Зазнобы

       Ну и что? И что? Привез Кащей свою птицу в свой дом, уложил спать, культурно ушел в другую комнату, рассчитывая, что утром пропажи не обнаружит и они поговорят трезво. Утром птица еще была у него: он лично зашел глянуть на него, в этом платье дурацком и неприлично смешных чулках… Интересно, а часто Вова вообще в таком шастает? Уж точно в таком надо шастать дома у любимого мужчины, а не по ментовкам… А потом стал занят, засел в кабинете и на телефоне, и где-то в это время птица очухалась, собрала манатки и убежала.        Сказать, что Никита был зол и недоволен — ничего не сказать. Тут же за дело прилетело бедной Людочке…        — Ты дура? Я тебе сказал лично — последи за ним… Ой, блять, — отмахнулся он. Плюнул со злости. Дура-дурой, че с нее взять! — Он сказал что?        — Сказал, — закивала напуганная Людочка, хлопая своими красивыми глазами, — что он вчера говорил неправду, он по Вам не скучал и… Цитата: «Передайте, что этот утырок даже не знает, какой ценой мне досталось мое имущество, пусть ебальничек закатает и сидит молча, хрыч старый». Но был с сильного похмелья, может быть еще пьяный… — Оправдывала Людочка гостя не столько из солидарности, сколько чтобы Никита Давыдович смягчился и сильно не орал на нее. — И Вы не старый…        — Да закройся… Я еще и старый… Все ему не так, ну ебанный в рот, блять…        Никита Давыдович от разочарования моментом чуть не поперхнулся. Он поджал губы, начиная кипеть. Сам виноват. Сам такого выбрал. С этим просто и скучно не будет. И хотя злость и негодование кипели… Никита строптивость Суворова оценил только больше. И гордость его твердую тоже. И непреклонность. С чего он, дурак, решил, что «скучал» значит, что простил за такой сильный грешок? Э-э! Наивный!        Надежда вся оставалась на свадьбу. На то, что Вова приглашение примет. Без лишних разговоров ему его вышлют, как и всем, и дадут право пригласить хоть всю свою семью туда… И Никита надеялся, действительно надеялся, что тот придет. Ради той же Алсу или своей любименькой Наташи…        Надеялся. Снова он надеялся. Надежда эта уже не была нетерпеливой, будто детской, она была изнывающей. Когда последний раз Никита надеялся на встречу с кем-то? Вспоминать страшно — осознается, какой же он действительно старый! В сравнении с ним Вова молод и полон сил, он еще цветет и пахнет, а Никита уже начал увядать. И зеркало подсказывало ему, насколько он уже зрелый мужчина… И интерьер квартиры, которая Вове не нравится. Новую, что ли, присвоить… Желтенькую. Как Вова любит.        — Ладно. Мне всё на него найди. Чтобы все бумажки у меня были на столе сегодня к вечеру. Поняла?        Голос звучал требовательно и строго, то же самое выражалось в лице и вздернутых выше бровях. Людочка закивала часто.        — И ювелир… Спроси про колье. И что-нибудь красивое. Желательно желтенькое. Он такое любит… Или фиолетовый. Как я люблю!        Лица коснулись морщинки щербатой улыбки. Людочка расправила плечи. Теперь любопытно, что за Суворов такой… На вид обычный мужчина. Краше него были здесь. Но ни за кем еще Никита Давыдович так не бегал долго и дорого, с таким чувством. И никто еще от него не бегал на ее памяти.

***

       Капризная тоска не закончилась на Никите. Вова очень хотел попасть к папе. Хотел провести с ним время, хотел воспользоваться его больничным, его свободным временем в нем. Папа отдыхать не любит. Когда-то он отдыхал много и много пил, вещи эти были взаимосвязаны. Ему прощалось это семьей и первая жена практически никогда не влезала в его привычки, не тратя свои силы на бесполезные вещи. Она знала, что человек, когда надо, сам способен себя изменить. Увы, она все же приложила к этому руку, когда умерла. Кирилл остался один с ребенком, слишком маленьким, чтобы даже понимать, кто он такой. Семьи принципиально выразили отказ якшаться с Вовой долго: нехорошо, когда ребенок от дедов к дедам переходит, а папаша при том пьет, как проклятый. Не шло и речи, чтобы взять себя в руки. Кирилл для Вовы старался всегда.        Нельзя любить одного из своих детей больше. Но Вова был всегда смышленым мальчиком. А ко всему, омегу или девочку любишь иначе, нежели альфу. К ним совсем другое отношение требует социум. Это альфе с детства можно бегать в вечно грязных вещичках, а омеге всегда нужно выглядеть опрятным, иначе на родителей косо смотрят. Даже если этот омега бегает по грязным закоулкам хлеще любого альфы. Кирилл оценил, как много труда занимает омегу нарядить и отправить в тот же сад, пока сам работаешь. И как много значит детский лепет, когда с сада, запыхавшись, опоздав, поздним вечером омегу забираешь. Как им хочется и машинку красивую, как у других, и как хочется кукле своей кофточку…        Кирилл любил Вову совершенно иначе, чем Марата. Не только из-за возраста или его пола. Просто Кирилл у него один. И между ними совершенно другое доверие и отношение друг к другу. Есть Марат, есть Диля, есть множество маминых родственников, которые приветливы и теплы к Вове. Но у него остался только папа, его самый близкий и самый родной человек. Кирилл не мог от него отмахнуться. Пускай не всегда успевал вникать в жизнь его, но заботился о нем, как умел, изо всех сил.        Конечно же Вова не любит расстраивать его и почти никогда не говорит, что случилось. Иногда вместо расстройств Кирилл на него злится и они пылят так, что стены дрожат. И конечно же Кирилл не любит расстраивать сына… Не любит с ним ссориться, зная, как Вову это ранит. Не любит на него злиться. И никогда из-за неумелости и чувства правоты не попросит прощения за свой вспыльчивый характер или злые слова… Но он всегда просил его, обнимая нежно; просил его, покупая любимые сладости; просил его, даря Вове что-нибудь красивое, как он любит… Просил его, смотря виновато… И молча Вова прощал, не сердился.        Папа его любит. Очень сильно. И Вова это знает. Что бы Вова не сделал, а папа его простит. Он в этом свято уверен.        Кроме, может, того, что он шлюха. Кирилл Сергеевич печется об имени своей семьи. Он партийный человек! Он с большим трудом простил Марату улицу, тот привод и скверную учебу, ведь это бросало тень на их портрет в глазах общества, его коллектива на работе, его лица в партии… Но если от Марата ничего доброго не ждали еще с его малолетства, то от Вовы ожидания всегда были велики. Он умел хулиганить так, чтобы никто ничего не знал. Или почти! Он всегда был хорошеньким. Лапочкой. Особенно для Кирилла… И Вова знал, как отца подломит то, что его теперь съедает изнутри.        Грязно. Он грязный. Вся эта гордость, вся вредность, побеги и молчание… Все это только обломки оставшегося уважения к себе.        Вова уже не знает, что он чувствует. Все запуталось и все смешалось. В голове каша, в сердце фарш, в душе говно. Высокие слова не подбираются, когда падаешь ниже плинтуса. Вова ощущал, что упал.        О нем грязно сплетничают в театре. История с видаком добавила повода пошептаться. К нему грязно относятся, как к проститутке, и может быть заслуженно и справедливо — но такого отношения Вова никогда к себе не получал и всегда по праву мог за такое сам ответить. Он не был в положении, когда должен прогибаться. И, оказавшись в нем, опешил, вспылил необдуманно и теперь должен. Надо было терпеть и глотать. А он не умеет. И учиться глотать такое не хочет. Теперь доигрался в крайности. Идиот!        Он не был в положении, когда все настолько безоблачно. Безвыходно. Настроение его, все же, сохранялось веселым для других. Валере нужен кто-то устойчивый рядом и спокойный, взрослый; на работе он работает, там нет места лишним эмоциям; а семье… А в семью не принято приносить плохое, и так вокруг полно ужасов. И в одиночестве Вова скатывался в пучину мучительных дум и гадкое, липкое состояние. Он с трудом засыпал и с трудом просыпался.        Его не спасали даже танцы. И там тоже все становилось несладко. Он стал растерянным, сонливым и подавленным, иногда слишком требовательным к себе и жестко настроенным на идеал. А ведь он никогда не болел этим, как принято в балете. Вова пользовался только данностью: усердием, которое в нем есть, пластичностью, с которой он родился, и деньгами, которые всегда были, чтобы он танцевал и любил свое дело. Может быть вопрос в последних? Может быть ощущая вечно напряжение из-за их недостатка и зная теперь, что он зависим не от кого-то родного, вроде отца, а от доброты своих друзей и их терпения — он становится таким нервным? А то, что он должен не самому приятному человеку огромные суммы и вовсе раздавливает его последним кирпичиком в тяжелой пирамиде.        Ему очень хотелось к папе. До свадьбы Желтухина оставалось три дня. Две недели ноября пролетели, как час. Насыщенный и полный забот, хлопот, переживаний… Ему хотелось покоя. Безопасности. Ему хотелось родного запаха, тепла рук, улыбки, ворчания или неумелого молчания, когда слова не подберутся, но и без них знаешь, что тебя любят. Вова хотел ощутить себя очень-очень любимым, как в детстве, когда они с папой были вдвоем.        И как раз папу выписывали. У Суворовых предстоял спокойный, но важный день. Потому что Марат обещался познакомить Андрея с семьей официально как только папу выпишут. Диляра суетилась дома, накрывая стол. Она решила не выносить его в гостиную, чтобы было не так напряженно. Андрюша больно стеснительный, неловкий, до сих пор спрашивает, можно ли ему что-нибудь у них дома сделать или взять, и Диля с нетерпением предвкушает уже тот момент, когда он освоится и станет на шажочек к их семье ближе. И она очень надеялась, что ужин пройдет хорошо и, познакомившись, они дадут Андрею все права и возможности расслабиться.        Марат забирал Андрея из дома. Ни Юльки не было, ни мамы его: они с дядей Ильдаром в кино пошли как раз. Андрей не решился рассказать им, какой у него сегодня важный день, поскольку тогда они бы из дома не ушли вообще и мешали ему советами и наставлениями, а он человек взрослый и не нуждался ни в какой помощи! Только в покое. Его ему не хватало. Андрей очень нервничал из-за официальности момента и понимал теперь, почему Марат тогда опоздал и почему не торопился впервые встретиться с дядей Ильдаром… Одобрение отцов важно.        А потому казалось, что все должно быть идеально. В нем — уж точно. И он бесконечно поправлял рубашку у зеркала, собираясь на выход. Марат уже устал вздыхать, устал наблюдать своего самого красивого парня на свете, ищущего лишние складки и пылинки в одежде. В конце концов он вздохнул:        — Слушай, ну ты как Вова…        — И что? Плохо?        — Нет, ну… Тупо, — фыркнул стесненно Марат, боясь обидеть Андрея. — Они не будут считать складки на рубашке. Им ваще главное, чтобы ты мне нравился. А ты мне нравишься.        Щеки потеплели, а уши мило порозовели. Андрей глянул на него, улыбаясь смущенно, и заразил собой.        — С чего такая уверенность? Вдруг, я именно папе твоему и не понравлюсь?        — Ты уже нравишься моей маме и брату. Папа всегда ведется у них на поводу.        Вранье, конечно, папа человек не мягкий. Но что мама, что Вова — омеги, медленно и верно его мнение меняют и он незаметно «сам» принимает решения, которые изначально принимать не собирался. И думает так, как не думал. Но какие могут быть думы по поводу Андрея? Умный, красивый, учится, даже работает, хозяйственный и домашний, вежливый, милый, добрый… Короче! Идеал! Папа против такого омеги быть не может.        — Это первое, — указательным пальцем припечатал Суворов, видя, что слова его не убедительны для Андрея. — Второе: ты чудо. Андрюха! — Голос его бузил смешно, — ты че такой упрямый-то?        — Я волнуюсь!        Андрей опустил руки. Глянул на себя в зеркало, в секунду себе разонравившись еще больше, и закинул голову назад. Белый потолок трещинками известки ему ничего не подсказывал. Андрей уже в курсе, что Валера и Вахит расстались. В курсе, что Валера не понравился маме Вахита. И в курсе, по какой конкретно причине. И боялся… Что папа Марата, имея свой статус, тоже подумает нечто подобное о нем и будет против… Хотя они с Маратом еще ничем подобным не занимались, чем бы там Андрей мог его «покорить».        Марат вздохнул. Поднялся, растягивая губы в мягкой улыбке, подошел и просто обнял его со спины. Мята окутала, шея оказалась под губами, он зацеловал ее нежно, носом прижался и замычал тихо.        — Ты им понравишься. А не понравишься… Ну что… Я им назло женюсь на тебе и все.        Смех распирал из груди, в секунду возникнув большим потоком. Андрей затрясся, не сдерживая его, и чувствовал, что Марат смеется тоже, стискивая его в своих руках крепче. Сильный такой, иногда от него мурашки по коже бегут…        — Дурак, — Марата шлепнули по лбу, на что он зафырчал.        — А что? Не пойдешь за меня?        — Пойду, куда я денусь, — смиренно вздохнул Андрей, будто его заставляют.        Конечно же он согласен. Хотя мыслей о браке у него никогда серьезных не было. Он понимал, что такое случается, но у него Марат первый парень, а до него ему еще не приходилось фантазировать о том, как он за кого-то конкретного выходит замуж, а без конкретики мечтать нелепо. Но с Маратом все так… Трепетно и так тепло. И родители его одобрили, и теперь будущее с ним рядом казалось вполне реальным, а не фантазийным… Не думать о нем и о браке с Маратом не выходило. Мысли эти буквально были похожи на витание в розовых облаках. И Андрей ни с кем не делился ими, сочтя, что это очень сопливо, до смешного. Но с ним такого никогда не было и он с нежностью их сохранял.        Но ему нравилось, как Марат бесится, если быть равнодушным, отвечая на подобные его вопросы. С ним получалось глупо кокетничать.        — Заставляю тебя, да?        Марат шуточно злился. Андрей!        — Да… Надоел уже… То спрашивает, люблю ли его… То еще какая фигня…        — А, еще и надоел! Ну все. Щас я тебе… Рубашку-то помну…        Раздалось тихое пыхтение в два захода, маленькое «ой!» и чмоки в мягкие, покрасневшие щечки. Марат развернул его, поднял на руки, подхватив под ягодицы, вся рубашка тут же помялась, смех Андрея со страха наполнил коридор квартиры. Он крепко схватился за плечи Марата, поражаясь тому, какие у того все же сильные ручища. Он знал, что его не уронят, но все равно ненавидел, когда Марат его поднимает — ему всегда страшно, что тот надорвется…        Суворов момента не терял. Пока Андрей в его руках — надо его тащить из дома. Он зашагал в сторону двери, там опустил свою ценную ношу, не выпуская из рук, и, не давая ему никакого хода, быстренько забрал их куртки.        — Всё, пошли, краса моя! А то придется знакомиться всем на свадьбе. А там знаешь, скока моих татарских родственников будет? Дохуя. Целый колхоз!        Пальто уютным весом легло на плечи. Марат заботливо помог ему одеться, но уже в подъезде. Иначе бы они так никуда не вышли, выискивая новые и новые складочки на рубашке…        А Вова забирал папу из больницы на такси. Кто бы знал, что Кирилл Сергеевич так же не хотел знакомиться с Андреем? Только Вова и знал. Они садились в такси, а всю дорогу до того Кирилл ворчал сыну, что хотел бы отдохнуть и по-человечески провести свой первый день дома. Но Вова только улыбался:        — Тебе ничего это не стоит, а отдохнуть тебе дадут еще месяц. Целый месяц будешь, как человек, валяться на диване и смотреть телевизор. Хочешь, я тебе найду записи футбола? Хоккея?        — Ничего я не хочу, — вздохнул, сетуя, Кирилл. Они устраивались на заднем сидении. — Чтоб вы здоровы все были — вот мне и радость. Как там домашние наши?        — Нормально. Этот балбес квартиру снимать хочет. А у меня это, — аккуратно вел Вова, — деньги остались. Можно оформить двушку, хотя бы на Универсаме.        Вина кольнула сердце и неприятно защипала горло. Кирилл прочистил его. Они все еще не касались темы тех денег и в такси такие суммы обсуждать не стоит, но разговор уже начат. Он глянул на водителя и решил, что может говорить, но тише:        — Вова, ты у меня молодец… Но как это у тебя еще остались деньги?        — Марат нашел, — сглотнул Вова. Он так боялся сказать правду, но кроме нее на языке в этот раз ничего не было. — И от машины остались.        — Так много? За твою «Волгу»?        — Нет… Пап, прошлое в прошлом. Уговор? Я не хочу говорить…        — Ты уж скажи, — его голос казался умоляющим сейчас. — Я же переживаю… С квартирой что-то?        Вова знал эту уловку. Папа так выпытает из него своим жалобным тоном правду, а потом как разорется… Но в этот раз ведь он не маленький мальчик и постарался не для своего удовольствия в проказе, а для семьи… Он решил купиться на это.        — Нет, пап. Мне помог один мужчина.        Кирилл вдруг оглянулся на него и посмотрел, не веря своей догадке, недоуменно. Ни за что бы другое альфа омеге не помог. Его губы дрогнули и поджались. И Вова пожалел, что сказал. Он видел, как жесткость и злость в лице отца играет с виной и обидой. Не ясно, на Вову ли или на себя…        — Просто так?        Отчаянная попытка спасти положение, подумать, что сказки в жизни бывают… Вова подыграл ему:        — Да. Решили, что потом сочтемся. Скажем, я ему должен остался.        Улыбка скользнула просящая. Вова очень хотел, чтобы на него не смотрели так… Отчаянно. Пытаясь увидеть в нем ложь, намек на сон. Он жалел о том, что признался.        В любом случае, когда-нибудь это бы всплыло.        — Но знакомиться с Андреем этим я не хочу.        — Почему?        Вова уже посмеивался над ним, как над капризным ребенком. Иногда папа напоминал его больше всех их.        — Потому что Марат, — с претензией распалялся он, — должен учиться идти, работать, а не заниматься отношениями. Встречался со своим Толей и что? Синий аттестат мне притащил с горем пополам. Этому… лишь бы пожрать, поспать и потрахаться, прости меня, Вова. Вечно время просирает, ничего с него не выйдет толкового.        Неудовлетворенность Маратом скользила в Кирилле часто. Он чувствовал сожаление от того, что воспитание детей в свое время отдал мягкой Диляре, которая только потакала единственному своему ребенку все время. Покрывала его, защищала всегда, жалела… А он работал и работал, и работал. Чтобы было, на что это чудо жалеть. Дожалелись. Не успел приехать с армии, как уже завел себе мальчика для игр в отношения.        — И ко всему, он малолетка. Он же на него заявление написать может. И напишет, что я их, не знаю? Мне это все не нравится.        — Пап… Там мальчик — одуванчик, — Вове стало за Андрея обидно. И за себя: — И значит, как меня знакомить с мужчиной меня старше — это хорошо, а как ему выбирать кого помладше — так все?        Кирилл стушевался на миг.        — Ты — другое дело. Его родителей я знал прекрасно, его знал. Не обидел же он тебя? Не обидел. Вы просто гуляли. А это… Вов, ну что, газет не читаешь? Они сначала гуляют со взрослыми, потом ставят ультиматум: либо денег им и замуж, либо заявление. А там без разбирательств его посадят. Тут уже я ничем не помогу. И…        Кирилл вздохнул мелко, напряженно. Признаться в задуманном трудно. Он еще никому свои планы не озвучивал. Но Вова должен его понять. Он работает, понимает, как мир устроен. Не будет с ним ругаться.        — Я нашел ему жениха.        — Что значит? Партийский сыночек какой-то?        — Да. Полезные связи.        — Пап, он тебе не бесприданница.        — И хорошо. Никто стреляться не будет…        — Папа!        — Нет, Вова, там проверенный человек…        — Подожди, — Вова резко нахмурился, — ведь мой Лев тоже был сыном твоих партийских. Тебя тогда вообще приняли, несмотря на то, что у Марата привод был…        — Нет, Лев тебя любил, — бухтел тут же Кирилл, пойманный на самом главном своем грехе.        Осознание игольчатым одеялом легло на тело. Да ведь Вову просто подложили под выгодного человека. Точнее, отпрыска. И только чудо случилось, что они друг друга полюбили и Вову берегли, как могли. А может… Его и не любили? Может, все это было так, потому что надо?        Стало горько. Сердце напряглось. Не верило. Горше только то, что Вова очень хотел сегодня просто побыть рядом с папой, ощутить себя маленьким на миг и беззаботным. А вместо этого получил ворох болезненных воспоминаний, мыслей, осознаний, осмыслений… Лев был порядочным. Правильным, вежливым, воспитанным. Уважающим родителей и следующим их наставлениям. Наверное, даже слишком. Его семье всегда было важно выглядеть образцовой в глазах общества. Вова все неправильно тогда понял, когда влюбился. Его вовсе не полюбили. Просто так родители решили. И все это было правильно, потому что надо.        Так было надо.        В груди что-то оборвалось. Вова улыбнулся на силу, отвлеченно. И повернулся к отцу:        — Да, я везучий. Но Марату повезло больше. Он Андрея очень любит. И Андрей его тоже. Это ведь главное?        — Да…        Кирилл уже отмахивался устало. Марат спесивый. Он всегда делал так, как считает нужным он сам. Он только по любви женится и никак больше. Но попытаться следует.        Дома уже вкусно пахло, когда они приехали. Диляра с трепетом и восторгом от встречи расцеловала мужа прямо у порога, но скоро отлипла, вспомнив про курицу. Ужин сегодня выдался хорошим, но достаточно домашним, без лишних салатов, блюд, смущающих мелочей. Диля очень постаралась для Андрея. Она действительно бы хотела, чтобы такой мальчик стал частью их семьи. Поскольку без особого труда видела, как он на сына влияет. Марату с ним хорошо. За голову он взялся, может, только из-за армии и тяжелого пути, своих осмыслений, а вот настроение его, не такое вспыльчивое, как раньше, более вдумчивое и бережливое к остальным показалось ей результатом появления Андрея в его жизни. Все же Толя был мальчиком активным и не в лучшую сторону, такого надо было еще поискать. Даже хуже Вовки и его приключений, о которых папе знать не обязательно… Иногда казалось, что Толя больше двигает Марата на улицу, чем тот сам выбирает там шевелиться. А Андрей… Человек другого толка. Воспитанный. Марат с ним спокойнее стал, а после Афгана не лучше ли человеку именно спокойным и быть? Именно в покое и размеренности находиться, с тем, кто не дергает, никуда не втягивает и душу радует? Андрей Марата радует. И так хорошо, что сын к нему серьезно относится.        И хотя это все еще несколько смущающе, что Андрей младше, но с другой стороны — в этом нет ничего страшного. Многие рано знакомятся, такие традиции. Но Диляра уверена, что Марат его не попортит и не обидит. А если будет нужно — она сама настоит на свадьбе. Такого мальчика надо забирать в свои руки и ни в коем случае не отпускать!        Следующими в дом пожаловали как раз младшие. Андрей еще ломался у подъезда, все не торопясь заходить, так что его притащили пузом на плече прямо к дверям квартиры. Заходя с ним так, недовольным от проделки еще больше, Марат смеялся маме:        — Я вам подарочек принес! А че эти, — он глянул на вешалки, — приехали уже?        — Марат! Отпусти!        Быть попой к Диляре Андрею совсем уж неловко! Он пошлепал парня по спине и тот нехотя его отпустил.        — Заяц не хотел знакомиться идти. Боится. Нормально?        — Нормально, — кивает весело им Диля, — я тоже боялась с твоим дедушкой знакомиться… Ты же знаешь, какой он был строгий.        — Точно!        Дедушка любил только Вову и его маму, а к остальным относился придирчиво и строго. И то, к нему всегда было много требований. Особенно в знаниях музыки. Казалось, дедушка по его матери и дедушка по отцу соревновались, кто натаскает Вову в искусстве быстрее. Один — в хореографии, а другой в музыке. Они так пытали Вову, что он, слыша об их приезде в гости, все время куда-нибудь убегал. Зато теперь с Андреем может обсудить все композиции Мусоргского… И научить паре па.        Вошли в кухню. Пахло курицей. Животы едва не заурчали, а рты наполнились голодной слюной. А там папа, как обычно, надел маску полной доброжелательности. Он все же знакомится не с альфой, а с омегой, разница большая. Стараясь припечатать, Кирилл никогда не узнает, что там на самом деле у Андрея на душе. Впрочем, ему все казалось однозначным. Восторга жены он не разделял ни капли. А то, что Марат взялся за ум — вполне логично для него. Он взрослый лоб! Ему уже пора. Диля же засуетилась на кухне, готовя чай. Кирилл обнял сына, улыбаясь от встречи. Казалось, за месяц тот раздобрел, как кот на хороших харчах… И пожал тонкую руку Андрея. Рассмотрел внимательно его лицо, весь его вид. Хорошенький. Опрятный, простой, личико очаровательно кукольное, как с картинки. Понятно, почему Марату он понравился: Андрей очень красивый мальчик. Такие всем нравятся, за такими обычно стоит очередь из ухажеров и выбор у них явно велик. Кириллу ли не знать? У него Вовка такой до сих пор. И он человек взрослый, насмотрен, свое прожил и свой опыт знает. С трудом ему верилось, что и вправду Андрей скромный и весь из себя положительный. Все же, что забыл малолетний омега со взрослым альфой? Хотя пахло от него чисто, даже Маратом не тянуло и нос свербило от мяты. И неизвестно ведь, просто ли еще не успели или Андрей этот так целомудренен? Вряд ли Марат о близости с ним не думал.        Марат думал, но говорить Андрею об этом не смел. Не ориентировался на то, что друг у него сексуально-активный. Валере, вроде как, восемнадцать уже давно есть и это его дело, с кем и сколько трахаться, как ему и сказали — он уяснил. А Андрей малой и, к тому же, застенчивый на этот счет. Еще с дач было понятно, что быстро он не даст. И хотя там это казалось смешным, сейчас Марат его недоступность уважал. На улице такое считалось тупой ломкой, чтобы цену набить, но у него дома это называлось порядочностью и доверием, которое нужно заслужить. Толя ему дал, потому что оба хотели и были друг в друге уверены. Любовь до гроба, дураки оба — все, как полагается. Там не пришлось долго ждать, конечно, но тут его ожидание не смущало. Так должно быть. Андрей имеет право ему дать после свадьбы или хотя бы помолвки — и Марат подождет, если надо. Сейчас он ценил, что ему разрешено тесно обнимать любимого, дразняще целовать его в шею, касаться его губ своими, увлекая в долгие поцелуи… Но лапать или намекать на постель — да Андрей ему в рожу зарядит, если такое случится. Он и так больно пихается локтями, если Марат усердствует.        Заняли места за столом. Хозяйка позаботилась о каждом, предложив и блюдо, и попить, и выпить — если кто хочет. Оказалось, Кирилл умеет быть спокойным, когда надо. Вова боялся, что он начнет давить на Андрея, как давил на его парней, но, видимо, разница действительно велика и тот выбрал Васильева не пугать. Из-за чего весь ужин всем казалось, что папе он понравился. И Андрею тоже. Ему стало спокойнее, когда прозвучала первая безобидная шутка, и он уже не так сильно стискивал руку Марата в своей под столом. Но все же не мог ее отпустить, как утопающий соломинку.        Настроение выровнялось. От доброго тона за столом расслабился и Вова. Отпустил начавшую кипеть обиду, решив, что разберется с ней позже. Сегодня, с тортом и чаем на десерт, слушая разговоры об учебе, работе, планах на будущее молодых людей, их настоящие насущные проблемы, Вова действительно надеялся, что после ужина сможет посидеть с папой немного, отмечая послевкусие встречи, поговорить о своем, почувствовать себя маленьким…        Ему будто капризно хотелось попросить отца, чтобы он правда разрешил ему побыть маленьким. Хотя бы десять минут.        Вова никогда не был капризным.        Ужин закончился на веселой ноте. Марат глянул на часы и предложил Андрею его проводить. Им было, что обсудить вместе и с чего посмеяться, и он правда не верил, что все прошло настолько хорошо. Безоблачно. Но оба были счастливы, принимая данность, и радовались, что всё отлично. Лучше, чем оба могли подумать! У Андрея блестели глаза и краснели щечки, губы устали от улыбок и смеха, и горло слегка першило от того, что он говорил больше, чем обычно. Кирилл Сергеевич показался ему очень милым мужчиной, пускай лицо его запечатано в строгости, какую носят в себе люди-начальники, забывая снимать. Дядя Ильдар точно такой же.        Так что, как только они вышли, за дверью сразу можно было слышать их шумный новый диалог о своем. Вова тому улыбнулся и, обращаясь к папе, думал, что идея того женить Марата на ком-то другом шутка, что насчет Андрея он передумал и тот ему понравился, и никаких скандалов не предвидится. В конце концов, у папы сейчас сердце не в лучшем состоянии, надо бы думать, что он побережется.        Но кто бы фантазировал?        — Я же тебе говорила, что Андрей — хороший мальчик, — крутилась Диляра, убирая со стола.        О, она знала, что солнечная погода за столом — не всегда значит его одобрение. Абсолютно солнечной она была, когда за столом сидел будущий Вовин муж — и они оба знали, зачем и почему. Это Диляра тогда была похожа на грозовую тучу. Ей не нравилось, что ребенка используют так… Принципиально выгодно.        Но тогда аргумент был, что Вова — сын Кирилла. И Кирилл может устроить его жизнь наилучшим образом по своему усмотрению. С Маратом она обещала ему не позволять так поступать. Марат — ее сын. И он устроит свою жизнь так, как сам посчитает нужным!        Тогда повезло, что Вова был молодой и его правда очень уважали. Что жених его был порядочным, что друг другу они понравились и имели шанс на счастливую семью, несмотря на условия, не озвученые вслух. С Маратом так не повезет. Если Марат не любит — он и не будет об этом молчать. Это Лев молчал, он не даром был взрослым, по-своему мудрым, как родители научили.        — Хороший, — согласился Кирилл. — Но я уже нашел ему жениха.        Кипа тарелок звонко грохнулась в раковину. Кирилл сам напрягся.        — Я не поняла, — наигранно легко, как у дурочки, прозвучал ее голос. Вова чуял скандал. — Какой жених? Ты обещал мне обсуждать это со мной.        — Диля, там хорошая семья…        — Выгодная семья, — поправила Диля.        Ссора эта не для ушей Вовы. Вове все станет кристально ясно в том прекрасном званом ужине с семьей Льва, где те познакомились, в самом Льве и их браке… Кирилл отмахивался от жены, подняв ладонь в воздухе.        Вове все это стало ясно. Особенно когда Диляра отрезала последнее:        — Когда вы развелись, — она посмотрела на Вову, — Лев женился через полгода. Сейчас у них двойня. Вот, Кирилл! Я тебе не позволю так издеваться над Маратом…        Отрезало сердце по кругу одним взмахом ножа. Кровь затопила грудь тут же стынущей волной, как дегтем. Лев не не был готов к детям, ответственности, не берег Вову. Он не хотел детей именно от Вовы.        Стало так тошно. В миг ему стало плохо. Казалось ведь, что он отпустил свой брак. Он не страдал о прошлом, не видя в этом смысла. Но ведь Вова был уверен, что его любили так же сильно, как и он любил. Что все искренне. А теперь это все оказалось фарсом. Вова вышел из-за стола на негнущихся ногах и ушел в туалет. Его мутило. Настолько мерзко он себя никогда не ощущал. И, хотя его так и не стошнило и позыв прошел быстро, он не торопился выходить из комнатки, отрезавшей его от внешнего мира. В ней было тихо и пусто, как в его голове и душе. Он уселся на пол, на коврик, сотканный из полосок множества цветных тряпочек, и просидел там до тех пор, пока громко, легко не хлопнула входная дверь с задором. Это вернулся счастливый Марат, уверенный, что его дома ждет его любимая, счастливая за него семья.        Наивный.        Он только расстегнулся, как услышал, как ругаются родители на кухне. Вову он не заметил нигде, хотя вещи его были на месте. Он протопал в кухню, застал маму, трясущую чистой тарелкой, и понял, что сегодня в лучшем случае у них разбавится сервиз. Но не терял надежды все уладить:        — Привет… А че у вас случилось?        — Твой отец — свинья! Партийная подстилка!        — Диля! Ну что ты себе позволяешь?        — Крепкое словцо можно не тебе одному вставить! Я тебе повторяю: я не позволю, — впервые Марат слышал, как у матери гремит голос.        Она защищала самое ценное, что у нее есть, и ей будет нисколько не жаль, если все это в конечном итоге приведет к разводу. Она стерпела с трудом Афган и то, что муж туда отправил их ребенка, как будто она ему еще одного такого сделает — но уже тогда угрожала, что от него уйдет; она поддалась тогда. Но теперь терпеть не намерена Кирилла и его выкрутасы с браком.        — Хватит мешать нашему сыну жить. Ты посмотри, что ты сделал с Вовой! Тебе не довольно?        — Да ты слепая! Этот малолетка напишет на него заяву и будет сидеть твой Марат до нашей смерти!        Марат нахмурился. Сердце ворошилось в груди и руки против воли сжались в кулаки. Он спрятал их в карманы куртки. Напряжение в кухне можно было резать. Оно наполняло его мигом. И он мигом понимал, что происходит. Отцу Андрей не понравился, значит, а остальное — неважно. Еще миг — и он сорвется, как в ресторане. Ему не хотелось нападать на своего же отца.        — Пап, — окликнул он. Его голос, тихий и серьезный, вопрошающий, сбавил обороты ругани. Родители посмотрели на него и он спросил: — А что происходит? Что не так с Андреем?        — Он тебе не подходит. У меня есть для тебя хорошая кандидатура…        — Понятно, — вдохнул Марат.        Андрей ему подсказал, что если состояние кажется критическим, то нужно подышать. Три глубоких вдоха. Или посчитать хотя бы до пяти. Марат качнулся с пятки на носок мелко и шумно сделал один большой вдох. Раз. Андрей у него такой умный и такой заботливый…        — А меня спросили: надо мне это говно или нет? Я Андрея люблю.        — Разлюбишь.        Два.        — Нет. Он меня любит тоже, я нравлюсь его семье. Его отчим мент и даже ему я понравился…        — Мент? А как мент позволил тебе связаться с малолеткой? Вот и всё, — пожал отец плечами, трясясь от ликования своей догадке. Его глаза бегали от сына к жене, а голос продолжал: — Они напишут на тебя заявление, Марат. Ты головой-то своей думаешь?        Три. Марат вздохнул снова.        Выполз Вова. Он выглядел хуже некуда. Ему, видимо, уже потрепали нервы.        — Не напишут, — говорили младшие в один голос.        — Напишут. Или потребуют денег. Марат, я говорю последний раз…        — Я говорю первый и последний, — гремел уже младший, как первый, тихий раскат грома, — я его люблю. И я сам решу, встречаться мне с ним, жениться или еще че… Ясно? Мне не десять. Поздно за меня что-то решать. Я сам прекрасно знаю, кого мне любить и что делать.        Кирилл опешил:        — Раз знаешь — так пошел вон из моего дома. Ты если такой взрослый, Марат, так иди и живи отдельно. Сам себя содержи, да?        — Да пошел ты! И буду!        Марат глянул на Вову. Тот прилип к косяку в холодной, отрешенной позе, скрестив руки на груди, а в лице его было столько усталости.        — Вова, можно я у тебя поживу?        Губы тонкие поджались. Четыре. Они оба вздохнули. И Вова ответил:        — Можно. Такси пойди закажи.        Марат сорвался. Глубокий вдох шумел на ходу. Он был так хмур, так остр в каждом движении, что Вова отчетливо видел, что тот сейчас взорвется. Отец тихо цокал, провожая его взглядом. Мазнул по Вове и дрогнул.        Вова выглядел разбитым. Держался еще. Ему казалось, что ниточка уже где-то вдалеке порвалась, она не тянется, а просто мотается комком, ползет. Когда дойдет до конца, до замохрившегося растянутого хвостика — тогда и он сорвется, не выдержит.        — Ладно пап, — тихо сказал он. Горло сглотнуло, язык цокнул о небо. — Поедем мы. Потом поговорим, ты выздоравливай.        Ругаться сил никаких не было. Впервые ссора казалась мертвой. Горячие крики, сорванные глотки и трясучка от ярости были гораздо лучше, оказывается, чем такой конец, когда не находится эмоции, чтобы распалиться, зайтись в обвинениях…        Хлопнула резко входная дверь — это Марат пошел курить и ждать такси. Домой он уже не вернется. Ну его всё! Не нравится бате Андрей! Ага! Сейчас вот Марат взял и подмахнул ему сракой. И так подмахнул, согласившись на армию, и так уже натерпелся, насмотрелся, наслушался. Хватит ему. Пальцы доставали спички, зубы с силой сжимали фильтр. По горло он уже сыт папашей и его прихотями… В этот раз тот замахнулся слишком высоко. Первая затяжка сожгла треть сигареты. Обожгла ядом никотина легкие. Горечью осела на языке. Дурманила разум. Пять. Марат успокоился.        К Андрюше бы сейчас… Он бы собой окутал и сказал бы что-нибудь, чтобы точно все улеглось. Что угодно. Да тревожить его за зря не хотелось. Пусть сочтет, что всё хорошо. Пусть не волнуется. Ему и так хватает, у него много забот. И он волновался сильно сегодня… Надо было у него хоть раз было утащить вещичку какую! Тот же шарфик… Сейчас бы было в разы теплее на улице с ним.        Спустя некоторое время покурить рядом встал и старший. Они затягивались. Выпускали. Смотрели вдаль, на дома и редко горящие окна; смотрели на небо черное и крапинки редких зимних уже звезд. Снег валил крупно, одеялом застилая вокруг грязь прошедших дней. Это был первый пышный снег, коснувшийся земли так плотно, за две недели ноября. Сизый дым стелился низко, легкие выгоняли его надрывно. Сопели зло носы.        — Давай тебе хату купим?        В полной тишине голос Вовы казался громким, хотя звучал буднично. Марат пожал плечами.        — Деньги-то пропадают. Ценник подскочит сейчас…        Старший прав. Что-то идет не так уже. Чует Марат, что надо быстренько крутиться и соображать. А потом он деньги Вовке отдаст, как надо.        — Давай. Я с Вахитом посмотрю…        Машина такси остановилась у подъезда. Бычки упали в свежий пышный сугроб, оставив после себя талые дырочки. Квартира — это хорошо. Никто Мараткой помыкать не будет. Будет сам за себя отвечать. Взрослый лоб, правда. Пусть сам крутится, решает, с кем ему семью строить и как по жизни себя организовать… Пускай учится и на гражданке быть взрослым.        Марат учился. И, пожалуй, сейчас момент оказался решающим. Вову как-то так повело нехорошо, когда он к такси пошел, и Марат подхватил его под руку крепко, сесть помог. Глаза его все больше виделись печальными. Что-то внутри у брата сломалось. Он не скажет, пока не переболит. Он не любит людей расстраивать, тяготить. Ему стыдно всегда, если так случается… Но ведь это не отменяет его боли, слабости. И Марат молча, садясь в машине рядом, укладывает его на себя, обнимая за плечи. Как обычно Вова укладывает его, когда плохо.        — Что-то я очень устал, Маратка, — вздохнул тяжело Вова, ложась брату на худые коленки. Рука нырнула под щеку, помогая лечь удобнее.        — Ниче, я рядом.        Оба улыбнулись. Маратка взрослый уже. Не только Вове теперь быть крутым, ответственным и сильным, проблемы решать и что-то делать… Теперь есть Марат. Вместе они что-нибудь придумают и со всем справятся. Он и один может. Не дурак же?