Место для шага вперёд

В Домбай не поехали. Точнее — оставили напоследок, потому что Костя уверенно махал телефоном, настаивая на списке обязательных мест, который он смастерил, по его словам, ещё год назад. История, по мнению Влада, совершенно дурацкая: тот сходил в грузинский ресторан, попробовал бадриджани, случайно познакомился с поваром и загорелся поездкой только от одного гастрономического совета. Видите ли, ни разу в жизни не попробовать бадриджани на родине блюда — не жить вообще. А Костя, похоже, куда-то очень спешит. Тот факт, что Костя каким-то образом набился к тому повару в дальние-дальние родственники, получив приглашение в дом, Влада ничуть не удивляет — талант пиздеть видно сразу, иначе бы он не согласился на каждый пункт его плана спустя пару красноречивых описаний. Невольно приходится ощутить себя водителем туристического автобуса, у которого вместо стаканчика для чаевых — потрясающее умение слушать. Костя закидывает монетки, не скупясь, и ведёт себя вполне прилично: по салону не прыгает, кнопки не щёлкает, кондёр не дёргает, только на музыку иногда бурчит. Влад временами отвечает, прикуривает, следит, чтобы не буянил, и делает любимые треки громче. Лепится комфортный тандем. Больше всего занимает чужая впечатлительность. Костя любопытный. Высовывается из окна, чтобы лучше разглядеть горы, каждый раз зовёт, чтобы Влад вместе с ним обратил внимание то на речку, то на лошадей, на которых они теперь «обязательно должны покататься», то на байдарки, бессмысленно валяющиеся у берегов. Едва ли не тычет пальцем, как в детстве, да и в целом ощущается как-то по-ребячески, словно в обед им пришлось делить одни качели на двоих, а к вечеру они уже стали лучшими друзьями. Вечер ещё не наступил, но Влад остро ощущает, что через пару часов готов будет доверить Косте руль, — сильнейшая степень очарования, чередующегося с неутолимой вредностью, разъедает мозг. Остановится приходится у монастыря Джвари, потому что Костя начинает старательно долбить подушечками пальцев по ручке, как пёс напрашиваясь, чтобы выпустили на улицу. До этого они проехали мимо нескольких крепостей, которых в списке задач не наблюдалось. Влада такой расклад устраивал, но вот Костя на каждый пропуск недовольно уговаривал развернуться. — Они же все одинаковые, — парировал Коноплёв, непонимающе сводя брови. Все эти старинные здания ничем не отличаются от повторяющихся российских церквушек — одного раза посмотреть хватает, чтобы насытиться архитектурой. Одно дело, если бы у них по дороге сразу после Исаакиевского собора показывался храм Иоанна Предтечи. А тут всё одним кирпичом, только кровля разная. — Влад, Ананури была построена в шестнадцатом веке! — Костя восклицает, щетинится, будто этот довод должен моментально убедить Влада. — Всё прошлое в этих стенах. А история арагвских эриставов… На этом моменте он перестаёт слушать. Костя что-то твердит про приезд Пушкина, переключается на истоки другого монастыря, рассказывает про предание о Святой Нино, а Владу кажется, что по приезде в Тбилиси он сам отправится на небеса, перед этим попросив написать иконку с его лицом и повесить на зеркало заднего вида. Великомученик Владислав Костевозец — других званий ему больше не дано. Везти оказывается легче, чем вывозить. Пока Костя носится вокруг Джвари, что-то снимая, Влад со спокойствием монаха выжидает его на входе, — ему, в отличие от других, хватило на индивидуальную экскурсию не больше пятнадцати минут. Взгляд припечатывается к реке, что расходится на три разноцветных рукава, губы тянут фильтр, отсидевшиеся косточки приятно похрустывают. Влад старается не задумываться о том, что теперь они с Костей, кажется, долговременные попутчики. Его беспокоит только собственная машина, стоящая не в самом подходящем месте, — даже в это время года парковка переполнена. Ждать приходится чуть дольше нужного: Костя застревает с собаками у лавок с сувенирами. Стремится перегладить каждую и приводит к Владу хвостом целую шайку. Смотрит на них трогательно, кусая губы, — как говорится: эмпаты, держитесь. — Покормить нечем, — сетует он, безнадёжно переглядываясь с дворнягой. Та не худая, видно, что голодными не оставляют, хотя вокруг только чурчхела да сухофрукты. Вот у кого Костя учится смотреть с надеждой. — Пошли, Шарик, — Влад позволяет себе маленькую наглость, напоминая о злосчастном «Простоквашино». — Нас тоже покормить надо. Едят поспешно, в местной столовой, потому что начинает темнеть, а до города хочется добраться пораньше. Костя носится с камерой даже за столом, ставит её на предохранитель — выжидает хорошей истории. Влад суёт местную лепёшку в рот и давится, потому что продолжает проводить аналогии с мультиками. — Что ты ржёшь? — тут же реагирует Костя, от чего Влада только больше рвёт. Кое-как получается проглотить кусок, который норовит застрять в глотке. — Ты ж реально, — он нарочито громко выдыхает, пытаясь успокоиться, и делает глоток, жалея, что в кружке чай, а не пиво. Трагичная судьба водителя. — Как Шарик. Носишься с фоторужьём. Косте требуется несколько секунд, чтобы осознать сказанное. Он рассеяно тянет вверх уголки губ, через мгновение сужает веки и улыбается широко. Не знает, за что зацепиться, — как обозвать Влада в ответ, чтобы не он один сидел с глупой кличкой. — Слышь, Матроскин, — сдаётся, выбирая самый логичный вариант, и тянется к камере оправдывать образ. Владу почему-то не хочется ему отказывать — он послушно смотрит в объектив, удобнее устраиваясь напротив. — Ты знал, что в новых сериях у Шарика свой блог? — Ты смотрел? — Влад неодобрительно морщит нос. Ничего кошмарнее современных перезагрузок он не видел. — Нехорошо, нехорошо, — повторяет интонацию Матроскина, задумчиво глядя в потолок. — Может, нам из тебя ездовую собаку сделать? — Один ездовой кот есть, куда ещё, — Костя требовательно всучивает рукоятку с камерой, нахально светя зубами, и жестом показывает снимать его. — Собаки нынче на верхушке социальной лестницы, раз их коты возят. — Вы, товарищ пёс, наглеете, — Владу цитаты в голову больше не лезут, открывается импровизационный кружок. — Коты вас от того возят, что собаки руль держать в лапах не умеют. — Всё мы умеем, особенно котами пользоваться. — Такую собачонку грех не подобрать. Жалко, — Коноплёв выглядывает из-за камеры и строит тоскливую морду. — Ни копейки за проезд. Ценить должен. Костя внезапно подрывается. Без приглашения пробирается куда-то на кухню, исчезает, пока Влад непонимающе тычет объективом в пустую тарелку. Что будет — представить страшно. Представлять не приходится, Костя быстро возвращается. Звонко ставит стакан на стол и, довольный собой, забирает своё фоторужьё. Молоко. — Усы не испачкайте. Вот тебе и желанное пиво. Неебическое импортозамещение. От молока Влад не может отделаться весь оставшийся вечер. Пока он оформляет номер, Костя успевает выпросить в гостиничном кафе ещё один стакан. По пути к блошиному рынку забегает в магазин за фруктами, возвращается с целой бутылкой пастеризованного и причитает, что не нашёл того самого «Простоквашино». Влада больше волнует не фирма, а бесцельно шатающийся литр в руке. Впрочем, применение находится — тбилисские кошки очаровательно лакают угощение из пластиковой коробочки от купленных Костей орехов. Впервые за день они расходятся на рынке, договорившись через час встретиться где-то у посудной лавки. Думается, что теперь они связаны крепче, чем хурма вяжет язычок: настолько привыкшим к компании ощущает себя Влад после пары часов заточения в одном салоне. Хурму, кстати, Костя всучил ему вместе с молоком — пошёл же за фруктами, и теперь Коноплёв бесцельно крутит плод в руке, рассматривая многочисленные безделушки. А ещё замечает за собой странное ощущение: шума вокруг много, но без Кости как-то по-мертвецки тихо. На барахолке Влада ничего не привлекает. То ли у него всё есть, то ли в груди реально царапается экономный Матроскин. Он в принципе недолго рассматривает вещи — больше слоняется, иногда замечая вдалеке размахивающего руками Костю, который что-то активно обсуждает с новыми знакомыми и наверняка умело торгуется. Между зубов скрипит фрукт, заставляя поморщится, — вяжет, зараза. Совсем скоро Влад развлекает себя, пытаясь в темноте ночного города попасть косточкой в урну. Долго целится, щёлкает большим пальцем об указательный и промазывает, от чего приходится воспитанно подойти, наклониться, подобрать косточку и попасть уже без всяких сложностей, потому что дерево с хурмой на тротуаре вряд ли вырастет. — Вла-а-а-ад, — косточка сменяется Костечкой, а от протянутой гласной слабо передёргивает — звучит фривольно, по-медовому. — Стоит бросить тебя на час, а ты уже в мусорках копаешься. — Тебя ж с помойки подобрал. Вот, ужин тебе ищу, — Влад оборачивается и натыкается взглядом на пакет. Что-то Костя всё-таки смог урвать. — У тебя к помойкам нездоровая страсть. Вроде на котах остановились, а не на енотах. Влад вздыхает, мысленно бормочет «бито» и подходит ближе, пытаясь заглянуть в пакет. Костя тут же уводит его в сторону и коварно улыбается, выставляя руку вперёд. — Нет-нет, такую вещь нужно презентовать, — чужая ладонь опускается внутрь, нашаривает предмет, острый кончик которого видно даже сквозь полиэтилен. — Отменный мельхиор, качественный сплав. Истинное величие и благородство. Кружевная чеканка… Из пакета медленно показывается рог. Размером с предплечье. С серебряной цепочкой и окантовкой. Грёбаный рог. — От горного тура, прикинь? Сложнее прикинуть не то, как у этого тура рог забирали, а как Костя вообще дошёл до мысли, что этот рог ему нужен. Влад представляет, как там, вдалеке, именно за него приходилось биться с продавцом. Хорошо хоть, что картинка с Костей, самолично заваливающим тура, отсвечивает в голове не так пёстро. Воображение у Влада хорошее. — Здесь есть буквально всё, а ты решил купить рог? — Влад с сомнением оглядывает сувенир, осторожно забирая его у Кости — тот легко, с доверием поддаётся. — А что мне нужно было взять? Самовар? Ты б отказался его везти, — Костя невинно улыбается, будто бы предчувствуя, с каким скепсисом посмотрит на него Влад в ту же секунду. — Между прочим, очень хотелось. Но я позаботился о тебе и пошёл искать дальше. — И твоё чутьё вывело тебя на рог, — Влад даже не собирается спрашивать, нахрена он ему нужен, потому что уверен, что Костя даже в крышке от пива пользу найдёт. — Рог, знаешь, тоже своего рода кость. — Ты по помойкам, я с костями. Всё правильно. Костя невозможный. Щёлкает колкости как семечки. Слишком умело. — Не переживай, я позволю тебе испить из него молока, — важно заявляет он, забирая сувенир. Влад чувствует, как на мгновение пальцы касаются его кожи: хочется зацепиться и ущипнуть в отместку за подшучивание. — А ты что взял? — Ничего. Костины глаза становятся шире, брови забавно подлетают — не может поверить, что так можно. Влад только пожимает плечами, мол, так бывает, пока зрачки напротив дёргаются из стороны в сторону, а эмоции на лице сменяются с одной на другую. Костя, если приглядеться, открытый, похлеще любой книги. Нетрудно заметить, когда в его голове появляется идея, — всё считывается в ту же секунду. От блеска во взгляде до подрагивающих в нетерпении губ. — Зато я взял, — в этот раз он прячет руку в кармане. Копошится, счастье, что старательно язык не высовывает. Достаёт печатку. Ту, которую, похоже, только что со своего пальца стянул, потому что именно этой рукой Костя забирал у него рог, стукаясь металлом об окантовку. И протягивает подарок, кивая вперёд, подначивая: — Бери. Хочется спросить, не идиот ли он, но Влад покорно забирает печатку. Подушечкой большого пальца оглаживает серебро и хмыкает — гравировка с Полярной звездой. Типичный перстень советских времён, которых тут куча. И до сегодняшнего вечера у Кости его не было. Значит, импульсивно прибрал себе, как и рог. Этому хотя бы нашёл применение. — Проводник… — тянет Влад, надевая печатку на средний палец. — Проводник, — подтверждает Костя, радостно подмечая: — Точно ведь. Полярная. Как красиво получается. «Красиво» — интересное слово для такой ситуации, но Влад не возражает. Смотрится хорошо. А ещё приятно греет от фаланг до самой диафрагмы. — Спасибо, — искренне, без сожаления. — Морским псом заделался? — Не, просто притворяюсь. Для тебя, полосатого матроса. За компанию. «За компанию» они швартуются в фуникулёр. Вернее, Костя доталкивает к нему: Влада с дороги начинает вырубать. Ещё он каким-то чудом успевает прихватить два стакана глинтвейна — горячий напиток обжигает язык, будит, и Коноплёв падает у окна со спокойной душой, пока Костя пристраивается рядом. — Работает до четырёх утра. Успеем спуститься, — на всякий случай докладывает Костя, шумно прихлёбывая. Влад в ответ только кивает, выискивая цветные точки города, как зелёные стёклышки от бутылок среди пляжных камней. В фуникулёре кроме них и машиниста никого нет. Все спрятались по домам — к ночи холодает. Наверх всё равно добираются на удивление тихо. Костя наболтался, поэтому молча записывает несколько кадров внутри фуникулёра, проверяет их качество и утыкается в окно следом. Влад — нашагался, поэтому устало вздыхает и вертит печатку на пальце. Слышится только старательное кряхтение каната и шелест курток. Смотровая площадка пустует, не считая двух работников кафе, перекуривающих у фонаря. Конечная станция долгого дня. Место, чтобы подумать не только о том, как побыстрее хочется оказаться в кровати. Костя, до этого неразлучный с камерой, убирает её в сумку. Снимает крышку со стакана и допивает остатки глинтвейна, намочив край усов. Небрежно вытирается указательным пальцем, забирает стакан у Влада и оба бросает в урну. Освобождается, таким образом, от всего лишнего, чтобы встать у ограждения и с удобством опереться. Влад зеркалит — становится рядом, не доставая айкос: вдруг нарушит чужой обряд. — Влад, — в этот раз имя звучит иначе: задумчиво, с ноткой печали. Приходится мыкнуть в ответ, чтобы Костя продолжил: — Тебя не впечатляет, да? — Что? — Ну, всё это, — он машет руками, рисуя в воздухе круг, видимо, пытаясь невербально охватить всю планету. — Поездка. Храм, город. Интересные места и люди, — шмыгает от холода. — Почему? Владу бы самому знать ответ на этот вопрос. — Впечатляет, — взгляд утыкается в голые ветки деревьев на склоне. Становиться таким же открытым для Кости он пока не готов. — Просто не так сильно, как тебя. — А что, меня сильно? — У тебя рог за спиной, — Влад вдруг замечает, что держит руки навесу, и быстро хватается одной за другую, чтобы случайно не уронить перстень. — Ты ещё спрашиваешь? — Ну, обычно люди покупают себе всякие штуки на память. И смотрят на всё с бóльшим интересом, — Костя не осуждает, это слышно. — А ты будто водитель, который уже везде побывал и просто возит туристов. Старец, гид. — А тебя не парит? — он всё-таки поднимает взгляд, натыкаясь прямиком на большие глаза. Ресницы у Кости трепещут — пытается понять. — Что я водитель. Ты, насколько я понял, план свой строил только для одного. — Теперь парит. Что-то наотмашь бьёт по лёгким. Влад не успевает сделать вывод. Костя вздыхает, снимает шапку, чтобы подправить под ней волосы, и снова надевает, продолжая: — Парит, что ты себя только водителем считаешь, — он улыбается, и это, по ощущению, лучшая его улыбка за весь день. Особенная. — Мы теперь типа напарники. Товарищи. Попутчики. Вместе короче. — А как же твой годовалый план? — Нахуй план, — слишком быстро отвечает Костя, встрепенувшись. — План — это скучно. К тому же в моём плане до тебя не было Домбая. — А теперь есть? — Теперь этот пункт в нём со звёздочкой. Влад ведёт плечом, по привычке смачивает губы и смотрит на закрытое облаками небо. — С Полярной, наверное. Костя кладёт ладонь на то самое плечо и убедительно треплет. А уже следующим жестом просит идти за собой — пора закругляться. У Влада закругляется мир. До размеров Кости. Надо бы обмозговать, но спать, к счастью, хочется больше.