Графити

Пион смотрит в текст, глаза цепляются за термин, от которого что-то скребется на задворках сознания. Взгляд скользит мимо книги, на стол, где лежат два оставшихся тома, в названии одного из них и есть то слово. Она откладывает книгу по медитации с тихим фырканьем и берет другую. Мысль перескакивает на совершенно другое: она не хочет ни есть, ни пить, да даже дышать. Проверяя последнее она задерживала дыхание, а через минуту… Забыла об этом, вспомнив только через час или два — в этом месте нет чёткого определения времени. Но хватит. Окклюменция. Окклюменция — странное название, непривычное для её ушей и глаз. Она хмурится, склоняет голову в сторону и читает ещё раз название, а потом переходит к описанию. «…Окклюменция — способность преграждать путь к своему сознанию людям, искушённым в легилименции, то есть в умении считывать образы в чужом мозге…» Это… Удобно. На самом деле, чрезвычайно полезно. Она с удвоенной силой вчитывается в книгу, а потом расстроено заламывает брови, ведь практиковать и изучать окклюменцию можно лишь в паре с человеком, который опытный легилименс, да и она — не хозяйка сознания и есть большая вероятность, что она не сможет ничего сделать с барьерами Остаётся лишь путь проб и ошибок. Оставлять такую вещь как разум открытым, когда Пион хочет остаться в секрете — не правильно. Ужасно, ужасно не правильно. Ей бы переместиться к границе, к природным барьерами, чтобы попытаться их укрепить, да вот как…? Как ей найти эти самые барьеры? Как ей их укрепить? Она в раздражении ходит по комнате, а потом в расстроенных чувствах усаживается на кресло, — единственная вещь, которая (если, конечно, не считать книги и стол) не исчезла вслед за смертью. Продираясь сквозь замудренный текст, — она быстро пробегает глазами по вступлению, выискивая фамилию этого любителя воды и театральности «Вулек Гаанс Гайзер» и кратко проклинает его, — Пион понимает, что наоборот, уже прошла несколько этапов, существуя внутри сознания. Обычно, когда человек попадает во внутрь себя, то уже оказывается на границе, но бывает и так, что его забрасывать куда то вглубь, чертовски далеко от нужного места, так что нужно лишь сосредоточиться и вы будут на нужном месте. Сложно — удавиться и не жить. Хотя это скорее ложь, чем правда, ей, Пион, жить хочется уж слишком сильно и опять… А на этом сознание уже пасует. Что, это самое «опять» означает она и знать не знает и это подозрительно. Она ложиться навзничь на траву, раскидывая руки в разные стороны и начинает медитировать. Чтобы очистить голову от мыслей совершенно не нужна особая поза, хотя в мире наполнено магией… С чем черт не шутит? Лучше расслабиться, чем напрягать мышцы и, вероятно, сбивать течение магии. Пион застывает, закрывает глаза и отпускает все волнения, тревоги. На сознание накатывает волна спокойствия и умиротворенности, пока не… Пока внимание не цепляется за что-то тонкое, напоминающее нитку. Ухватившись за неё эфемерными руками в голове проскакивает «Пора!». Воздух выбивает из лёгких, а тело будто бы сжимается, становиться меньше атомов и фундаментальных частиц, проходит сквозь отверстие, после опять вырастая до прежнего размера. Она лежит, не открывая глаз ведёт руками по земле — та твёрдая и гладкая, напоминает отполированный до идеального состояния камень. За первым судорожным вздохом идёт второй, третий, четвёртый, пока дыхание не равняется и не становится спокойным. Только когда она успокаивается и привстаёт, Пион открывает глаза. Вокруг неё сплошная серость — пространство без единого мазка цвета. Это место выглядит так же как и в начале попадания в сознание ребёнка. Девушка встаёт на дрожащий ногах, упирается ладонями в согнутые колени и уже нормально осматривается, — сзади неё находится стерильной чёрная стена. От неё веет холодом и мягкой прохладой. Ее передергивает. В мыслях всплывает встреча с божеством, от которого веяло чем то таким же. Но все еще… Нужно разобраться с этим. Голос в голове статичный и слабый: [Душа, не стоит это делать.] Стена на ощупь чуть скользкая, влажная, а от прикосновения расходятся круги — прямо как на воде или желе. [Тебе будет плохо.] Она давит чуть сильнее. В голове слышится тяжёлый вздох. [Да будет так] Рука проваливается сквозь и она летит-летит-летит… Чернота омывает её, напоминая море. Ласковое и мягкое. Приятно… Хочется закрыть глаза и потеряться в этой приветливой темноте, но она не даёт себе закрыть глаза. Волосы лениво плавают вокруг, лезут в глаза и рот, но она твёрдо стоит на ногах на чем то невидимом. Ощущение, будто бы она оказалась дома. — Ты довольна? Знакомый голос, в котором миллионы и тысячи сплетаются в один. Она косится на фигуру. Стоя так близко — разница в росте ещё более заметна, она едва достаёт до места, которое у человека называется грудью. То же ужасающее присутствие окутывает божество, а мантия остаётся статичной, даже если волосы и одежда Пион колышутся, будто бы под водой. — Где мы сейчас…? Что-то наподобие тяжёлого, полностью усталого вздоха раздаётся от Смерти. Ей могло бы стать стыдно, но… Но от этого зависит её выживание. Если верить книге, то легилиментов много — очень много на самом деле, почти каждый второй, а это означает, что если не защитить сознание маленькой ведьмы, то такая неосторожность может подставить невинного ребёнка. Подставить саму себя. Пион не знает, что с ними могут сделать, но уже заранее подкрадывается ужас — даже если люди без магии могли делать невообразимо и могли провести на ней огромное количество опытов, то что могут сделать те, у кого есть доступ не только к телу, но к разуму, к душе… — Мы в барьере окклюменции. Даже не думай выходить за его пределы, иначе твоя душа окажется снаружи и тогда это уже будет не интересно. Останется только молодая душа. Пион открывает рот, а потом сразу же с щелчком челюсти закрывает — делая это почти слишком быстро. Она прикрывает глаза, а потом наклоняется назад, полностью уверенная, что неясная чернота подхватит её. Так собственно и происходит. Она парит рядом с божеством, мягко погружаясь в ощущения. — Это её натуральный барьер? Она чувствует, как поднимается выше, подталкиваемая неизвестной силой, а потом открывает глаза, косясь на божество. Сейчас Пион парит не далеко от плеча и ей больше не приходится болезненно (хотя есть большая вероятность, что это психосоматика) задирать голову, чтобы смотреть в лицо… Смерти. Буквально. Никогда за свою пусть и не долгую, но насыщенную жизнь, она не думала, что сможет сказать эту фразу всерьез, пусть и с таким контекстом. — Нет, точнее, не совсем. Это смесь моей и вашей с Генриеттой силы. Генриетта — имя маленькой ведьмочки. Мысли перескакивают в совершенно другое направление. Она говорит себе под нос: — Смерть, да…? — а потом продолжает громче: — Для вас же термины и определения смертных не подходят, верно? И в разных мифах вас изображают и как мужчину и как женщину, да и называют по разному, будь то Аид, Нефертида, Анубис, Танатос или Синигами… Но это все придумано людьми, так что мне интересно, есть ли у вас имя, которое используете именно вы? Просто само слово смерть ассоциируется у меня с концепцией, это то, что ждёт всех нас, вероятно, даже вы в какой-то момент растворитесь в небытие. Девушка замолкает, вопросительно смотря на Смерть. — Я понимаю, почему Судьба выбрала твою душу. Да, термины для меня не подходят, но только если я вне человекоподобной форме. Я могу быть и дряхлой старухой, и стариком, цветущий девушкой и молодым парнем, женщиной, повидавшей жизнь и солидным мужчиной. С каждым словом, произнесенным существом, внешность меняется, оно становится ниже, а само тело больше не нечто аморфное, а более очеловеченное. Метаморфозы продолжаются, пока перед ней не стоит девушка — мягкая и хрупкая, элегантная. Алебастровая кожа кажется нежной, без единой отметины — нет ни одинок, ни неровностей. Неоново зелёные глаза светятся изнутри, а на губы ложится мягкая улыбка, ностальгическая. Прямые чёрные волосы падают на плечи и спускаются к икрам. Мантия из бархата с переливающимися созвездиями мягко лежит на плечах, на шее висит черный камень в ромбовидной огранке, заключённый в золотую проволоку, в хрупких ладонях лежит палка — немного странная, с несколькими наростами, полные маленьких дырочек по всей длинные, которые будто бы провели насекомые. — Но эта форма моя любимая. В ней меня зовут Шарлотта. Я… Давно её не принимала, в мире смертных наверняка прошли тысячелетия с тех пор, как я ходила среди них… Девушка смотрит куда-то вперёд, ностальгия пропадает из её черт лица, а хватка на палке становится резкой и сильной даже на вид. — Можешь звать меня Шарлоттой. Пион интересна история, стоящая за обликом, именем, эмоциями и предметами, которые имеют явный символизм для божества, но… Но этот разговор не на сейчас. Не время и не место. — Как бы то ни было, Пион, нам пора возвращаться. Что бы ни случилось, либо ты, либо Генриетта станете моими спутниками, так что можешь не волноваться о защите разума, но тебе нужно упорядочить воспоминания и взять под контроль эмоции и магию. — Шарлотта, стойте, у меня последний вопрос. Почему барьер выглядит именно так? Дерзкая ухмылка растягивается на губах, контрастируя со всей внешностью. Есть в ней нечто, что выдаёт не человеческую природу, — А это ты уже поймёшь сама. Мы и так провели здесь слишком много времени. Божество приближается резко, хватает её за руку, когда Пион испуганно жмуриться. Секунда и они вновь у озера и огромного экрана. — Шарлотта, что…? Она оглядывается, видя только пустынную местность. Ушла. Взгляд падает на экран, цепляется за удивительно-цветную картинку. Ребёнок — теперь она знает имя малышки, Генриетта, — куда-то ползёт, резво перебирая конечностями, когда на пути возникают ноги, а сильные мужские руки поднимают малышку, усаживая к себе на руки. В это раз английские слова на удивление понятны. — Привет щенок, давно не виделись. Молодое, веселое лицо попадает в кадр. Точные черты смягчаются, когда тот слышит смех Риетты. Серые глаза мягко сияют смешинками, а чёрные длинные волосы завиваются в тугие кудри. Ему едва ли можно дать двадцать. — Сохатый, щенок опять сбежала от тебя? В поле зрения оказывается второе лицо, аристократичное, с неестественной бледностью и синяками под глазами. Тонкие проволочные очки сбиты на бок, а на щеке пара морщин от сна, но он кажется в хорошем настроении, пусть и усталым. Молодой мужчина перехватывает её на руки, проходя в гостиную. — Привет, Бродяга, заснул ненадолго, а когда понял что Риетта уползла ты уже её нашёл. — Лили скоро вернётся? — Завтра или после завтра. Не знаю. Да и с таким делом… Лучше не спешить. Названный Сохатым усаживает её рядом, а потом взмахнув палкой — волшебной палочкой, получается? — притягивает лежащую на полу погремушку. Та быстро оказывается в руках у ребёнка и во рту. Бродяга хмурится и резко смурнеет. Задумчиво мычит: — Терять кого-то всегда не просто, а ещё похороны устраивать… Тем более вспомни её сестру. Я совсем не понимаю, как с такой как она можно договориться. Я завтра уже смогу взять несколько выходных — помогу с Риеттой. — Спасибо Сири. Тот который кажется отцом Генриетты, — уставший и растерянный, — облокачивается на Бродягу. — Ещё и эта война… Пион отворачивается от экрана. Непонятное, странное чувство оседает в животе когда она слышит о войне и видит нечто столь… Интимное. Глубокие братские отношения связывают двух мужчин и даже будучи невольным наблюдателем ей кажется, что она вмешивается слишком сильно. Она отворачивается и желает что бы экран пропал, надеясь что это сработает. И впрямь, оно исчезает. И только сейчас, предаваясь размышлениям, Пион понимает… Прошло уже больше, намного больше, чем она думала. Шесть или семь месяцев, учитывая, что Генриетта начала ходить. Неуютное, тяжёлое чувство страха поселяется в её животе. Как там её мама, отчим? Друзья? У неё… Не было времени горевать. Кажется, будто бы прошёл максимум день, едва ли несколько часов. И все это время так незаметно утекало сквозь пальцы словно песок. Она жмурится и усаживается на землю, сжимаясь и утыкаясь лицом в колени. Всё. Баста.

***