Ни звука больше о женских бедрах

- Расскажи мне о Цинь Су, - говорит он, кладя на столешницу разделочную доску и аккуратно раскладывая сверху овощи. Он может слышать, как Лань Чжань позади него делает крошечную паузу в движении, а затем в воздухе звучит щелчок крышки рисоварки и громкое "бииип", как сигнал ее включения. С тех пор, как два вечера назад он поинтересовался у Лань Чжаня о Цинь Су и событиях той вечеринки, на которой они встретились, он впервые поднимает эту тему снова. Ему становится любопытно, замолчит ли Лань Чжань снова - теперь, когда они обсуждают эту тему посреди бела дня - и при этом готовят еду, а не нежатся в пост оргазменных обнимашках. В любом случае это приемлемо для него. Он не собирается давить на супруга. Но даже если Лань Чжань ничего не помнит о событиях той странной ночи, когда, вполне вероятно, Сычжуй и был зачат, Вэй Ин совсем не считал нормальным то, что они никогда не говорили о родной матери Сычжуя. Им придется с чего-либо начинать, и если оставить это на усмотрение мужа, то Вэй Ин был на сто процентов уверен, что Лань Чжань никогда не будет поднимать тему Цинь Су по доброй воле. По крайней мере, не без того, чтобы снова не выглядеть человеком с полноформатной амнезией. - Что ты хочешь узнать о ней? Вопрос был задан в нейтральной форме, хотя теперь он достаточно знает Лань Чжаня, чтобы понимать: даже если бы супруг ни за что и никогда не хотел бы говорить о Цинь Су, то Лань Чжань стиснул бы зубы и однозначно сделал бы это ради него. Он хорошо помнит, как Лань Чжань спрашивал его об этом той ночью в палатке - "Ты бы бросил меня снова?" Он и понятия не имел, что Лань Чжань все это время жил в постоянном страхе, что однажды он просто бросит его и покончит с их браком. Да, Лань Чжань, похоже, обиделся, когда обвинил Вэй Ина во внезапном тогдашнем исчезновении, но, честно говоря, раньше Вэй Усянь никогда не воспринимал его слова всерьез. Сейчас однако… - Какая она была? - спрашивает он тихо. Наступает долгая пауза, пока он терпеливо ждет ответа. В конце которой остается лишь сдержанный короткий вздох. Возможно, его вопрос был для супруга куда более сложным по смыслу, чем он предполагал? Особенно учитывая то, что тот был настолько открытым. Вэй Ин решает перефразировать вопрос: - О чем вы говорили, когда были друзьями? Этот вариант тоже сопровождается длинной паузой. Как раз в тот самый момент, когда он подумывает о том, чтобы изменить формулировку еще раз, Лань Чжань произносит: - Она была очень похожа на меня. Не очень любила разговоры. Вместе с ней мы разделили много молчаливых моментов, когда мы просто делали что-то бок о бок, не нуждаясь в словах. - Подобное звучит… - он аккуратно подбирает нужное слово, - уютно... Он специально берет листы салата, которые можно легко порвать руками, чтобы не использовать нож на на разделочной доске - стук которого мог бы помешать тихому голосу супруга. - Может быть, даже чересчур уютно. Иногда мне кажется, что мы были просто костылями друг для друга, банальной возможностью спрятаться от реального мира. Чтобы мы могли безмятежно пребывать в этом неизменном, застывшем пространстве, где к нам не предъявлялось никаких требований. Это могло бы показаться комфортным покоем, но это был всего лишь банальный страх перед всем тем, что от нас отличалось. Его пальцы дрогнули на салатных листьях, что были у него в руках: он ощутил порыв холодного воздуха, подувшего в открытое окно возле раковины. Из-за сходства характеров Цинь Су воспринимала Лань Ванцзи в качестве своей родственной души. По сути, своей обретенной второй половиной. И то, насколько по-другому воспринял эту связь Лань Ванцзи, несколько ошеломило Вэй Усяня. Тем временем Ванцзи продолжил: - А потом она встретила того мальчика с вечеринки. Его подбородок резко дергается вверх: - Погоди. Что ты сказал? Он нервно оглядывается на своего супруга, что уже достал пакет с креветками (они купили его утром на рынке), чтобы начать их чистить. Лань Чжань кивает в ответ: - Тогда мы, должно быть, только что начали ходить в среднюю школу. Ты ведь знаешь, что они с Мэн Яо были двоюродными братом и сестрой. Выросли вместе. В свои школьные годы она проводила с ним довольно много времени, даже при том, что была на два класса старше. Мэн Яо. Кого Цинь Су пыталась утопить в озере. - У Мэн Яо был одногодка, который до неимоверности его раздражал. - Кто это был? - напряженным тоном спрашивает он. - Не уверен, что знаю. Я даже не думаю, что они учились в одном классе. Но это не имело никакого значения, поскольку я уверен, что этот мальчик мог пользоваться значительной популярностью у всей их возрастной группы. Мэн Яо всегда презрительно называл его только «Сиротинкой». - «Сиротинкой»? - переспрашивает он в недоумении. Лань Чжань наконец смотрит в его сторону и кивает. - Можно было бы подумать, что такой, как Мэн Яо, кого всю жизнь втихаря награждали совсем не лестными эпитетами и о ком с пренебрежением шептались, мог бы проявить чуть больше сочувствия, прежде чем использовать подобные презрительные эпитеты самому. Он фыркает в несогласии. - Существует только два типа жертв, Лань Чжань. Те, кто попытается всеми силами исцелиться, и тех, кто пасует перед страданиями. Лань Чжань смотрит на него и вопросительно наклоняет голову. Он невесело смеется в ответ, как будто понимает не заданный мужем вопрос: - А я всегда пасую страдания. Лань Чжань с подозрением прищуривает глаза, словно просто не понимает прикола. И тогда Вэй Ин исправляется, заканчивая фразу: - Я всегда пасую страдания тем, кто их заслуживает. На этот раз Лань Чжань согласно кивает, как бы говоря: "Вот так-то лучше". - Так что же случилось с этим сиротой? - небрежно интересуется он, возвращая их к первоначальному предмету разговора. Лань Чжань замолкает ненадолго, встряхивает сито с креветками и ставит его на место, прежде чем снова продолжить: - Подозреваю, что тот был немного сорвиголовой. Высказывал некоторые... скажем так, нетрадиционные идеи. О довольно многих вещах, на самом деле. Мэн Яо находил все это весьма оскорбительным. И был уверен, что мальчик просто выделывается ради банального привлечения внимания, бунтует ради бунта. Без какой-либо веской причины. Он хватает нож и, наконец, приступает к нарезке овощей, с которыми не справиться одними руками. - Но Цинь Су считала его обворожительным. Она как-то сказала, что трудно найти человека хотя бы с одной оригинальной идеей, а уж тем более с таким множеством идей, которыми фонтанировал «Сирота» на постоянной основе. Она терпеливо выслушивала, как высказывался о нем Мэн Яо, спуская пар. И терпеливо ожидала в пересказе кузена того, что она называла «угли Сироты». Вэй Ин резко разворачивается, чтобы спросить: - «Угли»? Лань Чжань утвердительно кивает. - Любопытно то, что это тоже прилетело от «Сироты». Тот серьезно считал, что «жемчужины мудрости» следует называть «углями мудрости». Цитирую: "Поскольку жемчуг не имеет никакой внутренней ценности, кроме той, что придали ему богатеи в попытке завысить ценность бесполезных побрякушек, которые по сути являются простыми отходами - песком, намертво запертым в затвердевшей слизи моллюсков". Его нож внезапно соскальзывает. Он останавливает его прежде, чем тот разрежет ему палец и испортит их обед кровопролитием. К своему счастью, совсем не осознавая, насколько близко его супруг подошел к изувечиванию своих пальцев, тем временем Лань Чжань продолжает: - В то время как уголь - по его словам - «как крутой рэп, получил незаслуженно плохую репутацию, поскольку он буквально горит, давая тепло и энергию всему под солнцем». Цинь Су была с этим полностью согласна. - А ты? - наконец спрашивает он, поправляя нож и начиная шинковать овощи снова. Лань Чжань, кажется, задумывается об этом. - У парня имелось немало оригинальных мыслей исключительно в силу его юного возраста. Даже если бы он был заядлым читателем и непревзойденным приверженцем различных философских учений всего мира, то и тогда он не смог бы прочитать достаточно, чтобы извергнуть такое количество идей. Следовательно, некоторые — может быть, даже очень многие — были его собственными мыслями, и я однозначно уверен в этом. - Но… — неуверенно говорит он, закусывая внутреннюю часть щеки. Он пытается вспомнить Вэй Усяня из средней школы – и это было правдой, хотя он прочел многие тома в библиотеке клана Юньмэн Цзян в достаточно раннем возрасте, он не был уверен, что когда-либо пересказывал их буквально слово в слово, хотя, разумеется, на его идеи повлияли многие из его любимых мудрецов. - Я не могу сказать, что тогда нашел его таким же захватывающим, как Цинь Су, хотя я также не считал его настолько же оскорбительным, как Мэн Яо. - Похоже, ты посчитал пацана довольно скучным, - произносит он, улыбаясь про себя, возобновляя шинковку. - Едва ли скучным. - Тогда каким? - Знаешь, я думал о нем на протяжении многих лет, - отвечает Лань Чжань после минутной паузы. - Не обязательно о нем самом, но о том, что он сказал, и что Цинь Су пересказывала мне. Я и понятия не имел, что смог запомнить столько его слов, сколько, очевидно, помню до сих пор. Его нож снова останавливается. - Например? Ему становится любопытно. Главным образом потому, что он почти не помнит собственных «углей мудрости». - Цитирую: «Никакие тонны жертв не стоят того, чтобы окрашиваться впоследствии горечью сожаления. Если ты совершил действие и горько сожалеешь о нем, тогда ты предал самого себя наихудшим образом». Он в некотором роде вспоминает, что действительно говорил нечто подобное, однако это было им сказано в контексте какого-то чрезвычайно важного фильма, что он тогда смотрел. В том фильме молодой человек отринул свою мечту стать поэтом ради того, чтобы стать врачом. В тот день в их классе занятия проводил учитель, приглашённый на замену их обычного преподавателя, и вместо того, чтобы проводить уроки, они вместо этого смотрели фильм. Нечто мрачное о сыновней почтительности и тому подобной ерунде. После этого сменный учитель захотел обсудить основной смысл этого фильма. Со всего обсуждения он запомнил только то, что его совершенно не тронула и откровенно взбесила позиция главного героя типа «Горе мне, несчастному, ибо я буду страдать в молчании». Вырванный из контекста, сказанный им текст и впрямь звучал, как нечто значительное, но он произнес его тогда сгубо из-за взбешённого раздражения. Ему стало интересно, каким образом Мэн Яо мог его услышать. Он даже не помнил, чтобы Мэн Яо посещал вместе с ним какие-либо школьные занятия. - Цинь Су была чрезвычайно тронута этим высказыванием. Она тогда сказала мне, что никогда бы не подумала, что можно предать себя, проявив свое участие в такой священной добродетели, как самопожертвование. Он слушает все это с оттенком печали: теперь-то он на сто процентов знает, что существует множество жертв, принесение которых точно стоило того, чтобы закончиться горечью. - Это звучит, как высказывание малолетки, который совершенно не понимает истинной ответственности и смысла самопожертвования. - Да, возможно и так. Но, если вдуматься в то, что он сказал, то дело не в том, что нельзя прибегать к самопожертвованию, а в том, что самопожертвование не должно приводить к горечи. Потому что единственный способ огорчиться и впоследствии озлобиться — это ожидать какой-то выгоды от того, чем ты пожертвовал по собственной воле. Если бы твое самопожертвование действительно было для тебя честью, и твоя жертва была бы принесена от чистого сердца, тогда она не привела бы к чувству горечи. Он презрительно фыркает. И ничего не может с этим поделать. Теперь ему понятно, почему Мэн Яо ненавидел его до глубины души: в своих дерзких высказываниях ему удавалось звучать одновременно и как ханжа, и как нигилист. Теперешний умудренный опытом Вэй Усянь в одно мгновение поймал бы того молодого человека на его откровенном бреде сивой кобылы. - Даже у Иисуса был момент сожаления. А уж он-то должен был быть предполагаемым Сыном Божьим. Поэтому я думаю, что мы можем экстраполировать наш вывод о том, что ни одна жертва никогда не приносилась от чистого сердца. Поскольку в этом случае - это была вовсе не жертва, а просто отсутствие инстинкта самосохранения. Настоящее самопожертвование предполает точное знание того, от чего ты отказываешься, наличие определенных мыслей по этому поводу, долгое пережёвывание и обдумывание, а затем резкое и однозначное принесение своей жертвы, а уже после ощущение горечи из-за этого уродского поступка. Это совсем не предательство самого себя. Это всепоглощающе полное владение собой, всем спектром собственного опыта, без всякого осуждения. Звенящая тишина приветствует конец его страстного монолога. Однако, это всего лишь способ его мужа позволить мысли существовать в пространстве, продолжаться в следующий момент и в последующий. Они возвращаются к резке овощей и чистке креветок каждый, работая бок о бок в этой тишине. Однако некоторое время спустя, когда еда наконец-то приготовлена и настаивается до полноценного вкуса, Лань Чжань задается вопросом вслух: - Любопытно, что после случилось с этим мальчиком? Он не отвечает. Он начинает подозревать, что все разговоры, начинающиеся с Цинь Су, в конце концов каким-то странным образом заканчиваются на нём. xxxxx Ей отчаянно хотелось поговорить с Лань Ванцзи. Но сделать это было чрезвычайно сложно: Лань Ванцзи не любил разговоров. Да и она сама была не особенно хороша в них. По крайней мере, с ним. Другим мальчикам нравилось с ней разговаривать. Девочкам тоже. Потому что она почти не разговаривала и всегда только слушала. Людям это очень импонировало. Но они не знали, что она так часто слушала, только потому что не могла ничего придумать в ответ. Слушать было безусловно легче. Некоторые люди были даже интересны - временами. Все, кроме Лань Ванцзи. Он был ей интересен постоянно: ей очень хотелось узнать мысли Лань Ванцзи. Выяснить, какие чувства он испытывал по поводу различных вещей. Даже совершенно обыденных. Но Лань Ванцзи едва ли давал ей хоть малейшие намёки. И вдруг она обнаружила вопиющее исключение из правил. Ну, честно говоря, это открытие было сделано не ей. Лавры этого открытия принадлежали ее двоюродному брату, Мэн Яо. В средней школе, в параллели с ее кузеном Мэн Яо, учился один из ярых его приспешников - Су Шэ. Который учился с тем самым мальчиком в одном классе. И этого мальчика они оба с кузеном называли не иначе, как "Сиротинка". Без каких-либо вариаций. Словно произнесение его настоящего имени вслух могло каким-то образом разоблачить их неискренность или зависть в их тайных помыслах. Мэн Яо был как раз одним из тех людей, что любил частенько с ней разговаривать. Оглядываясь назад, она была уверена, что была одной из немногих, рядом с которыми Мэн Яо чувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы сбрасывать маску, которую носил для всех остальных. Чтобы без всяких угрызений совести злословить и оговаривать людей в ее присутствии. В конце концов она поняла, что из себя представлял Мэн Яо. При этом ей потребовалось довольно много времени, чтобы узнать, что существует даже определенное слово для этого. Мизантроп. То есть человеконенавистник. Су Ше же был просто мелочным и завистливым. "Сиротинка" же оскорблял установленный обществом порядок вещей тем, что осмеливался быть выдающимся во многих отношениях и вызывал восхищение так же легко, как другие дышали воздухом. Но для Мэн Яо все было куда круче. Проблема Мэн Яо с «Сиротинкой» была куда более личной. Только у одного из них было исконное право подняться над обстоятельствами и стать воистину исключительным. И по мнению Мэн Яо, и таковое он приписал себе изначально, это право должно было принадлежать ему одному. Как место на вершине принадлежит только одному единственному. А потом припёрся Сиротинка и все испоганил, осмелившись стать величайшим во всём. Даже не прилагая каких-либо особых усилий. Поначалу она слушала разглагольствования кузена вполуха, как делала всегда, когда он впадал в свое определенное настроение. Но потом он как-то процитировал нечто, что было сказано Сиротинкой - буквально слово в слово, и это заставило ее задуматься. Это была свежая мысль о том, что это должны быть "угли мудрости" вместо "жемчужин мудрости". Ей показалось это достаточно интересным, чтобы поделиться этими мыслями с Лань Ванцзи. Который, как ей показалось, впервые серьезно задумался, прежде чем раздражённо покачать головой со словами «Смехотворно». С тех самых пор она стала с жадностью слушать рассказы кузена о «Сиротинке». И хотя первые несколько раз она делала это исключительно по причине возможности поговорить об этом с Лань Ванцзи, в конце концов она обнаружила, что маленькие угли мудрости мальчика не так уж и малы по своему размеру. Особенно после того, как Сиротинка заявил: «Я не хочу быть «хорошим» в угоду другим, если быть «дрянным» будет доставлять мне куда большее удовольствие». Спустя годы после того, как она закончила среднюю школу и оставила позади Мэн Яо с его заклятым врагом (который, весьма вероятно, даже не был в курсе того, что играет главную роль во многих гневных тирадах Мэн Яо), эти слова все еще надолго оставались в ее памяти. А потом, когда на горизонте замаячила помолвка со старшим из Нефритов клана Лань, Лань Сичэнем, у нее возникло ощущение, будто Сиротинка сказал эти слова именно для нее. Ощущение того, что Сирота из прошлого подбадривает ее, поощряя сделать то, что ей действительно страстно хотелось. А чего ей действительно хотелось, так это Ханьгуан-цзюня, младшего из братьев Нефритов. Который будучи в медицинском университете (ей было на самом деле неизвестно: были ли виной тому все эти уроки анатомии и физиологии) обнаружил ранее отсутствовавший яркий интерес к сексу. Прямо таки к массе секса. Лань Ванцзи, как правило, не ходил на свидания. Все это знали. Потому что большую часть своего свободного времени Лань Ванцзи проводил с Не Минцзюэ и еще несколькими со-учениками из медицинского университета. И с ней. В то время она училась на музыкальном факультете и была на два года его младше. Но все равно. Лань Ванцзи находил время, чтобы побыть с ней. Они могли заниматься с ним всем, чем угодно, кроме секса. Секс у Лань Ванцзи всегда был с другими девушками. Некоторые из них были ее хорошими знакомыми. И те были более чем счастливы описать в красочных подробностях, каким замечательным он был в постели и как по-настоящему одаренным в знании женского тела. Некоторые девушки специально добивались Лань Ванцзи только с тем, чтобы переспать с ним в свой первый раз. Поскольку слышали, что лучшей кандидатуры для первого секса просто быть не может - только Лань Ванцзи. Просто не стоит надеяться на продолжение и какие-либо серьезные отношения. Долгое время она думала, что отсутствие у Лань Ванцзи ответственного отношения к свиданиям или эмоциональной близости означало всего лишь - мягко говоря - что он "сеял свой дикий овес". И что когда настанет время, он наверняка осознает: она - его настоящая любовь, что все время была буквально у него под боком. И вот однажды это случилось. Секс с разнообразными партнершами просто был поставлен на паузу. Эта пресловутая пауза затянулась так надолго, что по кампусу поползли слухи: какая-то девушка наконец-то целиком завладела сердцем Лань Ванцзи и тот, должно быть, не желает ее никому демонстрировать. Одна она прекрасно знала, что это неправда. Лань Ванцзи не признался ей в любви. Поэтому, никакой девушки не было и в помине. Но секс реально прекратился. И она подумала, что, возможно, Лань Ванцзи навсегда покончил с сексом ради самого секса. Что возможно, он теперь готов к настоящей близости. И она еще раз вспомнила о давнем совете Сиротинки. Быть дрянной в действительности доставило бы ей куда большее удовольствие. По крайней мере, в этот единственный раз.