многострочия

Мне не показалось. Этот рисунок я сделал две недели назад - до того как Аддамсы уехали в свой тур-поход, - и не пожалел угля, изображая взгляд Уэнсдей цвета промозглого колодезного дна. Со следующей зарисовки, совершенной три дня спустя, она смотрела всё теми же чёрными глазами, сидя к зрителю в профиль, опираясь сложенными руками о школьную парту, - такой я видел её на совместных уроках биологии, - но уже тогда я уловил в её радужках блеклые золотистые капли, которые и поспешил изобразить. С каждой страницы, с каждым новым её портретом, что я бездумно писал в попытках вытащить из головы мысли о ней, цвет её глаз неумолимо менялся от глубокого обсидиана к тёплой янтарной охре. Я отошёл от стола, с удивлением изучая перемену. Невооружённым глазом можно было заметить, как цвет радужек новенькой постепенно переливался от неприветливого, тёмного к более благосклонному светлому, словно растущая луна. И чем светлее был тон, тем открытее казался рисунок: если на "чёрной" странице Уэнсдей зыркала в мою сторону как дикий зверёк, то на "золотистых" половинах она поглядывала с интересом и даже, посмею вообразить, почти мне позировала. Это открытие меня напугало, но вместе с тем принесло облегчение. Я не был сумасшедшим, это не было игрой света и это точно не было линзами, что бы она ни старалась мне внушить. Уэнсдей Аддамс определённо что-то скрывала. И я твёрдо вознамерился выяснить, что именно.