Ни звука больше о женских бедрах

Вэнь Нин уходит от него ранним вечером и то лишь после того, как он клятвенно заверяет его, что без фокусов и безусловно на сто процентов собирается принять все подконтрольные обезболики, что прислала Вэнь Цин, а затем сразу же отправится спать. И только лишь потому, что Вэнь Нину все равно придется вернуться в ресторан, чтобы закрыть заведение на ночь. И хотя Вэнь Нин является владельцем и имеет уполномоченного управляющего, он по-прежнему участвует в повседневной работе ресторана. Он и не думает, что Вэнь Нин предполагал какое-либо другое состояние дел. Когда Вэнь Нин уходит, он умывается, чтобы лечь спать, но около десяти вечера в его дверь отчаянно трезвонят. Он прикрывает глаза от досады и громко вздыхает. Он прекрасно знает, кто припёрся. Черт бы побрал эту Вэнь Цин. Вэнь Нин не пискнул бы ни звука никому другому, кроме Вэнь Цин, которая всегда была свято уверена, что забоится о благе Вэй Ина, куда лучше него самого. Хотя, как по нему, перенаправление всей этой бесконечной инфы от Вэнь Цин к этому конкретному визитёру начинало выглядеть весьма подозрительно. Целую гребаную минуту он не тащится открывать, с досадой наблюдая через наружную видеокамеру за порогом своей квартиры. А вот фигли вам, не дождетесь, брат не уходит, названивая в дверной звонок каждые 15 секунд. По опыту он прекрасно знает, что звонки могут длиться часами. Худший рекорд в настоящее время равен пока десяти минутам. Что, для звонков в дверь, является уже буквально вечностью. Он с трудом притаскивает свою тушку к порогу, ощущая себя совершенно измотанным, когда, в конце концов, доползает туда. Он приоткрывает дверь и шепчет в узкую щель: - У меня гости. - Кто там ещё? — раздраженно интересуется Цзян Чэн. - Некто, с кем я трахаюсь. И он не ценит компанию. - На хуй всех. Я член семьи, — говорит Цзян Чэн, толчком распахивая дверь и пробираясь внутрь. Это заставляет его попятиться и чуть не рухнуть на пол. Цзян Чэн помогает ему сохранить равновесие и выглядит раздраженным. - Вы только гляньте на него, практически на смертельном одре, а пытается заявить мне, что пригласил какого-то мудилу на потрахушки. - А вдруг он - моя вторая половина, и мы связаны на гребаном духовном уровне, — говорит он. Обида в голосе уже испарилась, потому что он и так уже чертовски вымотался. - Твоя душа у меня в теле. Так что чисто формально это я твоя вторая половина, и это с тобой мы связаны на священном духовном уровне. Цзян Чэн ляпает, даже не думая что, хотя при этом аккуратно кладет ладонь Вэй Ину под лопатки, чтобы протолкнуть того в комнату. Когда он упирается ногами в пол и отказывается идти, Цзян Чэн берет его на руки, как невесту, и тащит в спальню. Ему хочется отчаянно сопротивляться, но ни за какие баоцзы он не доставит Цзян Чэну такого удовольствия, поэтому тупо обнимает обеими руками шею брата и кладет голову ему на плечо, при этом говоря: - Это всего лишь мое золотое ядро, придурок, а не вся моя душа целиком. Хотя, если бы существовал хоть один способ извлечь и это, то уверен, твоя мать нашла бы вариант ради тебя такое сотворить. Цзян Чэн не отвечает. Какими бы жёсткими колкостями по поводу страшнейшей трагедии, случившейся в их жизнях в 20-летнем возрасте, они уже не привыкли обмениваться, любое упоминание о его матери мгновенно заставляет брата заткнуться. - Одна радость, оно настолько сильно, что ты находишь ему отличное применение, таская на руках чертовски привлекательных парней, - чуть погодя добавляет он, чтобы смягчить удар в болевую точку под названием «мать, которую нельзя упоминать». - Меня не привлекают мужчины. И я однозначно не сторонник инцеста, — сухо парирует Цзян Чэн. - Псевдоинцеста, - мгновенно поправляет он ехидно. - Инцеста. Я твоя кровная родня, ты забыл? Ну, прибейте его, если это чистейшая правда. - Твоя мать, вероятно, переворачивается в гробу, причём лицом вниз от понимания, что сделала нас кровными братьями. Наступает долгая пауза. Цзян Чэн открывает дверь спальни и разворачивается боком, чтобы маневр занесения его внутрь прошел удачно и без лишних травм. Когда они тормозят у кровати, Цзян Чэн, наконец, смотрит на него сверху вниз и спрашивает: - А она бы и вправду перевернулась? - О, да, причем точно лицом вниз, — с горячей убеждённостью отвечает он. - Тогда она бы нам никогда не сказала, где тебя искать. - Ну, тогда проболталась бы только на смертном одре... - Лучше поздно, чем никогда. Мы бы все равно тебя отыскали. - В самом деле? — вскидывается он. - Да, - Цзян Чэн отвечает едва ли не более сердито. - Знаю, что ты просто обожаешь притворяться всеми покинутым и всеми позаброшенным сиротой, которого ненавидит весь мир, но даже ты должен понимать, что за огромную хуйню ты несёшь! Даже Вэнь Цин заботится о тебе почти как о собственном брате, а это что-то да значит! И рока ты болтался, хуй знает где, отцу ставили диагноз "клиническая депрессия". И Цзецзе… - Я знаю, - останавливает он Цзян Чэна виноватым тоном. Из-за сестры. Хотя они и не кровные родственники, он четко знает, что ни одна сестра не могла бы любить своего брата больше. - Прости, — угрюмо добавляет он, снова роняя голову на плечо Цзян Чэна. В воздухе повисает пауза. Когда он осознает, что Цзян Чэн продолжает держать его так, все ещё не опуская на кровать, он наконец поднимает голову с плеча брата и смотрит на того с раскаянием. Вот тогда уже Цзян Чэн все таки укладывает его на кровать и уходит обратно в гостиную. Он натягивает на себя одеяло, а через некоторое время брат возвращается назад со спортивной сумкой. Это невзрачная нейлоновая сумка, не особенно большая по размеру, но, похоже, обладает теми же свойствами, что и знаменитая сумка Мэри Поппинс. Или мешочек Цянькунь. Цзян Чэн всегда заявляется в нему так, словно готов остаться на целую неделю или дольше. Вполне допустимое предположение для тех, кто не в курсе. Всегда притаскивая с собой как минимум пято́к комплектов одежды, которые можно сочетать конечным, но поразительно разнообразным числом комбинаций. А ещё свой ноутбук с рабочим портфелем, планшет для просмотра трансляций – в основном спортивных матчей –плюс полный комплект туалетных принадлежностей, большое полотенце, собственную наволочку и еще кучу всякой другой хрени. Подобное лишь для показухи. Кроме одежды и ноутбука, Цзян Чэн прекрасно пользуется всеми его вещами. Даже подушкой и наволочкой Вэй Ина, полотенцем из гостевого ящика Вэй Ина и всеми туалетными принадлежностями, которые обычно стоят у Вэй Ина в ванной. Поэтому с хрена ли брат все еще упорно притаскивает все это дерьмо, это выше его понимания. Увы, Цзян Чэн - человек привычки. Всегда им был. И взросление мало что сделало, чтобы это изменить. - Ты принял лекарство? — спрашивает Цзян Чэн, вынимая пижаму и направляясь в ванную. - Что, твоя девушка разве тебе ещё не доложила? — интересуется он, снова чувствуя себя засранцем. - Она не обвешивала твою квартиру прослушкой, чтобы убеждаться всякий раз, что ты выполняешь ее медицинские предписания. Хотя как по мне, следование медицинским советам – или советам в принципе – представляет собой фундаментальную противоположность всему твоему существованию. Он дожидается того, как Цзян Чэн откроет дверь ванной, а потом самодовольно вещает: - Что-то я не заметил, чтобы ты хоть раз отрицал, что наш добрый доктор — твоя девушка. - Я тебя умоляю! Словно она хоть когда-нибудь на это согласится, — сухо парирует Цзян Чэн, прежде чем войти внутрь и захлопнуть за собой дверь. Он ложится и размышляет. Похоже Цзян Чэн считает, что у него с Вэнь Цин совершенно нет никаких шансов? Почему? Он же Цзян Чэн! Наследник Великого Ордена Юньмэн Цзян! Сын Цзян Фэнмяня и Юй Цзыюань. Брат Цзян Яньли. Черт, да он брат самого́ неповторимого Старейшины Илина! Как смеет он думать даже на секунду, что он кого-то не достоин! Даже если этот кто-то — всеми уважаемая Вэнь Цин. Ему придется серьезно потолковать с Цзян Чэном и немедленно выбить подобные идиотские мысли из его головы. Он почти поднимается с кровати, когда неожиданно оживает мобильник. Учитывая время, это может быть только Не Хуайсан. Он берет аппарат и машинально отвечает: - Ты снова смотришь извращенское порно? И тебе оно так зашло, что не терпится попробовать в реале? Пришли-ка мне скриншот, чтобы я мог оценить размер потенциальной катастрофы. Потому как последним разом, амиго, когда мне пришлось лечить твою растянутую спину, я провалялся ничком целых два дня. И я бы предпочел не подписываться на подобный фитнесс. На другом конце повисает неловкая тишина. Что заставляет его удивлённо оторвать девайс от уха и посмотреть на экран. Номер ему незнаком. Он снова подносит аппарат к уху. - Кто это? - Вэй Ин? - слышит он на другом конце линии. По предплечьям вверх мгновенно бегут мурашки. - Где вы взяли этот номер? - Он записан у Сычжуя в телефоне. Блядь, как он мог позабыть, что заставил всех без исключения учеников записать свой номер на случай непредвиденных ситуаций. Большинство детей в их школе были отпрысками очень влиятельных родителей. У тех зачастую были шоферы, секретари и куча другой многочисленной шушары, но на случай реальной чрезвычайной ситуации, народе тех что требовали некоторых его весьма специфических компетенций... ну, или просто на всякий пожарный случай, мало ли... - Для вашего звонка имеется серьезный повод, господин Лань? Уже довольно поздно, намного позже, чем приемлемо для обычных рабочих звонков, между прочим. Еще одна пауза. - Вы в норме? - Разумеется, - мгновенно выплёвывает он. - С чего бы мне в ней не быть? - Если коррекция растяжения спины сделала вас недееспособным на два дня… - Послушайте, — нетерпеливо перебивает он. - У нас с другом такие шутки, обычное дело. Я в полном порядке. Спасибо за звонок. Но не стоит снова звонить. Это для вас неуместно. На линии снова повисает пауза. - Почему? - Что значит, почему? - спрашивает он, медленно закипая. - Почему для меня неуместно звонить вам в это время? - Уже давно за 22 часа ночи, — говорит он со всем возмущением, на которое способен. - И что? Постойте-ка "И что" - ? - Вы сейчас реально меня газлайтите*? Притворяясь, что для вас разговаривать по телефону после 22:00 ночи с совершенно незнакомыми вам людьми, это в пределах общепринятых норм поведения? - Вы вылечили моего сына. Он - ваш ученик. У него имеется ваш личный номер мобильного телефона на случай чрезвычайных ситуаций, и вы указаны вторым по значимости в списке контактов, если со мной невозможно будет связаться. Вряд ли это попадает под категорию "чужой". Мудила использует логику, чтобы прищущить его. Хха! - Довольно логично, - соглашается он. — Но все равно вряд ли имеет смысл звонить мне так поздно ночью. Разве вы не ложитесь в 9 вечера? Вы должны знать, как уже поздно. На этот раз пауза намного длиннее. Ему очень хотелось бы винить обезболики с содержанием в них морфина в том, что ему потребовалось так много времени, чтобы увидеть свою оплошность. - Я имею в виду, что так сказал мне Сычжуй, - спешит он добавить. — Он не мог сказать ничего подобного, - доносится в трубке в ответ. - Откуда такая уверенность? - Сычжуй всегда ложится в 7 вечера. На целых два часа раньше меня. - О, я вас умоляю. Разве стандартное время отхода ко сну в 9 вечера - не железобетонное правило Великого Ордена Гусу Лань? Уверен, что он в курсе. Еще одно долгое молчание. Вооооот бляяяяяяяядь... Чего такого он нажрался? Амитала-натрия**? - Согласно Правилам Ордена Гусу Лань, 9 часов вечера — это не правило, а настоятельная рекомендация. Которую я не единожды нарушал в течение своего последнего года обучения в университете. В этот момент открывается дверь ванной, он это слышит, паникует и резко обрывает вызов. Почему, почему, почему - пытается понять он, только уже постфактум. Теперь-то Лань Ванцзи наверняка подумает, что он сбросил вызов, как малодушный лжец, ко всему прочему уличенный в этой самой лжи. А и хрен с ним, не важно, что там этот мудак подумает. Он снова укладывается щекой на подушку, а между тем Цзян Чэн возвращается в комнату с полотенцем на шее. Постойте-ка, неужели это... - Ты взял мое полотенце? - удивленно спрашивает он, поднимая голову. - Ну да, забыл взять свежее из шкафа. Просто возьмешь еще одно завтра утром, большая проблема разве... Он пялится на Цзян Чэна в удивлении до тех пор, пока брат не поворачивается, чтобы признать ошибку своим смущенным выражением лица. - Это неприлично, Цзян Чэн, — говорит он, кривясь и приподнимаясь на локтях. - Не-а, все норм: внутри у нас с тобой практически одно и то же. Он закатывает глаза. - Ну прямо таки. Не скажи. Внутри тебя мое золотое ядро. Всё одним сраным комплектом. А свое теперешнее я восстановил лишь на 39%, пришлось попотеть с неортодоксальными духовными практиками... Это заставляет Цзян Чэна задуматься. - Правда? Так много? На самом деле это же совсем неплохо. - Нет, это совсем плохо. Но фиг с ним. Я уже научился жить с этим. - Верно, как я погляжу, точно совсем плохо, - произносит Цзян Чэн, оглядывая его и забираясь в постель с другой стороны. - Я в норме, — шипит он снова, раз эдак в сотый. Он лежит на спине и теперь пялится в потолок. - Нет, не в норме. В один прекрасный день твое кровоточащее одиночеством сердце и дурацкий комплекс спасителя ввергнут тебя в кому и... - Маловероятно, - удается вставить ему, хотя Цзян Чэн продолжает так, словно его не перебивали. - ...ты ведь прекрасно знаешь, что ускорит твое восстановление. - И что же это за чудодейственный эликсир? - иронично спрашивает он и поворачивает голову к Цзян Чэну, не будучи уверенным до конца, прикалывается брат или говорит всерьез. - Двойное совершенствование. Он щурит глаза в раздражении. - Надо ли тебе объяснять… — начинает Цзян Чэн и затыкается. - Хочешь сказать, что страстно желаешь, чтобы ради восстановления своего ядра в полной мере я начал заниматься сексом с каким-то посторонним, выбранным наугад заклинателем? - вскидывается он. - Не с выбранным наугад. - А с каким? - С кем-то… могущественным по своей сути. С кем-то… достойным. Его взгляд смягчается, и он удивленно склоняет голову, способный только молча пялиться на брата в молчании. Цзян Чэн залезает под одеяло и давит ему на плечо, пока не укладывает его обратно. - Отец хочет устроить твой брак. Примечание: Газлайтинг* — это одна из форм психологического насилия. Один человек, манипулируя другим, запугивает его, заставляет сомневаться в собственных силах, адекватности суждений и даже в воспоминаниях. Здесь Вэй Ин использует преувеличение и оскорбительный намек на психологическое насилие. Амитал-натрий** (этаминал, барбамил) считается самым мощным в современной психофармакологии средством. После приема пациент впадает в состояние эйфории, повышенной речевой и двигательной активности.