* * *
Позже чета Пак возвращается домой с покупками из супермаркета, и Чонгук почти забывает о своём внезапном наваждении и губах младшего. По не самой жизнерадостной физиономии Юнги понимает, что он остался весьма «доволен» пробуждением в такую рань (а для него обычно утро раньше двух часов дня не начинается) и тем, что его припахали к многочасовому шоппингу. Отец-то хитрый, ни свет ни заря слинял по тихой грусти на очередную медицинскую конференцию в Сеул, оставив своего «бедного» сыночка на растерзание жене и кимчи, которое они будут мариновать всю следующую неделю для всех родственников и друзей, будто у тех собственных рук нет, чтобы приготовить или, в конце концов, пойти купить уже готовое в магазине. — И это я ещё её еле уговорил не заезжать на базар, мы бы вообще тогда до вечера не вернулись, — ропщет Юнги, — и спасибо, что в моей машине маленький багажник, будь это фура, маме бы и её прицепа не хватило, — с усилием запихивает очередную упаковку чего-то не пойми чего в уже переполненный холодильник, за что в отместку из него выпадает с другой стороны полки пакет с молоком, от удара об пол картонная коробка плющится, и из-под неё вытекает молочная «кровь», растекаясь огромной лужей по плитке, — блядство, — чертыхается себе под нос. — Мам, ну вот на черта ты столько набрала?! — кричит, чтобы родительница услышала его даже с улицы, где продолжает возиться с остатками покупок. — Я, кажется, забыла молоко купить, — женщина заходит на кухню и останавливается у порога, замечает безобразие на полу и тут же прошибает сына гневными молниями из красивых лисьих глаз: — Ничего тебя попросить нельзя сделать, — сетует госпожа Пак, проходя внутрь и ставя пакет на стол, — чего встал? Иди за тряпкой. — Если бы ты не скупала все прилавки каждый раз, мне бы не пришлось играть в тетрис в попытке всё это засунуть в холодильник. — Просто у кого-то руки из одного места растут. — Это у меня-то?! — вспыхивает Юнги. — Да я этими руками себе на жизнь зарабатываю, будь они у меня из жопы, вы бы ремонт ещё десять лет делали. — Ты меня этим упрекнуть сейчас пытаешься? Что мы с отцом, которые растили тебя столько лет, позарились на твои несметные богатства? Чонгук, ставший невольным свидетелем семейной ссоры, как-то беспомощно озирается на сидящего за столом Чимина, понимая, что хоть он и желанный гость, но вряд ли имеет право вмешиваться. Младший и сам наблюдает за разворачивающейся картиной с приоткрытым ртом. Не то чтобы старший брат — святоша, и мама просто так сейчас отчитывает его. Реакция Юнги вводит в замешательство, ибо сколько бы нравоучений не выслушивал регулярно от матери, никогда не позволял себе подобного обращения. И когда тональность превышает норму, накаляя атмосферу до предела, Чимин наконец-то решается вмешаться. — Мам, я сейчас всё уберу, — спрыгивает со стула и подходит к женщине, — а Юнги сейчас сходит в магазин и купит молоко, да, хён? — обращается к старшему, хотя на самом деле его глаза находят Чонгука, и парень лёгким кивком намекает, чтобы тот увёл распалённого праведным гневом друга. Однако не приходится прилагать никаких усилий, Пак самолично пулей вылетает в коридор после слов младшего, напоследок бросив свирепый взгляд. Он попытки сгладить углы не оценил, напротив, посчитал, что Чимин, как всегда, решил выпендриться. Чонгук догоняет его уже на улице, накидывая на плечи куртку, о которой тот совершенно забывает, в спешке покидая дом. — Да стой же ты, — крепко хватает за плечи и заставляет остановиться, — надень куртку, холодно ведь. — Если ты за мной пошёл, чтобы продолжить читать нотации вместо моей матери, то катись к чёрту, Чон, у меня нет настроения на это. — Эй, полегче. Не собирался я. Но, хён, что это было? Что у вас случилось? — А что, не понятно? У бедной госпожи Пак старший сын нерадивым уродился, руки из жопы, ноги обе левые, да ещё и вести себя не умею в культурном обществе, позорю одним своим существованием. — Так, стоп, выдохни, — демонстрирует на собственном примере глубокий вдох и следом медленный выдох, — и спокойно расскажи. Не из-за разлитого молока же вы сцепились, как кошка с собакой. — И даже не спросишь, что я натворил? — А ты что-то натворил? — Разве бывает иначе? Я всегда в чём-то перед ней виноват, один Чимин у нас белый и пушистый. Такой весь идеальный сыночек, что аж тошно, мамина гордость, чтоб его. — Так дело в нём? — Нет, — на выдохе произносит Юнги, на мгновение прикрывая тяжёлые веки. — Но он меня так выбесил этим своим лобызанием: «мам, я сейчас всё уберу, а Юнги сходит за молоком», — писклявым голосом кривляет брата, — даже тут умудрился всё выкрутить в свою сторону и выйти благородным спасителем непутёвого меня. — Ты несправедлив по отношению к Чимину. Он заступился за тебя не потому, что хотел выслужиться, а просто потому, что он твой брат и любит тебя. — Я от тебя другого и не ожидал услышать, — отмахивается и начинает уходить, — ты всегда на его стороне. Если так любишь, можешь к себе в чемодан положить и забрать в Париж. — Юнги-хё-ен, — обессилено запрокидывает голову назад и закатывает глаза, а после в несколько шагов снова равняется с ворчуном, — ну что ты как дитя малое, я люблю тебя не меньше, — обнимает за плечо, прижимая к себе, — и вообще, ты моя первая любовь, Чимин только через десять лет родился, так что не переживай, для тебя в моём сердце всегда будет особенное место. — Ты такой слащавый, не знал бы тебя, подумал, что ты ко мне яйца подкатываешь, — куксится, всё продолжая сохранять образ главного мученика. — А ты против? — наклоняется, обдавая ушную раковину Пака тёплым дыханием, и наигранно томно шепчет: — Мне говорили, я отличный любовник. — Что творит жизнь в Европе с людьми, — отпихивает локтем смеющегося Чонгука, припадая ухом в своему плечу и вытирая, будто Чон не подышал на него пару секунд, а всего обслюнявил своими сумбурными признаниями. — Мне уже стоит переживать? — прикрывается сзади и пятится. — Ты не в моём вкусе. — Аж ты ж! Ты мне только что в любви клялся, а сейчас говоришь, что я не в твоём вкусе? — Aimer, c’est permettre d’abuser, — высокопарно выдаёт мужчина, взмахнув кистью, подобно взмаху птичьего крыла, изящно изобразил в воздухе неизвестный жест. — Ты сейчас пизданул на своём жабьем, что я осёл или около того, да? — Нет, — смеётся, — я сказал: «любовь — это позволять обманывать». Старая французская пословица. — Будь я девушкой, я бы тебе дал прям тут на месте. Ты французский для этого выучил, скажи честно? Чтобы баб кадрить? — И не только, — подмигивает, заговорщицки ухмыляясь. — Кошмар. Франция сделала из моего друга завсегдатая «Голубой устрицы». Они заливисто смеются, обмениваясь ещё несколькими колкостями на тему особенных предпочтений Чонгука. Юнги не придаёт этому особого значения, для него всё — просто шутки, своеобразные, но всё же шутки. Он развлекается, избавляется от груза тягостных дум, ссора с матерью оседает где-то глубоко внутри, но уже не тревожит так, как несколькими минутами ранее. Лучший друг вновь спасает его, перенимая чужую боль, продолжая где-то на задворках сознания тайно задыхаться от собственной. Чонгук так привык «держать лицо», вечно скрывать себя настоящего, чтобы быть удобным, приемлемым для общества, для друзей и для семьи, которая давно уже разочаровалась в нём. Ни слава выдающегося молодого художника, ни тот факт, что картины Чона уходили из-под молотка на аукционах в дорогие частные коллекции, ни благотворительная деятельность — абсолютно ничто из этого не способно изменить сложившийся порядок вещей. Отец презирал сына, называя выродком и не стыдясь произносить вслух о том, как жалеет, что это является его плотью и кровью, падшим наследием. А мать… она делала вид, что не слышала плач своего ребёнка и не замечала после на его теле протяжные красные полосы от лопнувших сосудов под нежной бронзовой кожей, не обращала внимание на неестественно изогнутые фаланги пальцев и на слёзы о том, что, возможно, больше не сможет держать уверенно кисть в руке. Рисование — единственное, что спасало от угнетающих мыслей о том, что он, Чонгук, вовсе не заслуживает продолжать жить, ибо не такой, как все. Критики высказывали бурное восхищение о мрачности изображенных фигур, как угольные тени передают куда больше, чем пёстрые оттенки. Но никто, никто из них ни разу не задавал вопрос «почему?». Почему из-под кисти такого светлого человека выходят столь тёмные картины? Где чёрная краска напоминает скорее запекшуюся кровь, а хаотичные линии — всего лишь немой крик о помощи, а вовсе не продуманный стиль автора. Потому что Чонгук хороший лжец. Нет. Он великолепный лжец. Приходится быть. И самая большая ложь состоит в том, что смог убедить всех вокруг, что он в порядке, а себя — что ему нравится собственное одиночество. Стены его просторной, но совершенно пустой квартиры, она же студия для творчества, в Париже — единственные свидетели тому, как на самом деле сломлен человек, привыкший спасать всех вокруг от уныния, но при этом умирающий сам от неумолимой тоски день ото дня. Считает себя отрешённым, забытым Богом и людьми. Он — образ, оболочка красивого на вид, однако глубоко несчастного в душе мужчины, который научился скрывать свои настоящие чувства. Теперь ничто и никто не было способно задеть или ранить. Сильнее, чем это сделали родители. Вот почему ему так легко даются шутки с лучшим другом, который даже если и против таких, как Чон, то не высказывается о своей позиции слишком агрессивно или с ненавистью. Юнги понятия не имеет, а Чонгук не хочет рассказывать: боится потерять ещё одного близкого человека, по правде говоря, единственного. Не то чтобы мужчина вёл все эти годы затворнический образ жизни, нет. У него есть приятели французы, среди которых и геи в том числе. В их обществе чувствует себя свободнее, не испытывая ущемления, ведь может открыто говорить о своей ориентации. Потому что Европа — это не Корея. Но все они вместе взятые не в состоянии заменить ни на мгновение того, кто был рядом с рождения. Чонгук верит, что Юнги любит его и примет любым, даже таким другим. И в то же время гнусный червь сомнения не покидает черепной коробки, своей мерзкой слизью обволакивая костные стенки и пробираясь в самую суть серой массы со своим: «от тебя отреклись собственные отец с матерью. С чего ты взял, что твой друг не поступит иначе?». Чонгук не слушает его. И тем не менее, оставляет всё как есть. Безусловная любовь если и существует, то сам Чон не готов проверять её истинные границы. — Моя мать нашла мне невесту, — ни с того ни с сего выдаёт Юнги, стоя в длинной очереди супермаркета. — Прости, что? — Чонгук едва не роняет упаковку с молоком, рискуя повторить недавний подвиг Пака. — Сегодня утром она любезно познакомила меня с будущей тёщей и её дочерью, — вздыхает, — это, конечно, круто, классно, крышесносно, только вот меня чисто случайно забыли спросить. Нет, ну что за хрень? Я что, чеболь какой-то из дорамы, чтобы мне родители жену выбирали? — Тебе бы стрижку сменить, и будешь похож. — Да иди ты, — беззлобно пинает друга ногой по икре, из-за чего тот отшатывается и едва не задевает собой милую бабулечку, перед которой с десяток раз после извиняется, кланяясь. — Самого-то, небось, не сватают, кутишь себе во всю с француженками, горя не знаешь. — Ага, мне с этим повезло больше, чем тебе, — произносит, улыбаясь, что аж скулы сводит от натянутости. В очередной раз уподобляется роли искусного лжеца. Родители действительно не заморачиваются о будущем Чонгука, но не потому, что являются прогрессивными людьми, считающими, что ребёнок в праве сам выбирать, как ему жить и с кем. Всё намного проще: они давно уже поставили крест и совершенно ничего не ждут от* * *
Дом Тэмина расположился в одном из элитных районов города. Раньше он жил здесь с родителями, но недавно те переехали в Сеул из-за бизнеса господина Ли. Когда-то Чонгук был частым гостем, пока не предпочёл навсегда забыть дорогу. Однако сегодня волей случая вновь стоит у порога, где стены хранили слишком много воспоминаний. Чон думал, что давно отпустил, вычеркнул из своей жизни, но стоит ему оказаться здесь, как что-то внутри болезненно затрепыхалось. Вся наша реальность состоит из бесконечной борьбы между тем, что действительно было, и тем, что не хочется вспоминать. — Вы наконец-то приехали, — хозяин дома встречает их радушно, обменивается коротким приветствием с Юнги и намного дольше смотрит на Чонгука, прежде чем обратиться к нему лично, — я рад, что ты здесь, — голос его вибрациями проходится по всему телу Чона, заставляя неестественно вздрогнуть, когда Тэмин без предупреждения заключает в объятия. Будто они в самом деле давние друзья, что не виделись много лет. Будто не было той встречи под тенью сакур, когда сердце одного из них замедлило свой бесконечный бег, упало камнем вниз и разбилось на сотни мелких осколков, чтобы после никогда больше не стать единым целым, превратившись всего лишь в одну из сломанных вещей. — Разнояйцевые уже тут или ещё в пути? — прерывает интимность явно затянувшегося момента Пак, слегка прочистив горло. — Да, они на террасе, — Тэмин неохотно разрывает объятия и отходит в сторону, — и пока вас ждали, уже успели почти прикончить одну на двоих бутылку виски. — Вот же черти, ну я им сейчас устрою, — Юнги без особого персонального приглашения разворачивается и быстрым шагом направляется к лестнице, ведущей на террасу, закатывая рукава рубашки на ходу. — Даже не посмотришь на меня? — спрашивает Тэмин спустя минуту неловкого молчания. — Гуки, — тянет он нежно согласные, от чего Чона вновь передёргивает. — Не называй меня так, — в моменте взгляд почерневший взметнулся к лику бывшего возлюбленного, и теперь уже он вынужденно сжимается от холода и отчуждённости, пропитавших всё естество мужчины напротив. — Я скучал. — Охотно верю. — Я говорю правду, — почти с отчаяньем признаётся, но Чон по-прежнему смотрит на него волком, — я думал о тебе все эти пять лет, о том, как поступил с тобой. И мне… — Жаль? — ядовито скалится. — Ещё скажи, что осознал свою ошибку и искренне раскаиваешься. Эту лапшу на уши ты вешал Юнги? Господи, что я вообще тут делаю? — прикрывает веки, шумно втягивая воздух через широко раскрывшиеся ноздри. — Мне не стоило приходить, — разворачивается, чтобы уйти. — Чонгук, пожалуйста, — пальцами окольцовывает предплечье, впиваясь в него и намереваясь удержать любыми способами и даже силой, если потребуется, — выслушай меня. Ты всегда был мне дорог, и я не хочу, чтобы ты меня ненавидел. — Я тебя не ненавижу. — Тогда почему не смотришь мне в глаза, когда произносишь эти слова? — Тэмин сам обходит Чонгука и останавливается перед ним. — Всего пять минут, я не прошу о большем. Только пять минут. — Пять минут не смогут повернуть время вспять и исправить то, что произошло между нами пять лет назад, — поднимает голову, снова сталкиваясь глазами. — К чему всё это? У тебя же свадьба через два дня, разве ты не должен быть счастлив и готовиться к роли будущего мужа? Зачем ты ворошишь прошлое? — Потому что я хочу всё исправить. Чонгук, — подходит совсем близко, что между ними не остаётся места даже для воздуха, которого в моменте Чону становится критически мало от чрезмерно ощутимой близости. Он хочет оттолкнуть, но не может: тело будто одеревенело и совершенно отказывается повиноваться своему владельцу. — Я не люблю её, — выдыхает почти у самых губ, — я никого никогда не любил, кроме тебя. И понял, что совершил ошибку слишком поздно, когда уже потерял тебя. Думал, что навсегда, но ты снова здесь, — кладёт ладонь на острую скулу, проводит подушечкой большого пальца по родинке под правым глазом, — ты согласился прийти, значит, тоже всё ещё что-то чувствуешь ко мне. Я не хочу больше обманывать себя, делая вид, что мне есть дело до моей будущей жены. Я хочу быть с тобой. — Неужели вот так запросто возьмешь и отменишь свадьбу? — Да. — Но с чего ты взял, что мне теперь, спустя столько лет, это нужно? — Я знаю, что ты тоже любишь меня до сих пор. Если это не так, тогда останови меня, — произносит он прежде, чем его губы накрывают чоновы. Прижимается, мягко целуя, но совершенно не получает никакого отклика. Потому что в следующий миг Чонгук грубо отталкивает его от себя, следом нанося один короткий удар по лицу, разбивая те самые ненавистные губы в кровь. Поцелуй, о котором мечтал так долго, оказался вовсе не сладким, а пропитанным горечью. Вместо желанной эйфории ощутил отвращение. К тому, каким жалким и одновременно мерзким выглядел сейчас Тэмин. — Тебе не привыкать разбивать чужие сердца, да? Поэтому ты так с лёгкостью готов причинить боль ещё одному человеку, который тебя наверняка любит? И ради чего? Потому что любишь меня?! Где же была твоя сраная любовь пять лет назад? — берёт за грудки, резво дёрнув на себя. — После всего, что между нами было, ты бросил меня со словами «я не такой». Интересно, в какой именно момент ты понял, что не такой? Когда позволял себя целовать? Или когда мы ласкали друг друга прямо в этом доме, пока за стенкой спали твои родители? — Я испугался. Испугался своих чувств и того, что случится, если об этом кто-то узнает, — цепляется за сжатые кулаки на своей одежде, — но теперь мне всё равно. Я люблю тебя. — Из твоих уст эти слова звучат хуже проклятия. Никогда, слышишь? Никогда не смей их больше произносить, — встряхивает, а после вновь отталкивает от себя с таким остервенением, что Ли ударяется спиной об острый выступ в стене и сползает вниз, поскуливая от вполне ощутимой физической боли в области позвоночника. Именно в этот момент в коридоре появляется Намджун. Он тут же подбегает к осевшему на пол другу и осматривает кровоточащую рану на лице. — Чон, ты что, совсем в край ебанулся? — тут же бросается без разбирательств к Чонгуку с обвинениями. — Какого чёрта ты здесь устроил? — Всё ещё не боишься? — обращается к Тэмину, глядя на него через плечо Джуна. — Тогда, может, прямо сейчас и расскажем всё нашим друзьям? Пусть порадуются за нас. — У тебя совсем крыша поехала? Тэмин, — Ким оборачивается и с непониманием хмурит брови, — что он несёт? — О чём это мы должны знать? — раздаётся голос Юнги, спускающегося вместе с Сокджином по лестнице после того, как услышали какую-то возню на первом этаже. — Какого?.. — запинается Пак, подходя ближе и замечая разбитое лицо жениха. — Ну что же ты молчишь? — игнорируя всех вокруг, Чон всё ещё ждёт ответа от Ли. Но тот молчит, осунувшийся, уже даже не смотрит в глаза, нервно бегая взглядом по лицам парней, уставившихся на него одновременно. — Я так и думал, — горько изрекает, ощущая, как собственные губы начинают печь от фантомного ощущения прикосновения чужих всего несколькими минутами ранее. Чонгук уходит без слов объяснений, друзья и не пытаются его остановить. Хотя никто не понимает, что произошло между этими двумя, все приходят к единогласному немому соглашению, что так будет лучше. И пока Намджун обрабатывал рану на губе Тэмина, у самого Чона тоже что-то кровоточило внутри. Кажется, это было сердце, что вновь безжалостно разбили. Не понимал до последнего, зачем в тот вечер согласился прийти в этот дом. И только сейчас осознал: Юнги был прав. Людям иногда нужно давать второй шанс. Чтобы в вас подохло всё то хорошее, что подавало признаки жизни после первого раза.