* * *
Не забыл о дне рождении своего названого брата и Чонгук. В отличие от Юнги, восставшего из мёртвых ближе к обеду. С рокочущими звуками и видом выброшенного кита на берег, Пак, держась за раскалывающуюся на части от боли голову, выползает из своего убежища алкогольного коматозника и идёт (скорее телепается от стенки к стенке) на кухню на ощупь. Из-за чего в общем коридоре чуть не спотыкается о друга, присевшего на корточки, чтобы обуться. Чон чудом удерживает равновесие, когда на него всем весом наваливается «тело». При этом ещё чертыхается, как сапожник, проклиная на чём свет белый стоит то препятствие, что помешало ему добраться до целебного источника с водой и утолить возникшую в полости рта Сахару, заодно смыв привкус кошачьего дерьма (не спрашивайте, откуда Юнги знает его вкус и почему именно с этим сравнивает вязкую горечь на языке после попойки). — Кто поставил здесь эту тумбу? — бурчит Пак. — Тебя что, ещё не попустило? — Чонгук кое-как поднимается на ноги, придерживая Юнги, чтобы тот по инерции не грохнулся в обратную сторону. — Ладно шкафом, но тумбочкой меня ещё никто не называл. Что за мебельное понижение в должности? — А ты чего такой бодрый? — разлепляет один глаз и запрокидывает голову из-за разницы в росте, о чём тут же жалеет из-за внезапно усилившегося давления в затылочной части. — Ну это же не я всадил вчера семь бутылок соджу на одного. — Семь? Мать твою, — вздыхает с очередным стоном, — я после пятой ни черта не помню. А ты куда лыжи намылил? — За подарком. — Как неожиданно и приятно, — обвивает за шею и сгибает одну ногу в колене, импровизируя позу влюблённой дурочки, — ты у меня такой милый. — Это не тебе, — заводит руки назад и расцепляет замок, уворачиваясь от потоков «свежего» дыхания. Им вполне можно было бы заменить газ в какой-нибудь пыточной камере. Такое впечатление, будто Юнги вчера не соджу глушил залпом, а весь состав химических элементов из таблицы Менделеева, среди которых львиную долю составлял теллур. Из школьной программы сразу вспоминается его описание, особенно, характерное воздействие при смешивании с телесным жиром. Для человека результатом становится характерный запах изо рта, как если бы сожрал целиком головку чеснока. Пыточная камера для вампиров — вот, да, точно. Чонгук хоть и не превращался в пепел при столкновении с солнечным светом, но глаза почти слезились от едких испарений. — А кому же ещё, если не мне — твоему самому любимому другу на свете? — изображает из себя обиженного на весь мир спаниеля с щенячьими глазами, вынужденно отстраняясь. — У Чимина сегодня день рождения, — Чон замечает зависший на лице Пака мыслительный процесс и снисходительно качает головой, усмехаясь, — ты опять забыл, да? Девятнадцать лет. Из года в год одно и то же, — теперь уже неприкрыто смеётся над кислой миной. — Может, тебе ещё напомнить о том, что у твоих родителей через три дня годовщина свадьбы? — Да помню я всё! — буркает, буравя идеального сыночка взглядом из-под нахмуренных домиком бровей. Если бы мама его сейчас слышала, то непременно бы усыновила окончательно, выкинув пинком под зад своего старшего. — Вы гляньте на него, прям мечта, а не парень: всё помнит, всё знает. Тебя хоть бери и вешай на иконостас вместо Девы Марии, — Юнги в этот момент похож совершенно не на маленького сонного гномика, а просто на заспанного болотного гнома. Хлебом не корми, дай поворчать. Впрочем, подобное желание проявляется не только в периоды бодуна. Это, можно сказать, перманентное состояние. — А ты мне свечку за здравие под иконой поставишь? — подмигивает. — Разве что за упокой, — закатывает глаза и в тысячный раз сожалеет о своей тупости, когда внутри головы снова что-то простреливает и отдаёт явной болью в глазные яблоки. — Ауч, — в театральном жесте хватается за грудь, даже не ту, где находится сердце, — ты ранил меня до глубины души, — не выходя из образа, сетует Чонгук. — У тебя душа в заднице, — и в подтверждение замахивается ногой, чтобы дать смачного пенделя, но Чон вовремя уворачивается, и Пак, подобно корове на льду, разъезжается на плитке, едва не сев на шпагат. Но друг у него не скотина всё-таки, успевает подхватить, бережно сохранив целостность и невредимость паховых мышц. — А у тебя в ней инстинкт самосохранения, — помогает восстановить хрупкое равновесие. — Или ты вместе с Чимином на балет записался? — отпускает и отходит в сторону, чтобы снять пальто с вешалки и накинуть на себя. — На хуебет, — кряхтит, складывая руки на груди в закрытой позе, — тоже мне друг называется. Что жалко было один подсрачник получить? — В следующий раз — обязательно, — бросает уже у двери, отсалютовав на французский манер воздушным поцелуем.* * *
Так непривычно идти по улицам, когда-то истоптанным вдоль и поперёк, а теперь кажущимися почти незнакомыми. Но с каждым шагом память о них восполняется новыми фрагментами, и вот Чонгук уже сворачивает на забытую богом узкую улочку, ведущую через маленький базарчик прямиком к выходу на центральную площадь. Почти как в Париже. Вот только воздух здесь, в Корее, ощущается совершенно по-другому. Он всё ещё хранит в себе лёгкий цветочный запах давно осыпавшихся сакур. Забавно, что цветение этих невероятно чарующих деревьев с нежными розовыми лепестками перепадает на весну, а сейчас на своих законных правах природой повелевает глубокая осень. Но Чонгук всё равно чувствует его, так глубоко засевший в подкорке мозга и не покидающий с того самого дня, пятого мая, пять лет назад. Это был прекрасный весенний день, тёплый и солнечный. Отличный день, чтобы разбить чьё-то сердце под тенью ветвей тех самых сакур. «Прости, но я не могу принять твои чувства», — шептал украдкой, словно боялся, что его могут в самом деле услышать. «Но почему?» «Потому что я не такой». Всего лишь короткий отказ, а брешь в груди оставил размером с Марианскую впадину. О своей боли не смог рассказать даже друзьям. Они бы не поняли. Не приняли того факта, что когда обсуждали девчонок и кого бы из них позвать на свидания, Чонгук отмалчивался не потому, что весь из себя правильный до мозга костей. Просто его тянуло совершенно к другому. Человеку своего пола, оказавшегося не способным ответить взаимностью из-за боязни быть осуждённым теми самыми друзьями. Их чувства были взаимны, Чон точно знал это, однако не стал за них бороться. Насильно мил не будешь. И если для того парня репутация перевесила чашу, на которой расположилось собственное счастье, что ж, Чонгук принял его решение. Молча подобрал с земли осколки разбитой души и увёз с собой в Париж. Город, исцеливший её только наполовину. Ведь вторая так и осталась похоронена у изножья цветущей сакуры в парке. Годы не исправили сложившейся ситуации, но зато научили жить дальше и быть благодарным за полученный опыт. Чонгук уже не узнает, как сложилась бы его жизнь, обернись всё иначе. Да и сейчас это уже не важно. Первая влюблённость больше не бередила старые раны. Прогуливаясь мимо воркующей молодёжи, наблюдая за резвящимися неподалёку детьми и неспешным променадом пожилых пар, Чонгук не испытывал тоски. Разве что совсем немного. Но это была тоска по дому, по родным лицам и привычной речи, чего порою так не хватало во Франции. Париж, бесспорно, невероятный город, колоритный и никого не оставляющий равнодушным, и мужчина чувствовал себя там вполне органично. Однако с родным Пусаном ему всё-таки не сравниться. Наверное, потому что здесь каждый уголок полнится самыми трепетными воспоминаниями о проведённых детстве и юности и о людях, с которыми связывало так много. Чонгук и представить себе не мог, что так скучал по дому. Пять лет пролетели как один день. И вот он уже взрослым мужчиной, одетый по классической французской моде в кашемировое пальто цвета кэмел, светлый лонгслив, темные зауженные брюки и челси, ступал по тем самым тропинкам, что ещё помнили его детские ножки в забавных сандалиях с причудливыми мишками. На углу по-прежнему стоит ларёк с рыбными пирожками, где торгует та самая женщина, что и много лет назад, но теперь её лицо украшают приятные морщины, а волосы окрашены лёгкой сединой. Кажется, ничего в этом месте не изменилось. Изменился сам Чонгук. Отрастил волосы почти до плеч, сменил очки на линзы, набил множество татуировок по всему телу. На вопрос «для чего?», отвечал: «просто красиво». Тая в себе множество секретов, среди которых рисунки на теле имели к искусству самое малое отношение. На деле же перекрывали множественные рубцы, оставленные «на память» теми, кто знал его главный секрет. Они пытались «перевоспитать», выбить из башки всю дурь о «неправильных взглядах». Но им не удалось сломить людскую волю, коей в Чоне оказалось с лихвой. Он сумел выстоять в одиночку против целого мира, где ощущал себя теперь совершенно одиноким, несмотря на присутствие Юнги и других близких людей. Ему чертовски не хватало рядом того, кому рискнул бы доверить ту ледышку, в которую превратилось его сердце за эти годы, позволив тем самым прикоснуться к самому сокровенному. И в то же время не желал подпускать никого слишком близко. Пустить кого-то в сердце означает обнажить перед ним душу, оголить самые интимные её стороны, вручив собственноручно ключи от запертой под семью замками тайны. Что равносильно обретению уязвимости, ведь подобным образом он, Чон, вложит в ладони такого человека вместе с сердцем и нож, способный нанести самый болезненный удар, когда совершенно не ждёшь предательства. Явные проблемы с доверием — это о нём. Как бы не тосковал из-за одиночества, чувствовать себя в безопасности ему нравится куда больше. Или просто заставил поверить себя, что так лучше. Если ты один, это ещё не значит, что ты псих. Что ж, Стивен Кинг умеет убеждать. Погружённый в утопию ностальгических фрагментов, Чонгук не сразу замечает, как ноги сами собой приводят его к зданию Оперного театра. Большое, красивое, в современном стиле здание расположилось на берегу Корейского пролива. С любого расстояния можно наблюдать уникальное явление архитектурного замысла: вода на солнце отражается в панорамных стёклах окон, отбрасывая множество радужных бликов повсюду. Завораживает. И почему-то, наблюдая за этим, невольно вспоминает о Чимине, мысленно добавляя, что ему бы здесь понравилось. Не только из-за чудес архитекторов, но и потому, что парень с детства тянулся к театру и всему, связанному с ним. Особенной любовью детское сердце воспламенилось к балету. Тому, как плавно и изящно парили над сценой точёные фигуры, сколько чувств и живых эмоций вкладывали в каждое движение. Раньше Чонгук нередко вместе с Юнги забирал младшего с занятий по бальным танцам, но он совершенно не был уверен, остались ли вкусы Чимина прежними. «Такая любовь не может пройти с годами», — соглашается сам с собой мужчина и целенаправленно двигается к главному входу. Попутно рассматривает наружные вывески с будущими премьерами, и его взгляд цепляется за довольно простое, но при этом наполненное глубоким из-за своей многогранности смыслом название. Он ненадолго задерживается, запрокинув голову, и уголки губ ползут вверх. Да, Чимину однозначно должно понравиться. — Два билета на «Любовь», пожалуйста, — бархатным голосом произносит Чонгук миловидной девушке за билетной кассой. От того, как простое слово по-особенному слетает с его уст, она заметно смущается и быстро опускает взгляд, создавая видимость поиска свободных мест, а сама же пытается унять сердцебиение на грани тахикардии. Природным обаянием Чон ну никак не был обделён, настолько, что ему не нужно было даже стараться, чтобы очаровать кого-то. Всё всегда происходило само собой, порою без ведома и желания на то самого мужчины. — Остались места только в ВИП ложе, но их стоимость… — Подходит, — прерывает, доставая из кармана пальто уже смартфон и открывая на нём мобильный кошелёк, — оплата картой. Девушка удивлённо хлопает глазами и сглатывает комок зависти, подступивший к горлу. Как же, наверное, повезло его девушке, думает она, ведь цена на это выступление, мягко говоря, внушительная, особенно в ВИП ложе. Но Чонгук в самом деле не переживает по данному поводу. Нет, не потому, что сказочно богат и может позволить себе тратить баснословные суммы с множеством нулей без задней мысли. Ему просто очень хочется порадовать своего Кроху в такой особенный для него день. Девятнадцать лет ведь не каждый день исполняется. С этой мыслью и улыбкой на устах Чонгук бережно складывает аккуратно завёрнутые билеты во внутренний нагрудный карман и покидает здание Оперного театра.* * *
После уроков и увлекательнейшего квеста с драянием полов в классе, Чимин поспешил домой. Испорченная блузка, как бы осторожно не пытался сложить в пакет, теперь ничем не отличалась от половой тряпки, можно было бы ею воспользоваться во время внеклассного наказания, а после явиться на казнь к маме. Хотя, кажется, её не удастся избежать в любом случае, судя по взгляду, которым госпожа Пак обвела парня, пришедшего домой в чужом растянутом худи с эмблемой старой рок-группы. Вещь, очевидно, не принадлежащая ему. Но в качестве исключения четвертование переносится на завтра. Всё-таки сегодня у сына день совершеннолетия. На могильной плите так и напишут: «этот парень был из тех, кто просто любит жизнь». А пока всё семейство торжественно ожидает именинника к праздничному столу. Чимин наспех принимает душ, предпринимает жалкие попытки уложить непослушные волосы и в итоге сдаётся в неравном поединке, где закручивающиеся у кончиков пряди выходят бесспорными победителями. Из бездонного гардероба выбирает мягкий пушистый свитер оливкового цвета с широкими рукавами, приятно прилегающий к телу, подобно самым тёплым объятиям. Натягивает на себя чёрные вельветовые штаны и усаживается за столик, всматривается в своё отражение в маленьком зеркальце и проводит кончиками пальцев по чистой коже, размышляя, стоит ли нанести немного макияжа. С одной стороны, несмотря на знаменательное событие, нет особого смысла прихорашиваться в кругу семьи, а с другой стороны, внизу сидит Чонгук… Рука первее мозга реагирует, схватив кисточку-барабан, второй открывает палитру и набирает немного бежевых теней, нанося их в уголках и под нижним веком, чтобы придать взгляду выразительности. Более светлые ложатся на верхнее, и завершает едва заметной линией графитовых вдоль межресничного ряда. Чимин наклоняется ближе, размазывая губами прозрачный бальзам, критически осматривает результат со всех сторон и остаётся доволен. Он заканчивает наведение марафета ровно в тот момент, когда в дверь стучатся и не самым доброжелательным тоном сообщают, что все уже задолбались ждать, пока младший закончит пудрить задницу. Парень выходит из комнаты и одаривает старшего самой любезной улыбкой на свете, а после клюёт в щёку и бежит к лестнице. Юнги пялится вслед брату, вытирая лицо от «какой-то срани» и про себя отмечая, что тот уже, наверное, успел где-то накатить по дороге из школы до дома. Ну да, Юнги, все же так делают, как ты. Чимин вприпрыжку спускается по лестнице и замирает на последней ступеньке. Свет погашен, удаётся разглядеть только лицо мамы в отблесках множества свечей на торте, с которым она плавно приближается, напевая «С днём рождения, Чимини» и ей подпевают папа с Чонгуком. — Загадай желание, милый. Глаза младшего тут же находят в потёмках Чона. Он смотрит и улыбается, младший не может не сделать того же в ответ. Складывает ладошки вместе и опускает на них подбородок, прикрывая веки. Среди множества иных в сердце теплится только одно единственное желание, и он загадывает именно его, в надежде, что сбудется. Наклоняется и задувает свечи в сопровождении оваций, после свет снова загорается, и все отправляются к столу. — Ну, теперь ты уже взрослый, — начинает свою речь Юнги, поднимая бокал с апельсиновым соком. При всём желании выпить за здоровье младшего, желудок сегодня сказал своему владельцу «чао, персик», и вместе с печенью отправился в санаторий на восстановление. — И для тебя начинается новый этап в жизни. Но не забывай, кто был с тобой рядом и вёл за руку, — поглаживает себя по груди, как бы намекая, что в этом его непосредственно большая заслуга, — теперь твоя очередь заботиться о своём хёне. Пиво-то тебе с паспортом уже продадут. — Юнги, вот паршивец, — госпожа Пак легонько ударяет сына по плечу салфеткой, а тот заходится смехом вместе с отцом, оценившим шутку. — Ты знаешь, что я тебя очень сильно люблю. Поэтому просто будь счастлив и здоров, для меня это самое главное, — достаёт и вручает увесистый (явно напихал туда купюры поменьше, чтобы выглядело презентабельно) красный конверт, — с днём рождения, мелкий. — Спасибо, хён, — несмотря на ярую нелюбовь к тактильности, притягивает старшего к себе и обнимает, игнорируя недовольное кряхтение и похлопывание с бормотанием: «ну всё, хватит, достаточно». — С днём рождения, Кроха, — Чонгук кладёт рядом с конвертом Юнги свой. Чимин наконец-то освобождает брата из своих тисков и опускает взгляд вниз. Некоторое время смотрит на красивую белоснежную упаковочную бумагу, озадаченно склонив голову набок. Пропускает мимо ушей очередную едкую шутку Юнги про «скромность подарка» и берёт в руки конверт. Осторожно, словно держит не бумагу, а хрусталь, развязывает бантик на ленте и снимает, откладывая в сторону. И когда видит перед собой, что именно решил ему подарить любимый хён, то не сдерживает слёз. Парень внезапно подскакивает с места и подбегает к старшему, наклоняется через спинку стула и обнимает, уткнувшись лицом в шею. — Это самый лучший подарок, хён, — сипит младший, сильнее сжимая кольцо рук. — Ты что, ему лотерейные билеты подарил? — Пак выворачивает голову, чтобы разглядеть то, чему же так обрадовался именинник. — Это билеты в театр, на балет, — смущенно объясняет Чон, застигнутый врасплох. Он, конечно же, очень надеялся, что его подарок понравится Чимину, но не рассчитывал, что прямо настолько. Ему вдруг становится неловко под пристальным взглядом родителей. Ладонь, прежде в ласковом жесте поглаживающая предплечье обнимающего парня, замирает и следом опускается. — Это «Любовь», — вдруг ошарашивает всех своим заявлением Чимин, набирая полные лёгкие приятного аромата древесного парфюма и неохотно отстраняясь. Утирает краем рукава влагу со щёк, промакивая уголки глаз в надежде, что его макияжу не пришёл конец из-за внезапного всплеска эмоций. — Я так хотел пойти, но мне сказали, что уже всё продано. Как тебе удалось? — вертит в руках два листка, рассматривая изображенную на них пару. — ВИП зона, — читает вслух, и брови выгибаются дугой, — это же очень дорого, хён, не стоило. — Мне для тебя ничего не жалко, Кроха, — обернувшись, произносит довольно нежно, глядя прямо в глаза. И сердце младшего рассыпается на части. Словно ему подарили билеты не на премьеру балета, а на первый, он же единственный, ряд на представление живой истории о любви. Его любви с Чонгуком.