* * *
Чонгук не спит. Ночное время суток — самое любимое, ведь именно тогда чувствует особенный прилив вдохновения. Вот и сейчас мужчина сидит на полу у кровати в позе по-турецки и мягкими касаниями графита о белоснежную бумагу делает аккуратные штрихи, большим пальцем подтирая неровности, превращая их в тени. Он рисует бездумно, но это не то же самое, что небрежно. Просто в его голове образ ещё не до конца сформировался, руки сами собой постепенно придают форму очертаниям лица неизвестной музы. Сделав очередной штрих у основания нижней губы, немного отстранился, рассматривая и анализируя, по привычке закусывая кончик карандаша передними зубами. «Стоит сделать более полноватой», — выдал свой вердикт художник. Едва кисть вновь коснулась импровизированного холста, экран мобильного загорелся. Обыкновенное оповещение оператора про акцию, но не это привлекло внимание. Время: половина первого ночи. После праздничного застолья семья Пак ещё какое-то время провела за душевными разговорами, а позже все разбрелись по своим комнатам, за исключением Чимина. Младший пообещал родителям, что не задержится надолго, всего лишь немного погуляет со своим лучшим другом и вернётся к полуночи — излюбленный комендантский час госпожи Пак. Но парень всё ещё не вернулся. Вот о чём подумал Чонгук, когда взял в руки телефон. Его вдруг охватило неприятное предчувствие. Брови сами собой свелись к переносице, выдавая на хмуром лице противоречивые эмоции. Забота о младшем срабатывала подобно инстинкту, который невозможно контролировать, ибо заложен природой на самом глубинном из невербальных уровней сознания. Даже находясь за тысячи километров, во время каждого видеозвонка Чонгук никогда не упускал возможности поинтересоваться у Юнги о Чимине, о чём тот был ни сном ни духом. Не хотелось смущать. Если бы только Чонгук знал, как на самом деле Чимин ждал от него все эти годы простое: «привет, Кроха». Открыв контакт, некоторое время смотрит на иконки «сообщение» и «вызов», размышляя, какую же нажать, в итоге выбирает вторую. Но вместо голоса донсена слышит совершенно чужой: — Полиция Намгу, офицер Чан Сону. Это телефон Пак Чимина, вы его опекун? Зажатый в руке карандаш выскальзывает из пальцев и откатывается куда-то в сторону. Чон впадает в самый натуральный ступор, не в силах осмыслить озвученный вопрос. — Алло? Вы ещё там? Господин? — Да… да, я его опекун, — приходит в себя и плотнее прижимает телефон к уху, поднимаясь на ноги. — Моё имя Чон Чонгук. Что произошло? — Пак Чимин был задержан в парке Синсондэ в состоянии сильного алкогольного опьянения. Вы можете приехать за ним? — Да, конечно. — Сейчас продиктую вам адрес. Чонгук открывает заметки и вводит название улицы, затем благодарит офицера и отключается. На мгновение ощущает облегчение, что младший в порядке. Но в следующее понимает, что ни черта не в порядке, раз находится сейчас в полицейском участке. Наспех натянув на себя первое попавшееся худи, вихрем вылетает из комнаты и, перескакивая через ступеньки, быстро спускается на первый этаж. Ему не приходит в голову, что стоило бы если не родителям, то хотя бы Юнги сообщить о случившемся. Сам сломя голову несётся выручать своего Кроху. В спешке отдаёт таксисту вдвое больше стоимости поездки. Не дожидаясь сдачи, выпрыгивает из автомобиля и бежит к главному входу, где перед ним, будто издеваясь, только со второго раза открываются автоматические раздвижные двери. — Я Чон Чонгук, — достаёт из маленького портмоне свой французский паспорт и вручает дежурному, — мне звонили, сказали, что задержали Пак Чимина, — вертит головой по сторонам, всматриваясь в лица каждого и, не найдя среди них Чимина, обеспокоенно вновь обращается к мужчине, — где он? — Вы гражданин Франции? — спрашивает сержант, скептически осматривая из-под осунувшихся бровей мужчину вполне обычной корейской внешности и разговаривающего, к слову, на чистом корейском без акцента. — Я недавно получил гражданство. С этим какие-то проблемы? — Мне потребуется больше времени, чтобы проверить информацию. Пожалуйста, присядьте пока что. Раздосадованный таким заключением, мужчина вынужденно отходит в сторону и опускается на мягкий диванчик. Нервно проводит рукой по волосам, стягивая резинку с растрепавшегося хвостика и перевязывая его снова на затылке. Трёт лицо в попытке немного успокоиться. Не помогает. С каждой секундой, проведённой в ожидании, волнение накатывается подобно снежному кому. Стрелки на настенных часах ползут не спеша, будто время намеренно замедляется, испытывая на прочность нервную систему. Чонгук не выдерживает и поднимается с места, когда в участке появляется молодая девушка и подходит к окошку. — Моё имя Чон Дживу, мой брат Чон Хосок находится здесь, — озвучивает она, так же предоставляя свои документы. — Вам необходимо оплатить штраф, госпожа Чон, после этого мы сможем отпустить вашего брата, — возвращает паспорт и вместе с ним выписку с суммой штрафа. — Спасибо, — кивает, — спасибо вам, — ещё раз кланяется. Дживу разворачивается и невольно сталкивается взглядом с Чонгуком. — Вы сестра Хосока? — спрашивает, чтобы удостовериться, что не ослышался. — Да, а вы? — Чон Чонгук, — протягивает руку и как-то неловко жмёт ладонь девушки. — Я здесь из-за Чимина. Я так понимаю, наши младшие сегодня знатно отличились оба, — выдавливает подобие улыбки, в попытке скрыть свою нервозность. — Не то слово, — усмехается в ответ, качая головой, — но мне казалось, старшего брата Чимина зовут Юнги? Простите мне мою бестактность, я не знала, что у него есть ещё один брат. — Мы не родные, — почему-то начинает оправдываться, но, заметив шевеление со стороны полицейского, подходит ближе к Дживу и, мягко взяв под локоть, отводит в сторону. — Понимаю, что эти хлопоты вам ни к чему, но вы могли бы мне помочь? Дело в том, что у меня нет корейских документов, так как я проживаю не здесь, из-за этого могут возникнуть затруднения. Вы можете поручиться, чтобы я смог забрать Чимина из участка? Сумму штрафа я оплачу сам. — А почему бы вам просто не позвонить его родителям? — Мне бы не хотелось тревожить их из-за такого. К тому же, если они узнают, Чимину здорово влетит. Думаю, хватит того, что он пару часов провёл за решёткой. А позже я непременно проведу с ним воспитательную беседу. — Ну, ладно, — не сразу, но соглашается в итоге и возвращается к дежурному уже вместе с Чонгуком. — Господин, — опускает глаза на бейдж, — господин Хан, вместе с моим братом вы задержали ещё одного парня — Пак Чимина. Это его брат, — кивает на стоящего рядом Чона, — скажите, мы можем забрать их обоих уже? — У господина Чона французский паспорт, это не так быстро, нам нужно… — Я готова выступить в роли поручителя и взять на себя всю ответственность. Пожалуйста, выпишите ещё один штраф на моё имя. — Вы в этом уверены? Вам совершенно не обязательно ввязываться в подобные хлопоты из-за посторонних. — Ну что вы, господин Хан, мы почти одна семья. Он мой жених, — ловко подхватывает Чонгука под руку, продолжая мило улыбаться полицейскому, пока сам Чон едва не поперхнулся воздухом от такой неожиданности, но быстро вошёл в роль и опустил свою ладонь поверх тонкой девичьей кисти в знак подтверждения её слов. Сотрудник как-то недоверчиво обводит парочку взглядом, но, честно говоря, выяснять подлинность их родственной связи в начале второго ночи как-то не шибко горит желанием. Поэтому просто выписывает на имя Чон Дживу ещё один идентичный предыдущему штраф, и со звонким шлепком кладёт на стойку. Через пару минут его коллега приводит двух «героев»: Дон Кихота и Санчо Панса недоделанных. — Чонгук-щи? — младший ошарашенно уставляется на любимого хёна, который почему-то до сих пор стоит с сестрой Хосока под ручку. Именно на этом концентрирует своё внимание, ощущая, как его всего прошибает озноб, заставляя волоски на шее встать дыбом от нахлынувшей ревности. — Это он? — голос Хоби звучит не менее удивлённо. — И вправду на ангела похож, — лепечет бестолковый. Видимо, соджу из него ещё не до конца выветрилось. — А рядом с ним демон, пришедший по мою душу. Острота Чона пролетает мимо Пака, продолжающего испепелять горящими глазами «парочку». Щёки становятся румяными, а кончики ушей окрашиваются в оттенки багрового, едва ли от смущения, скорее от неконтролируемого желания подойти и силком оттолкнуть друг от друга. Алкоголь плюс ревность равен гремучей смеси, весьма опасная химическая реакция, хуже бензина и горючего. Чонгук улавливает странные изменения на лице парня, не подозревая истинную природу их происхождения, решает, что всё дело именно в сложившихся обстоятельствах, где хёну пришлось посреди ночи забирать донсена из полицейского участка. И пока Дживу раздаёт тумаков своему мелкому, а тот слёзно просит полицейских вернуть его обратно в камеру и спасти от этой страшной женщины, Чонгук осторожно подходит к Чимину. Пытается поймать на себе взгляд, но карамельные то и дело ускользают, прячась под спадающей на них тёмной чёлкой. Старший снисходительно вздыхает и касается заметно напряжённого плеча, мягко надавливает подушечкой большого пальца на ключицу, массируя её. — Ты как? — Нормально, — невнятно мямлит, ощущая, как чужое простое прикосновение то и дело пускает один за другим табуны мурашек по телу. — Хочу домой. Я устал. — Поехали, — коротко отвечает и притягивает за шею к себе, приобнимая парня, что тут же приникает лицом к его груди, кутаясь в приятном, но почти выветрившемся древесном запахе, перебиваемым разве что кондиционером для белья. — Дживу, — вдруг обращается неформально, из-за чего младший вновь поддаётся микро вспышке собственничества, сжимая сильнее край одежды хёна в своём маленьком кулачке, — спасибо за помощь и доброй ночи. Безопасной дороги. — И тебе, женишок, — подмигивает, держа за шиворот отлупленного вдоволь паршивца. Чонгук немного смущенно кивает и быстро прощается, предотвращая стихийное бедствие в лице заведённого не на шутку Чимина. Сев в такси, парень не проронил больше ни слова, а на половине пути вовсе уснул. Его голова безвольно моталась по подголовнику со стороны в сторону, пока бережные руки старшего не опустили её заботливо на своё плечо, позволив во сне неосознанно (или вполне очень да) обвить предплечье, свернувшись почти калачиком, как маленький котёнок. Он так сладко причмокивал пухлыми губками, время от времени потираясь щекой и умащиваясь поудобнее, что не могло не вызывать улыбку на лице. Чонгук ласково поглаживал макушку беспокойного малыша до самого дома, оберегая его чуткий сон, который оказался вполне себе глубоким. Чону не удалось растормошить соню и пришлось взять на руки так, словно ему это ничего не стоило, и шестьдесят килограмм по весу ничем не отличались от перьевой подушки. Да простит их госпожа Пак, но в дом и на второй этаж мужчина заходит прямо в обуви, неся свою «драгоценную ношу» до спальни. Придерживая одной рукой под изгибом коленей, наклоняется, чтобы нажать ладонью на ручку, и едва не ударяет ненароком Чимина головой об дверь. Обмякшее тело кренится в сторону, но Чонгук успевает вовремя перехватить его второй рукой поперёк спины, вновь прислоняя к себе. Заходит в комнату, тихо прикрывая ногой дверь до характерного щелчка. Младший издаёт сдавленное кряхтение, когда голова касается подушки, хмурит тонкие брови, пока старший пытается с него хотя бы куртку стянуть. — Кроха, — легонько треплет за плечо, — проснись, нужно раздеться. Издав очередное бессвязное мычание, с трудом продирает глаза и смотрит на почти неразличимые в темноте черты, но отчётливо чувствует сбивчивое дыхание, обдающее кожу лица жаром. Чимин глотает несуществующий ком в горле. Это сон? Или не сон? Или всё-таки сон? Потому что ещё не до конца протрезвевшим разумом, вырванным из сладкой дрёмы, совершенно не находит отличий от тех видений, что приходили к нему прошлой ночью. Если образ перед ним — лишь плод фантазии, то может ли хотя бы ему наконец-то признаться в своей тайне? — Хён, — сиплым голосом зовёт марево, — я люблю тебя, — слетает с его губ долгожданное признание и затихает. — Я тебя тоже, Кроха, — отвечает без раздумий Чонгук, приподнимая и наконец-то избавляя от грязной верхней одежды. Он и малейшего понятия не имеет, насколько кардинально разный смысл каждый из них вложил в своё «люблю». И если его жизненно важный орган продолжил после этого в прежнем размеренном режиме перегонять кровь между клапанами, то чиминов пропустило один удар. Вскоре вслед за курткой на стуле оказываются аккуратно сложены и брюки, а сам Пак, не без помощи любимого хёна, забирается под одеяло и ложится на бок, поджав колени к груди. Убедившись, что тот в порядке, Чон намеревается встать, однако его руку перехватывает чужая поменьше, вцепившись в безымянный и мизинец. — Уже уходишь? — тоска отражается в простом вопросе. — Мне нужно замести следы, — произносит с улыбкой, которую Чимин не видит, но чувствует, — в буквальном смысле. Я наследил в коридоре, и если твоя мама завтра увидит этот беспорядок, то нам влетит обоим по первое число. — Ты расскажешь ей? — А есть о чём? — подбадривающе сжимает пальцы младшего несколько раз. Не собирается он сдавать горе именинника, хотя желание устроить допрос самому присутствует. Но это может подождать до утра. — Спасибо. — Ты точно хорошо себя чувствуешь? Не тошнит? Может, принести что-нибудь из лекарств? — Нет, я в порядке. — Ну тогда ложись спать. — Спокойной ночи, хён. — Спокойной ночи, Кроха. И после сказанного внутри Чимина вновь что-то болезненно сжимается, отдавая неприятным покалыванием между рёбер, когда любимый хён ускользает от него, отпуская руку. Чонгук поднимает с пола ботинки, забирает со стула грязные вещи и уходит. До самой двери младший не может оторвать от него взгляда, нервно перебирая и сминая ткань пододеяльника. Оставшись один, ныряет с головой под одеяло, уткнувшись лицом в подушку, сдавленно стонет от внезапно нахлынувшего чувства фатальной обречённости. Ну вот, он сказал эти три слова, а что получил взамен? Ровным счётом ничего. Лишь очередную осечку на ранимой душе, где глубоко засело «я тебя тоже, Кроха», став очередным немым напоминанием о незавидном положении безнадёжно и совершенно безответно влюблённого мальчишки.* * *
Утром пробуждение становится сродни проклятия. Голова ужасно тяжёлая, как и тело, будто его всю ночь колотили без устали. От сухости во рту язык прилип к нёбу и даже вздохнуть не получается. Превозмогая жуткую боль в висках, приоткрывает веки и периферийным зрением замечает, как прозрачный стакан, полный живительной воды, поблескивает в лучах солнца, отражая вокруг своей оси маленькие солнечные зайчики. Любимый хён снова предусмотрительно позаботился о младшем, ведь приподнявшись, чтобы потянуться за своим спасением от жажды, рядом обнаруживает пластинки с таблетками. Одни от головной боли, а вторые, кажется, что-то вроде адсорбента для очищения организма после интоксикации. Закинув по одной из каждой, одним рывком осушает весь стакан. Однако этого оказывается мало, пить по-прежнему хочется очень сильно. А значит, придётся таки выползти из защитного кокона, показавшись перед домочадцами. Чонгук пообещал ничего не говорить родителям. Но ведь себе он память не сотрёт. И предчувствие подсказывает, что неловкого разговора избежать не удастся. Чимин, конечно, может проваляться весь день в своей постели, изнывая от жажды и постепенно нарастающего голода. Перспектива заманчивая, только вот желудок со своим хозяином совершенно не согласен, о чём сообщает недовольным и достаточно громким урчанием. — Ладно, ты победил, — обращается к нему Пак, похлопав самого себя по животу. Сползает, как разморенное под солнцем желе, с кровати и выходит в коридор, останавливается через несколько шагов, прислушивается. Подозрительно тихо. С первого этажа не доносятся звуки радио, которое мама всегда слушает, когда занимается домашними делами, как и не слышно дикторского голоса по новостному каналу, что папа обожает смотреть по утрам. Ну, как утрам. Время уже значительно перевалило за полдень. И тем более кажется подозрительным, что всегда оживлённый дом Паков встречает тишиной. «Возможно, это к лучшему», — думает младший и быстренько спускается, собираясь набрать себе годовой запас воды, сделать несколько сэндвичей и снова спрятаться в комнате. Однако его идеальный план рушится, как песочный замок, бессовестно смытый морской пеной, когда, войдя в кухню, первым делом сталкивается почти лицом к лицу с Чонгуком. — Доброе утро, нарушитель порядка Пак, — безобидно подстёгивает он, улыбаясь своей самой, что не есть очаровательной (будто она бывает у него другой) улыбкой. — Или, — бросает быстрый взгляд на настенные часы, — уже день, — снова возвращает всё внимание к парню, чьё лицо из мертвецкой бледности уже успело окраситься в пунцовый. — Ты же обещал, — стонет Пак, готовый провалиться сквозь землю от стыда. — Так я и не нарушал обещание, — пожимает плечами, — твои родители думают, что ты вчера просто немного припозднился. — Значит, вместо них ты будешь меня терзать? — смотрит из-под лба, опустив голову, как провинившийся ребёнок. — Ты обо мне такого мнения? — смеётся, отходя в сторону. — Терзать буду, говорит, — качает головой, продолжая усмехаться, — садись уже за стол. Я сварил тебе рамён. Чимин опускается на высокий стул у кухонного островка и роняет всё ещё тяжелую голову себе на выставленную ладонь, оперевшись локтем о поверхность. Взглядом скользит по широкой спине, обласкивая им каждый миллиметр и мысленно вздыхая от того, как же ему хочется прижаться к ней, уткнувшись лицом где-то между лопаток. Провести рукой по стройному животу, очертив короткими ноготками красивый рельеф, приподнять ткань футболки и почувствовать под подушечками пальцев наверняка очень нежную и приятную на ощупь кожу. Но вместо желаемого, Пак ощущает лишь то, как от одних только фантазий ниже пояса у него всё передёргивает и становится до жути некомфортно, хотя широкие пижамные штаны никак не стесняют. Кровь приливает к лицу, и парень прячет его в ладонях, боясь оказаться уличённым в своих пошлых мыслях о хёне. Не отнимает их, даже когда перед ним с характерным стуком опускается тарелка, и от невероятно вкусных запахов прежде сухой рот набирается слюны. — Эй, страдалец, — Чон легонько хлопает младшего по плечу, — поешь сперва, а потом продолжишь свои стенания. — Мне так стыдно, — бормочет сквозь ладони, плотно прижатые краями к губам. — Тебя хотя бы не стошнило в машине, в отличие от твоего брата, из-за которого мне каждый раз раньше приходилось платить таксистам дополнительно ещё и за химчистку. — Так себе утешение. — Да я и не пытался, — хмыкает, заводя руки назад и завязывая волосы в хвостик. Именно в этот момент Чимин раздвигает в стороны пальцы, открывая себе обзор, и успевает уловить жест Чонгука. Как его длинные пальцы ныряют в густые чёрные пряди, несколько раз проводят по ним, собирая вместе и тем самым открывая вид на татуировку цифры семь, спрятанной за ушной раковиной. Пак не видит её прямо сейчас, но знает, что она есть. Успел разглядеть в полицейском участке, когда хён приобнял его, и волосы того были тоже собраны. А вместе с этим в голове вспыхивает и ещё одно воспоминание. Как сестра Хосока держалась за Чонгука, и выглядели они действительно как настоящая пара. Младший вдруг убирает руки от лица и кладёт на стол по обе стороны от тарелки. — Откуда ты знаешь Дживу? — спрашивает он у старшего, пытаясь выглядеть непринуждённо. Но выходит у него это, откровенно говоря, очень плохо. Даже отвратительно, можно сказать. Контролировать свою ревность получается паршиво. Спасает только то, что любимый хён в упор этого не замечает, ведь не воспринимает донсена всерьёз. Уж точно не как человека, который может что-то к нему испытывать, совершенно далёкое от братских чувств. — Кого? — вполне натурально удивляется, закончив приводить волосы в порядок. — Ты всех, с кем держишься за ручку, не запоминаешь? Или только сестру Хосока? — А-а-а, — протягивает, не придавая значения очередному уколу ревности, — мы вчера познакомились, когда я приехал тебя забирать из участка. Пришлось импровизировать на ходу, иначе бы мы проторчали там ещё долго. Если вообще, в конечном итоге мне бы не отказали, и тогда пришлось бы звонить твоим родителям. — Так между вами ничего нет? — Ничего. — Хорошо, — произносит с явным облегчением и берёт в руки палочки. — Если у меня кто-то появится, я тебе непременно первому расскажу, — подмигивает и отворачивается, чтобы набрать в чайник воды. Лапша хлюпается обратно в тарелку, расплескивая капли бульона по стенкам посудины. Прямо как сердце Пака, рухнувшее куда-то в желудок. Если Чонгук сейчас обернётся, то увидит, как невинные глаза маленького оленёнка стремительно набирают влагу, что вот-вот хлынет мокрыми дорожками по мягким щекам. Может, хотя бы тогда до него наконец-то дойдёт, как сильно его слова ранили до глубины души. Однако Чимин спрыгивает со стула прежде, чем это происходит. Чон с непониманием пялится на нетронутую тарелку, но вместо внятного ответа получает только: — У меня пропал аппетит, — произнесённое повёрнутым спиной, ведь младший спешит уйти, только бы не дать хёну увидеть его слёзы. Буквально влетает в свою комнату, громко захлопывая дверь. Прислоняется к ней спиной и сползает вниз, подтянув колени к груди и обняв их. Больно закусывает нижнюю губу, упираясь лбом в чашечки и сдерживая себя, только тихонечко поскуливает, содрогаясь всем телом от каждого всхлипа. Будто посчитав недостаточным, вспоминает свои собственные слова «хён, я люблю тебя», и теперь уже плач превращается в самые настоящие рыдания. Он бы рад перестать любить того, кто никогда не ответит ему взаимностью. Но не может. Это чувство не искоренить ничем, даже болью, напоминающей о том, как глубоко внутри оно засело. То, что казалось всего лишь детской влюблённостью, так и не удалось ни перерасти, ни забыть, ведь любимый хён никогда не покидал мыслей. Утирая слёзы, Чимин вдруг замирает, у него почти загорается импровизированная лампочка над головой, символизируя о появлении гениальной идеи. — Так, значит, у хёна, правда, никого нет, — произносит почему-то вслух, но это помогает быстрее успокоиться, — и во Франции тоже, — отпускает свои колени и опускает их, скрещивая ноги в позе бабочки, — у него никого нет, — повторяет с улыбкой, растирая остатки минутной слабости по щекам. Лицо младшего озаряется надеждой, что однажды любовь всей его жизни посмотрит на него так же. Нужно использовать свой шанс, пока старший не уехал обратно в Европу. Чимин не до такой степени наивный, он осознаёт риск получить отказ. Но если не попробует, то будет жалеть о своей трусости намного дольше, чем уже любит своего хёна. Окончательно успокоившись, поднимается с пола и бежит в ванную, где, открыв кран с ледяной водой, несколько раз ополаскивает ею лицо. Промакивает остатки влаги бумажным полотенцем и встречается с собственным опухшим отражением в зеркале. — Нужно привести себя в порядок, — снова обращается к себе, вспоминая один из психологических приёмов из курса самомотивации, что когда-то прочёл в интернете, — и в бой, — его голос звучит задорно, от былой скорби не осталось и следа. Полный решимости сминает в руке бумагу и выбрасывает в ведро под умывальником, после чего возвращается в свою комнату.