***
Глаза, в которых концентрация бесконечных жестоких сцен, разворачивающихся прямо дома. Такие большие и невинные. Сону хотел показать ему нечто прекрасное. Запечатать в его памяти только хорошее. Потому что Ромин всегда искал частички красоты в событиях и людях, хоть и яростно это отрицал. Ему нравилось сидеть на берегу и часами гипнотизировать волны. Ему нравилось лежать на траве и следить за плывущими по небу облаками. Ему нравилось смотреть на Сону, когда он улыбался ему, и нравилось улыбаться в ответ. Ромин маленький, заточённый в панцире от жестокости котёнок. Сону разглядел это почти сразу. Сону захотел такого Ромина вернуть. И приложить все усилия к тому, чтобы никогда не потерять. Он не умел проявлять нежность и заботу, потому что никогда не видел примера для подражания. Но с Ромином как-то само собой получалось. Гладить по волосам, невесомо водить подушечками пальцев по чертам, касаясь носа, лба, щёк, подбородка. Ромин обозлённый на мир был, грубый очень и острый на язык. Но в его руках он никогда не злился, не хмурился и не скалился. В его руках он несмело ластился и прижимался ближе. В его руках Ромин таял и плавился. Как и Сону в руках Ромина. Чхве наклонился к уху чужому, чтобы прошептать в него комплименты, чтобы позже признаться в любви. Чтобы в них перестали звучать отголоски оскорблений и криков, чтобы Сону слышал только его голос, и чтобы только так — тихо и трепетно.***
Что-то пробило эту дамбу, годами сдерживающую всю чувственность и ранимость. Заставило их именно сегодня, именно сейчас открыться друг другу. И заговорить. О детстве. О травмах. О первом впечатлении. Об их общих друзьях, которые такие родные, несмотря ни на что. Вонхёка жалко. Вонхёк хороший. Спасибо, что не бросил его тогда, Ромин, но я тебя не прощу за то, что меня там не было. Вонхёк любимчик Рано. Рано больше всех из нас человечность сохранил. Рано похож на нашего негласного лидера. Рано можно доверять. Йеджун и Вонджун как из одного теста слеплены, только в разных пекарнях. Что за сравнения, ты голоден? Нет, просто пытаюсь быть метафоричным. Они похожи. Они созданы, чтобы быть рядом, и чтобы быть с нами. Кажется, они знают друг о друге то, что никогда не расскажут нам, но я думаю это даже логично. А я? А ты? Кто же мы в этом сценарии?***
Сону и Ромин переходили грань молча. Они никогда не обсуждали свои взаимоотношения, но всегда сближались вовремя и обоюдно. Ромин рад, что больше не должен объяснять каждое своё действие, что не должен тонуть в оправданиях и ничего не значащих словах. Ромин рад, что наконец-то может молчать, и его поймут. Что может понимать кого-то другого также. Сону не верил в магию, но чувствовал, как она витает в воздухе, концентрируясь между ними каждый такой раз. Такой? Нет, то, что происходило сейчас, не было похоже ни на что прежнее. И снова было спонтанным, но таким безошибочным. Ромин между его ног абсолютно точно не был запланирован. Сону в этих шортах — тоже. Кажется, они сидели на диване и слушали музыку, деля наушники на двоих, потому что у Ромина сломались, а другие покупать пока не было причин. И лишних средств. Кажется, Сону отдал ему свой, чтобы лечь, и расположил ноги на коленях Ромина. Теперь это было нормальным. Теперь они не вели себя так, словно тактильность придумали для неловкости и смущения. Теперь они были ближе, чем друзья, но всё ещё не обсуждали ничего происходящего. Они не знали, кем являются в этом сценарии. Они не обременяли друг друга вопросами и ярлыками. Больше никаких рамок. Больше никаких клеток. Больше ничего из того, что сопровождало их в прошлом. Но они принадлежали друг другу. Им этого очень хотелось. Кажется, Ромин положил свои руки сверху. Кажется, бездумно начал выводить узоры. А потом не бездумно. Когда взгляд зацепился за небольшой, почти заживший синяк, и Ромина вдруг охватило любопытство проверить ноги целиком, впервые выглядевшие такими здоровыми. Они уже давно не подвергали себя и недоброжелателей насилию. Они уже несколько дней вели себя, как обычные люди. Работа, дом, работа, дом... Ромин задумчиво проскользил взглядом по всему Сону, остановившись на его лице. В наушниках играл какой-то безумно подходящий поп-рок. Кажется, Ромин согнул одну из его ног, чтобы сдвинуться ближе к краю и выпрямить её уже с другой от себя стороны. Кажется, в тот момент он уже был развернут к нему всем корпусом. И теперь, когда Сону оценил важность приближающегося события, он помнил всё отчётливо. Как рука Ромина скользнула вниз и перевернулась, беря его под коленом и приподнимая. Сону был в одежде, но ощущал себя абсолютно незащищённым. Может, потому что был в шортах. Может, потому что у Ромина было так много доступа, о котором он до сих пор даже не задумывался. Действительно, кто из них когда-либо предполагал, что до первого поцелуя у них будет множество других? Ромин приложил свои губы к коже чуть ниже колена. Не резко и не внезапно. Потому что всем в этой комнате на каком-то глубинном уровне ощущений было понятно, что должно случится. И потому что никого из них это не тревожило. Это заняло несколько секунд, за которые Ромин захотел, преодолел и сделал. Он продвинулся на сантиметр и оставил поцелуй. Ещё несколько. А затем стянул наушники, прямо за провода, и не глядя отложил вместе с телефоном куда-то назад. Сону прикусил щёку изнутри от осознания, что Ромин сделал это, потому что собирался задержаться на этом действии. Он сделал это, чтобы слышать не музыку, а... что? Что ты собрался слушать, Чхве Ромин? Что ты побоялся упустить, будучи в наушниках? Сону не раздумывал об этом всерьёз. Он просто не мог, когда Ромин продолжал целовать внутреннюю часть его бедра. Чем больше он опускался — неспеша, медленно — тем чувствительнее была кожа под его губами. Ромин знал, потому что наблюдал за чужой реакцией также внимательно, как вслушивался в шаги за пределами своей комнаты в детстве. В какой-то момент пришлось отодвинуться назад самому, чтобы иметь возможность наклониться ниже, и когда Ромин добрался до той самой черты, где становится немного неприлично, шестерёнки в его голове резко остановились. «Кусай» Сону имел в виду не это. Сону шуткой ответил на пустую угрозу Ромина неделю назад. А Ромин запомнил, как и много чего другого, связанного с Сону, запомнил. И решил использовать данное ему разрешение. Сону вздохнул так, как вздыхают обычно от лёгкого испуга, ожидая вспышки боли. Но это было не столько больно, сколько приятно. От неожиданности и новых ощущений. От того, что это делал Ромин. Нет, это было совсем не больно. Сону положил голову обратно на декоративную подушку, которая минутами ранее являлась пиком комфорта, на которой он собирался, возможно, вздремнуть, пока Ромин сидит рядом и слушает музыку. Его взгляд упёрся в потолок. И вдруг он просто... задумался. О разном. Серая побелка в его собственной квартире. На ней больше нет тех следов и пятен, которые он пересчитывал в детстве и подростковом возрасте. В которых пытался разглядеть различные фигуры. Диван, удобный и почти новый, а не с торчащими пружинами и неприятным запахом, впитавшимся в материал. Сону не любил диваны. Раньше он оказывался на них избитый и ненавистный всеми. Даже самим собой. Раньше он тихо плакал, чтобы никого не разбудить и не получить вновь. Чтобы не пришлось спать на полу. Сону почти потерялся. Воспоминания всегда приходили неожиданно и резко, стягивая цепями страха и беспомощности. Как будто в любой момент они могут забрать его обратно. Как будто могут заставить испытывать всё вновь. Как будто могут иметь над ним власть. Сону почти потерялся, а потом Ромин укусил ещё раз. И тогда Сону больше не чувствовал запах, не видел разводы и не слышал крики за стеной. Он чувствовал влажные, тёплые поцелуи, и то, как зубы слегка оттягивают кожу. Он чувствовал, как Ромин задерживается на некоторых участках, чтобы оставить засосы. Ромин, пожалуй, первый человек, который не пытался причинить ему боль. Потом появились остальные ребята, и иногда Сону тихо называл их семьёй. Настоящей. Комфортной. Где никто не пытается отыграться за свои травмы. Где никто не ждёт от тебя невыполнимого. Где все принимают друг друга такими, какие есть. И всё же Ромин всегда будет для Сону особенным.***
Ромин был сконцентрирован на всём и ни на чём одновременно. Он улавливал каждую незначительную реакцию чужого тела на свои действия, но на самом деле не до конца отдавал себе отчёт в том, зачем. Он думал, что ожидает негатива. Отторжения. Неприязни. Но спустя секунду после начала прекрасно понимал, что ничего такого не случится. Ромин не знает, почему делал это. Не знает, пришла ему в голову идея или перекати-поле было единственным обитателем в ней последние пять минут. Им управлял инстинкт? Порыв? Желание? Ромин никогда не хотел дарить кому-то удовольствие просто так. Сейчас тоже не хотел. Сейчас Ромин дарил кое-что другое. Более невинное и хрупкое, в противовес происходящему. Сейчас Ромин получал удовольствие сам. Сону, как и он, был жестоким. Дрался, не только с реальными людьми, но и с их образами из прошлого. С их отголосками и с миром, подставляющим подножки. Сону ругался, иногда беспрерывно, даже когда адресаты больше не слышали. Ромин обычно вставал перед ним в такие моменты, и ждал, когда яростный взгляд станет осознанным и потухнет. Сону заботился о нём иногда чересчур, но никогда не так, как Рано о Вонхёке. Сону пытался сделать его меньше, чем он есть. Ромину так казалось. Что он издевается. Что Ромин ведёт себя недостаточно взросло и сурово в его глазах. Сону назвал его котёнком. Прямо сейчас. Ромину послышалось. Почему он ушёл в мысли так невовремя? Но послевкусие прозвучавшего всё ещё было здесь. Ромин ощущал его. Иначе откуда взялось это частое сердцебиение? Откуда эта отчаянная нужда? Ведь если он назвал его так сейчас, то... Тихо, на выдохе. Сону точно сделал это. — Повтори, — Ромин просил об этом уже во второй раз, хотя когда-то думал, что и первого не случится. — Назови меня так ещё раз. Сону снова смотрел на него. Разглядывал бессовестно, самозабвенно, как Ромин не разглядывал его самого. Щёки были горячими от позы, в которой Чхве крепко держит одну его ногу на весу, расцветающую алыми отметинами, и от отсутствия смущения. Конечно, оно было. Но где-то на периферии. — Котёнок, — сказал он, и Ромин, всегда пытавшийся доказать, что не любит прозвище, с каким-то новым рвением и трепетом выцеловывал его кожу. Он перешагнул черту неприличности ещё сильнее, но недостаточно, чтобы оттолкнуть. Однако достаточно, чтобы Сону ухватился за край дивана. И чтобы его глаза наполнились влагой от неведомых чувств. — Котёнок... — повторил он. — Мой котёнок. И Ромин, всегда крививший губы в недовольстве, согласно угукнул. Коротко и нечётко, прозвучав под стать пушистому созданию. А ещё очень грустно и по-детски привязанно, так что Сону понял, что не единственный, кто почти расплакался в столь неподходящий момент. А потом Ромин остановился, замерев на секунду, медленно отстранился, бережно опустил его ногу и сконфуженно провёл ладонью по своей щеке, вытирая мокрую дорожку слёз. Выглядело так, будто Чхве сам не сразу осознал, что происходит, и не мог в это поверить. Будто подумал, что это случайность от переизбытка чувств, а затем обнаружил на второй щеке такую же. — Вот чёрт, — хмыкнул Ромин, и Сону поспешил принять сидячее положение, оказываясь с ним на одном уровне. Ромин определённо не хотел представать перед ним в таком виде, но внутри словно что-то перемкнуло. Что-то, встраиваемое годами, сломалось. — Прости, я не собирался... — он старательно вытирал свои щёки, которые с каждой секундой почему-то начинали намокать всё быстрее. — Я просто вдруг задумался... Не знаю, что на меня нашло... Сону, правда, я- У него дрожал голос, у него не получалось выстроить свои мысли и изложить их, у него не получалось заставить себя сбежать или успокоиться. Он чувствовал себя таким беспомощным и маленьким, что хотелось укрыться от мира и стать забытым всеми на несколько этих минут. Руки Сону остановили его собственные совсем неожиданно. И убрали подальше от лица, чтобы заменить. Он придвинулся ближе и легко обхватил щёки ладонями, большими пальцами стирая каждую слезинку, вырывающуюся из уголков его глаз. Ромин избегал смотреть на него, так что смотрел вниз, в конце концов отпустив ситуацию и позволив себе плакать столько, сколько нужно. Однако, от молчаливого присутствия Сону и от теплоты его касаний время ожидания значительно уменьшилось. Потому что Ромину вдруг было необъяснимо комфортно и спокойно на душе, как никогда не было прежде. Сону не знал, каким образом продолжал держаться и не залил тут всё своими слезами тоже. Но он так внимательно следил за Ромином, что позабыл обо всём остальном, что собственные чувства ушли куда-то на второй план и мир перестал существовать до тех пор, пока Ромин не успокоился, прикрыв устало глаза. Пока он не заговорил, тихо и гундосо. — Я перестал называть свой "дом" домом в очень раннем возрасте. И больше не использовал это слово вообще, по отношению к чему бы то ни было. Я никогда не чувствовал себя, как дома. Скорее был чужаком, куда бы не пришёл и где бы не оказался. А потом... потом появился ты, и сказал, что хочешь забрать меня к себе. Потерянные руки для потерянного котёнка, да? И я согласился именно потому, что это был ты. Ромин отпрянул от чужих касаний, чтобы пережить новый приступ эмоций. На этот раз он вытирал влагу рукавом и жмурился, а Сону смотрел на него и почему-то умилялся. Смотрел и подавлял желание крепко обнять. Сидеть так вечность, не позволяя больше никому причинить вреда. — И я впервые почувствовал себя дома, Сону. С самого первого дня пребывания здесь. Я просто не решался сказать вслух, потому что боялся. Я ненавижу наши семьи и наш опыт за то, что мы так боимся говорить, ведь слишком много раз ошибались и жалели. Но я не хочу ошибаться на этот раз. И молчать больше не хочу. Я наконец-то дома, Сону. Бэк не мог ответить /иначе бы просто развалился на части/, но улыбался ему. Так, как умеет только он. И Ромин попросил его подождать. Ромин сказал, что пойдёт в ванну и приведёт себя в порядок. Ромин сказал, что Сону обязан набраться терпения и подождать его. Чтобы потом он вернулся и мог нормально посмотреть на него. Чтобы потом он мог улыбнуться в ответ. И Сону согласился. Потому что Ромин сказал, что вернётся и поцелует его по-настоящему.***
Сону рыдал всю ночь, отвернувшись к стене и стараясь не издавать лишних звуков. Точно так же, как раньше, чтобы никого не разбудить. Но теперь ему не было больно, обидно или противно. Теперь ему наконец-то было очень, очень хорошо.