несколько минут по лестнице, и зашел он уже в квартиру. Тоже сырую и холодную.       Впервые это не ощущалось плохо. Легче становилось от того, что в этой неприятной атмосфере где-то мирным сном спит Сань Лан, и будет он потом лежать рядом, требуя очередной истории. Этот ребенок со вполне себе взрослым умением размышлять стал единственным родным во всем мире из лжи.       Безусловно, были друзья в ВУЗе, но со школы не осталось никого, так что велик шанс того, что и они вскоре уйдут, включая открытого и теплого Ши Цинсюаня. Даже он рано или поздно разочаруется.       Се Лянь молча снял куртку, положил ее в шкаф, разулся, кинул художественную папку на пол и прошел на кухню. Сань Лан, скорее всего, скоро проснётся и придет, будить не хотелось.       Вот только даже выпив кофе и сев за проект, Се Лянь никого не услышал. Продолжил работу, но уже с неким волнением.       Спустя полтора часа паника заняла все пространство.       Се Лянь соскочил со стула и обошел несколько раз всю квартиру, заглядывая во все щели, но никого не нашел.       — Сань Лан?… — сначала тихо, неощутимо, в потом страх съел его полностью. — Сань Лан!       Его нигде не было. Квартира пуста.       Руки не слушались, а в голове успокаивал один голос:       Если галлюцинации пришли однажды, то без медикаментов они не уйдут. Помни это. Если ушли — то в реальности.       Был ли это акт раскрытия истины или закрытие клетки на замок — неясно, но в чем Се Лянь полностью уверен, так это в том, что таблеток он не пил. Ни разу за последние года… Значит, реальность? Все-таки не рецидив?       И следствием пришедшего успокоения стала последняя идея. Даже не обувшись, Се Лянь вылетел на лестничную клетку и побежал наверх. С утра он даже дверь не закрыл…       Крыша приняла его, никак не отталкивая. Такая же красивая, солнце уже в сумерках, а на небе виднеются первые звезды, но Сань Лана здесь нет.       Будто испарился.       Будто его и не было никогда.       Но Се Лянь пытался убежать от последней мысли, она бы убила. Искал всевозможные причины, любые доказательства обратного. Вспоминал все, что может показать истину… С этими мыслями успел вновь дойти до квартиры, выпить кофе, перерыть еще раз все и в конечном итоге остановиться у рабочего стола.       Тогда, сидя за композицией, ему показался спящий Хуа Чен милым… Кажется, тогда ему захотелось сделать несколько быстрых зарисовок этого чуда.       Они ведь покажут истину?       Все шкафы были вывернуты наизнанку, но лишних листков найдено не было. Папка с материалами и эскизами тоже оказалась пуста… Но тут на глаза попалась книга, за которой он провел перерыв в университете.       И именно среди ее страниц оказались странно смяты бумажки.       Да, это точно Сань Лан. Наподобие закладки были сложены три листа А4 и на каждом из них был изображен спящий домовенок разными материалами и в нескольких ракурсах. Такой же милый, как и в воспоминаниях.       Но где он?

~~~

      — Ну за что-о-о?       — А ты не знаешь! Вытворил невесть чего и даже не доложил…       — Зачем вообще докладывать, если вы всех как на ладони видите? — Хуа Чен, больше похожий на состоявшегося юношу за двадцать, шел по пятам за девушкой с кипой бумаг. — И что будет?       — Мне по чем знать? Надо кодексу следовать, раз не умеешь жить по наставлениям… Да там все правила на одно лицо, так запомнить сложно?!       — Не одни! Ну, похожи… Но не одни!       — Господи Боже… — она встрепенулась, побила себя свободной рукой по губам и тихо произнесла, — Прошу прощения.       Женщина эта явно устала, а зовут ее Линвэнь. Она — нынешняя управляющая бюро… По сути, на этом огромном здании в центре города лежит вся бумажная волокита. Даже не так… Абсолютно все вопросы, касающиеся нарушения закона, прав, свобод, документации, арестов, поручений, запретов… Кажется, они сами не в курсе того, где заканчивается сфера их влияния.       А Хуа Чена сейчас вели не в эту красивую стекляшку, а кирпичный домик напротив. Бояться нечего — любое рукоприкладство или личное унижение является нарушением закона, причем самым тяжким из всех, он в любом случае будет в безопасности.       Если обобщить, то раскрыть их секретный мир людям и всей остальной вселенной — куда менее масштабно, чем столкнуть кого-нибудь с дороги. Кто создал такую систему — очень хороший вопрос… Об этом никто не знает, а если и в курсе, то не говорит — себе дороже.       Домик совсем маленький и уродливый снаружи, но внутри больше похож на замок: белоснежные стены с мебелью из красного бархата, а потолки полностью выполнены из зеркал. Но это все равно не так прекрасно, как небо.       — И куда мне?       — Да подожди… А, иди в комнату под номером восемьсот, там тебя ждут… — Линвэнь даже не взглянула на него. Ну и ладно, у нее много дел.       Хуа Чен пошел, размышляя о том, что сейчас делает Се Лянь. То, как он ненавидит себя сейчас, лучше не представлять. Одна только мысль о том, что тот, кого он посчитал другом, ищет его, волнуется и переживает, уничтожает, но поделать ничего нельзя. Если вызвали — явись и неважно, можешь ты сейчас или нет.       Лестничные продеты благодаря быстрой ходьбе сменились на нужный, но тоску от отсутствия лифта это не убрало. Здесь их нет, а потому когда Хуа Чен впервые увидел его в мире людей, то оказался приятно удивлен. Достигли таких высот в самопознании, а сделать двигающуюся вверх-вниз коробку не могут, жуть.       Нужный кабинет появился перед лицом тоже быстро. Само время тут бежит шустрее течения реки. На двери только номер, а вот его обладателя написать не удосужились — видимо, не положено.       Стучать здесь тоже нельзя: одно из правил в законодательстве. Мол, это нарушает чужой покой… В мире людей такого почти нет, потому все и метят в профессии вне этого места — там жить проще.       Опустив ручку так тихо, как вообще было возможно, Хуа Чен вошел внутрь. Теперь от всей этой роскошности не осталось и следа: деревянные стены в цвет стола, мягкий ковер на полу и два простеньких дивана.       За рабочим местом сидел мужчина средних лет, а в узких кругах — владыка. Именно он является одним из немногих, кто имеет власть выше, чем бюро а собственности Линвэнь.       — Ну здравствуй.       — И вам не хворать.       — Это ты меня так завуалированно попросил не лезть не в свое дело?       — Это я вас так завуалированно послал на хутор бабочек ловить.       Цзюнь У вздохнул, а Хуа Чен, не без лицемерного взгляда, сел за стул напротив, рассматривая бумажки и немногочисленный декор.       Быть в кабинете того, кто лишил его всего — не самый приятный способ времяпрепровождения. Впрочем, он толком и не знал, что означает это «все».       — Это в моей компетенции, смирись.       — И что собираетесь делать?       Цзюнь У встал, поправляя очки:       — У тебя есть выбор, — он обошел стол и оперся на стену, смотря в потолок. — Понимаешь же, что натворил? Но это… Не просто нарушение правила номер восемь, это куда масштабнее, — голос рассудителен, без грамма презрения или принижения.       Хуа Чен впервые посмотрел с интересом. Правило номер восемь в «кодексе свода работ в мире людей» повествует о том, что, во-первых, нельзя показывать себя человеку в форме отличной от него и, во-вторых, запрещено вступать в какой-либо контакт, включая разговор. В каждом из пунктов черным по белому написано, что раскрытие любой информации об их мире будет нести за собой наказание, а если произошло случайно — пострадает только человек, узнавший больше положенного.       Но что означает это «не просто нарушение правила номер восемь»?       Цзюнь У решил не медлить и сразу перешел к сути вопроса:       — Ты знаешь, что в мире людей куда больше заболеваний? — Хуа Чен кивнул. — Иногда они могут влиять не только на физическое состояние, но и на эмоциональное. Эти два фактора связаны между собой, ибо человек из-за второго может и навредить себе самостоятельно.       Сань Лан не знал об этом… В их мире запрещено каким-либо образом жестоко обращаться со своим телом. Им запрещено заниматься самолечением и вымещать гнев на себе. Разве в мире людей не так? Словно слыша немой вопрос, Цзюнь У продолжил:       — Да, некоторые страдают, а потому даже руки могут на себя наложить… — он потер пальцами у виска, будто вспоминал что-то очень неприятное. — Не считай это глупым. Это случается куда чаще, чем ты думаешь. Я создал этот мир, чтобы ни у кого и мыслей не возникало, но… Это не освобождает нас от мира людей.       — И к чему Вы ведете? Не просто же так начали.       — Не интересно? Ну и ладно, — вскинул руками в поражении. — Тебя заселили в эту квартиру давно и не по ошибке, но сейчас стоило предоставить тебе другие апартаменты. Этим и займемся… И не надо мне тут брови вскидывать. Учет за квартирой перестал вестись из-за долгого отсутствия квартирантов, это было моей ошибкой.       Но Хуа Чен все еще одними глазами спрашивал. А вопросов было очень много. Слишком много для того, чтобы Цзюнь У понял, с чего начать.       — Ты уже знаешь, что тот, с кем ты все это время жил — Се Лянь, а таким нельзя находится близь потустороннего. Расскажи ты десяти людям о том, что являешься духом, то мог бы и отвертеться, они часто игнорируют нереальное, а вот такие как он — нет.       — И почему? Закон есть закон, я его в любом случае нарушил, в чем проблема? В том, что я смотрел с ним на звезды? Или в том, что разговаривал? Или во всем?       — Я бы сказал, что в том, что ты перед ним форму свою не раз менял, но это тоже не суть дела. Все «нормальные» люди в таком случае идут спать и отвергают увиденное. Ты не задумывался, почему он принял твое присутствие так просто?       Так просто? Разве? Но Хуа Чен начал осознавать. И дело даже не моменте, когда он впервые забыл спрятаться, началось все раньше… Се Лянь ни разу не удивлялся украденным конфетам, убранным подушкам, заправленной кровати, разбросанным фантикам… Всегда просто смотрел с немым смирением на лице. Если что-то падало — просто поднимал, а если лежало не там — ставил на место.       Было ли хоть что-то, что Се Лянь посчитал неправильным для их мира? Хоть что-то, что было для него необычным?       — Дело в том, что для него пропадающие вещи и присутствие кого-то чужого и есть норма, — Цзюнь У посмотрел прямо в глаза. — Он жил так всю юность.       — И что вы подразумеваете под этим?       Хуа Чен стал ни на шутку переживать, и Цзюнь У это волнение оправдал:       — У людей есть такое понятие как «психическое расстройство» и у твоего нового друга как раз такое, — немного подумал и продолжил. — Не буду нагружать тебя терминами, если вкратце и очень упрощенно — то это называется шизофренией. Видов много, а встречается такое, что у одного человека признаки сразу нескольких типов заболевания, а тебе надо понять, что это не шутки.       — Ну и что это такое? — эти слова мало о чем ему говорили, а владыка не очень хотел разжевывать информацию:       — Книжки поищи, не мне тебе лекции читать. Я перед ним виноват, так что в моих интересах не подпускать к нему тебе подобных.       Но Хуа Чену это слышать было отчасти обидно… Почему он должен страдать из-за этого? Почему должен заставлять страдать Се Ляня? Почему не может даже быть рядом?       — Передо мной вы тоже виноваты.       — Все еще настаиваешь? Ладно уж, долг нужно отплачивать. Есть несколько путей…

~~~

      Прошла неделя. Неделя в сомнениях, страхе, поиске и одиночестве.       Теперь трясущиеся руки — неотъемлемые спутники жизни, а карандаш падал из них слишком часто. Сколько грифелей за эти семь дней было сломано о пол — прекрасный вопрос, ответа не найти. И каждый раз Се Лянь просто брал новый, давно уже заточенный карандаш и продолжал им, ибо брать в руки лезвие ножа для заточки чревато. Он знает это.       Знает, чем это может закончится.       Каждый раз, приходя в квартиру, он обходил ее по несколько раз, но все равно никого не находил. Тогда паника приходила со спины, но у него есть оружие — рисунки. Небольшие, уже помятые и потрепанные, но родные, именно они шептали непрерывное:       Ты не сошел с ума. Он был, мы помним это.              Пока сам Се Лянь не знал, верны ли собственные воспоминания. Казалось, что мир пропитался иллюзией… Она была везде.       В каждом человеке угадывались       знакомые черты, будь то красная одежда, темные глаза, непропорционально длинные ресницы, густые волосы или ярко выделяющиеся скулы… Но каждый раз это был кто-то незнакомый, кто-то странный или кто-то страшный.       Куда страннее, незнакомее и страшнее собственного голоса.       Обезболивающие стали частью жизни наравне с тремором рук. Они, хоть и плохо действовали в роли успокоительных, давали какого-то еле ощутимого спокойствия. Сначала две таблетки по утрам, потом три, четыре… Все дошло до пачки в сутки, так хоть не болела голова.       ВУЗ вновь стал смыслом и единственным отвлечением, поэтому на кафедре Се Лянь был уже в семь, а уходил ближе к двенадцати, лишь бы не было много времени на сон и жизнь.       Ни на что, что может хоть как-то выбить из колеи. Любая свободная секунда — повод думать, а мысли пугают, уничтожают, убивают… Могут и заставить убить. Себя самого.       Ши Цинсюань видел, что что-то не так, но что мог сделать? Лишь покупал кофе по утрам, занимал время своими монологами и помогал точить карандаши. Даже вопросов не задавал, ибо однажды такая попытка обвенчалась двадцатью минутами ступора и полного молчания.       Потом еще неделя.       И еще.       Месяц? А может и два, кто знает. Се Лянь осознавал течение время только благодаря датам на набросках и только что написанных работах. Теперь количество прошедших дождей равно количеству ночей на крыше, а редкие мгновения солнца равны такому же редкому сну. По-другому не получается.       Дождь в очередной раз бьет по лицу. Холодно.       Даже плед не взял — лишние воспоминания, а они не нужны. Попытки выведать ответ у звезд оказались глупыми и безрезультатными: они молчали, как и сам Се Лянь.       Лежа на бетоне, голова утопала в воде. Волосы, наверное, запутались. Впрочем, это неважно, хотелось просто не двигаться. Не чувствовать за своей спиной пространство, ибо оно таит в себе то, чего точно нет: ничего. Когда опираешься на стену или лежишь на полу становится спокойно, ведь все впереди, как на ладони: ничего не сможет появиться из неоткуда.       Сюда никто не ходит. Крыша всегда одинока, ее редкие посетители — тоже. Сидят вместе, чувствуя чужое ненастье, а помочь не в силах даже самим себе.       Но иногда получается так, что к этому одиночеству присоединяется еще одно.       В такие моменты дверь скрипит не от ветра, а чужих рук. В такие моменты одиночество сталкивается с еще одним, а в редких случаях они сливаются, становясь единым целым на какую-то крупицу жизни.       И сейчас чужое одиночество прервало его собственное. Се Лянь даже не взглянул: какой смысл? Продолжил лежать в дожде, пропитывая кожу насквозь, наслаждался дрожью.       А человек этот не удивился: без лишних слов сел рядом и поддержал немой диалог с космосом.       И наслаждались бы они им до рассвета, но незнакомец решил прервать тишину:       — Вы можете заболеть.       — Мне не страшна простуда.       — В таком случае она страшна для меня. Не хочу, чтобы вы свалились с ангиной.       Се Лянь немного повернул голову и столкнулся со взглядом чужого глаза. Второй был закрыт повязкой. И что незнакомец увидел в нем? Беспокоится, что ли?       — Вы похожи на пирата.       Путник усмехнулся, а Се Лянь продолжил смотреть на него своим мутным взглядом, не понимая, было вылетевшее из его рта оскорблением или шуткой.       — Ха, мне часто такое говорят.       — Обижаетесь?       — Никогда, мне не к чему быть жестоким.       В воздухе повисло немое «ясно».       Эта ночь не закончилась до рассвета.