Итадори Юджи - тень Мегуми

Мальчик идёт по улице. Спокойно поначалу, пытаясь шагать, как и все люди здесь вокруг — взрослые, вечно куда-то спешащие, нервные всегда. Они торопливы, они все время какие-то беспокойные, они срываются, кричат. Они все одеты в строгие костюмы в обтяжку, в которых сейчас наверняка жарко. Они ходят быстро, самую капельку сгибая длинные ноги, которые, кажется, прямые, как палки. Мальчик находит взглядом грузного мужчину. У него сальные волосы, зачёсанные назад, глаза-щёлочки, обвисшие, как у той соседской собаки, дряблые щёки. А сама кожа с пятнами — коричневыми, некрасивыми. И вся неровная, бугристая. Как у жабы. Мальчик слышал, что это называется «целлюлит». Соседские женщины все время это обсуждают. Только у них он, кажется, не на лице. А он не помнит, где, потому что его прогнали. Но точно помнит, что не на лице. У мужика с жабьей кожей слегка помятая белая рубашка с застиранным кофейным пятном, напоминающим голову козла. Задумчивого козла. Умного козла. Чрезвычайно. Но сам мужик ничуть не похож на этого козла. Совершенно. Поэтому мальчик пришёл к выводу, что жаборожий тупой, ведь козел умный, а мужик на него вовсе не похож. Абсолютно. Что ж, бывает. Не повезло просто. Зато у него подмышки потные, так что пятна на рубашке видны. Большие такие, желтоватые даже. Брюки синие, но на коленках слегка протёрты и висят. Кожаные ботинки все в пыли, но она немного стёрта, размыта, словно мужчина наступил в лужу. Так что теперь туфли просто грязные. Сам незнакомец с бугристой кожей стоит в теньке, повесив такой же синий, как и штаны, пиджак себе на руку. И протёрты у него уже не колени, так как их на пиджаке нет и быть не может, а локти. Тоже более светлые, как с налётом беловатым. Пиджак он снял, потому что жарко стало. И рукава у него на рубашке закатаны по той же причине, так что теперь волосы на руках видны. И часы у него на левой руке надеты, блестят в солнечном свете. И газетой он сложенной обмахивается всё время. Но не очень-то помогает: всё равно по лбу капли пота скатываются. И видно, что он весь мокрый. Мужчина, наконец, выходит из спасительной тени под знойные солнечные лучи. Вздыхает грузно, тяжело. И идти начинает. Но походка странная у него — как утка шагает. Переваливается с ноги на ногу. Медленно тело одутловатое двигается, пошатывается даже немного. И ноги заплетаются слегка. Мальчик за ним. Скопировать пытается, семенит чуть позади. Зачем, он и сам не знает. Просто интересно ему. Вот и плетется сзади. Хотя как плетется — постараться приходится, чтобы поспеть. Мужик хоть идёт не так уж и быстро, однако ноги у него точно длиннее, чем у ребенка шести лет. Вот приходится мальчику лапками своими перебирать быстрее, лишь бы не отстать. Не знает он, куда жабья кожа направляется. Да и не слишком это важно. Мальчик свой маршрут наизусть помнит, благо дедушка затвердить заставил крепко. Так что идти за мужиком он будет только до тех пор, пока пути их не разойдутся. И дальше пусть незнакомец своей дорогой идёт, мальчику это безразлично. Он ведь его даже не знает. Но мужик пока что идёт в нужном ребёнку направлении, так что тот продолжает семенить сзади, чуть подпрыгивая. Оживленная улица сменяется тихой, спокойной. Тут уже расположены частные дома, а не магазины и офисы. Они здесь, конечно, встречаются, но всё-таки реже, гораздо реже. Деревьев тихий шелест. Кроны солнце перекрывают, так что идут они в тени. Не так жарко. Да и асфальт не нагрелся, не как в центре, где от него словно пар густой валит. И воняет. А здесь свежестью пахнет, цветочками. Тут на улицах нет никого. А если и встречаются редкие прохожие, то одеты они точно не в костюмы. И не спешат никуда, прогуливаются спокойно. Или на лавочках сидят. Внезапно мужик перед ним шаг замедляет, голову влево поворачивает. Останавливается совсем вскоре. И чем, спрашивается, его так кусты заинтересовали. Мальчик тоже притормаживает, но всё же дистанцию держит. За угол прячется незаметно. Интересно ему. Мужик же руки в боки упирает, брови редкие на переносице сводит. Хмурится. Губу мясистую пожевывать начинает. Обращается к кому-то. — И что же вы, молодой человек, так тут расселись? Ась? Плиты белые все испачкаете, испоганите. Всё потом в следах подошв будет, в земле. А оно, спрашивается, почему? А потому что расселись вы тут. А мне потом ходить да любоваться каждый день, — причмокивает. — Никто ж это оттирать не будет. Работу свою выполнять не хотят, а я ж деньги за что плачу, спрашивается? Ась? То-то же. Обленились совсем. Раньше то их в узде держали. А сейчас. Ничего не делают. Что испачкано, то уже никого не интересует. Так что извольте, юноша. Слезайте, слезайте. Хватит мне тут пачкать. — Тянет толстые, как сосиски, пальцы к плечу парня, лицо которого было скрыто от цепкого детского взгляда ветвями кустов, сквозь которые видны были лишь общие очертания. Но не успевает мужик схватить юношу за куртку, как последний лёгким движением кисти останавливает жаборожего. — Не трогайте меня, — произносит молодой человек абсолютно спокойно. Но даже в этом тихом голосе слышны стальные нотки. Мужчина напротив шумно выдыхает. Хлопает влажными губами пару раз, брови вверх ползут. Отступает на пару шагов. Потом вдруг резко руку от груди прижатую отрывает и пальцем указательным прямо перед лицом парня трясти начинает. — Ишь ты! Хамить старшим вздумал, сопляк? Ась? Тебя чаво это, совсем со старшими разговаривать не учили? А вот я-т тебе урок то преподам, можешь мне верить. Руку на меня поднять удумал, а?! Ну-ка, пойдем-ка со мной, пошли, пошли тебе говорю. Да. Пошли, урок тебе преподам. Неблагодарные. Поколение пропащее совсем. Тьфу на вас, ироды. Совсем старших уважать разучились. Я вот помню, в моё время, если взрослый скажет чего, то попробуй только не послушайся. Уважали тогда старших, боялись. Эт сейчас все неженки, только пальцем тронь — сразу крики выше гор. Дитё, мол, обижают. Даже по-человечески ремнём уже воспитывать нельзя: засудят сразу. Попробуй на дитятку рот открыть — сразу жаловаться побежит. Да в наше время никому и в голову б не пришло на родителей доносить, воспитывали нас так. А если б и подумалось, то сразу б в ужас — как так, как так можно! А сейчас и жаловаться побегут сразу, и ремнём их воспитывать нельзя: засудят сразу. А как без этого? Сразу с детства нужно к послушанию приучать, чтоб боялись пикнуть лишний раз. Вот с нами так, и чего? Ничего, людьми зато нормальными выросли, не то что вы. Совсем страх потеряли, уважения никакого к старшим. Вот нас не так воспитывали. Да-а… А я вот всегда говорил, что ребенок всё через силу узнавать должен. А то тряпкой вырастет. Вот так вот. А вырастают умные шибко. Им взрослый говорит — они перечить начинают. Непорядок. Слышал бы мой дед — в гробу б перевернулся. Ась? Уши б тебе поотрывать, совсем не уважаешь старших. Тебе говорят слезть, так ты и слезь. Коль взрослый говорит, слушаться надо. Вот так вот. А не это вот всё. Да руку поднимать.! Глаза в пол и не дышать лишний раз. А тут.! Ишь ты! Та где такое видано в конце то концов. Выпороть бы тебя хорошенько. Ремнём. Да, ремнём хорошенько отстегать. Как меня в детстве. Вот тогда б мозги и встали на место своё. Вот так вот. Встали б мозги на место тут же. Нет, та где такое видано то, люди добрые! Да чтоб на взрослого-то голос повышать, голос поднимать. Пропащее поколение. Вот в наше время-то мы… Речь его долгая, путаная, прерывистая, неразборчивая местами. Всё причитает, руками машет. Под конец сбиваться начинает, повторяться, по несколько раз говоря одно и тоже. Язык у мужчины уже заплетается, последние фразы различить трудно становится. Парень же всё это время молчит. Может, слушает, не перебивая, а может и просто внимания не обращает. Всю речь пламенную не двигается почти, под конец лишь поворачивает голову в сторону тупого мужика напротив. А тот всё стоит, слюнями плюется. И на козла совсем сейчас не похож. Совсем-совсем. Скорее на свинью в истерике. Так что правильно мальчик решил, что он тупой. К тому же, он и вправду ведь тупой. Юноша, который в кустах сидит, молчит. Наконец, жаборожий останавливается, чтобы дыхание перевести, а ему это надо, он ведь толстый. А толстые всегда устают быстрее. У них дыхание сразу сбивается. Мальчик знает, потому что у него в классе мальчик жирный есть. У него на животе складки, и два подбородка висят. Учитель говорит, что нельзя говорить, что мальчик жирный. Нужно говорить, что у него лишний вес: так вежливо будет. Но вес у мальчика точно лишний, ведь живот у него, как бочка, складки висят, ноги и руки толстые, и кожа на них тоже висит. И два подбородка. Мальчик думает, что жаборожий тоже таким в детстве был. С лишним весом. И вырос, но жир этот тоже вместе с ним увеличился, не делся никуда. Мальчик не хочет, чтобы его одноклассник тоже таким стал, когда повзрослеет. Лучше пусть жир у него не увеличится, а его столько же останется. Чтоб когда тот толстый пацан с третьей парты вырос, не так было заметно, что он с лишним весом. А то будет так же стоять и платочком вытираться, газеткой обмахиваться. Как жаборожий сейчас. А парень, который в кустах сидит, и чьего лица мальчик не видел ещё, произносит: — Дядя, да ты пьян совсем. Мужик на это лишь глаза пучит. Как рыба в продуктовом, которая в аквариуме плавает. Не знает бедная, что зарежут её скоро. А мальчик знает, потому что на ужин её есть будет. Пазл в детской голове складываться начинает. И понимает ребенок теперь, почему мужик шёл, шатаясь. И почему говорит слишком громко, запинается всё время, путается. И потный он весь не только от жары. И дышит тяжело. И глаза всё время бегают туда сюда. Что он, пьяных не видел за шесть лет своей жизни? Видел. Несколько раз. Да. — Д-да ты что говоришь-то, сопляк. Кто тут пьяный, я что-ли? Да я только три рюмки выпил, слышь. И потом ещё немного. Да ты кто вообще такой, чтоб мне говорить что-то? Ась? Совсем старших не уважаешь, потерянное поколение. Эй, меня подожди… Ремнём бы вас всех. Мальчик почувствовал, что голос жаборожего тише становится, словно тот отдаляется. Выглянул из-за угла своего — и действительно. Мужик руками размахивает, орёт чуть ли не всю улицу, так что аж прохожие редкие оглядываются да головами качают осуждающе. И направляется пьяный в известную только ему одному сторону. И говорить продолжает с парнем. Думает, видно, что тот впереди или рядом шагает. А юноша всё так же сидит в кустах и смотрит ему вслед. Наконец, когда мужик отошёл так далеко, что его уже не видно и не слышно почти, парень из укрытия своего вываливается с громким хохотом. Так, что аж за живот держится. И мальчик теперь может хорошенько его рассмотреть. Раньше то его ветви скрывали. Парень был среднего роста, с тёмно-коричневыми волосами и большими карими глазами. Одет в форму какой-то школы, только куртка укорочена. И рот у него большой. И смеётся он так заразительно, что мальчик тоже не удержался от хихиканья. Юноша, когда это услышал, смеяться перестал. Только присел на корточки с улыбкой и повернулся в сторону ребёнка. — М-м-м, и как давно ты здесь? — спрашивает спокойно, тоном ласковым. — А я за ним шёл. — Розовая макушка из-за угла выглядывает, ореховые глаза с карими встречаются. — Поня-я-ятно. И что думаешь? — Голову в бок наклоняет, на попугайчика похожим становится. И смешинки в глазах так и пляшут. — Он глупый, потому что на козла-пятно не похож. — Мальчик выходит из-за угла, останавливается перед парнем. Тот хихикает слегка, когда слышит. Но бровки нахмуренные видит, так что руки в жесте примирительном поднимает. — Да, я тоже так думаю. А ты куда идёшь? — Домой. Я вон там живу, видишь? Вон тот дом. Не там, где дыры в заборе. Другой. Красивый который. — Ясненько. — А ты ищешь кого-то, да? — Доверчиво ближе придвигается, ресницами хлопает. — А? С чего ты взял? — Парень удивлённым выглядит, смотрит с непониманием. — Ну, у тебя тут клетка пустая. А зачем тебе пустая клетка? Значит в клетке кто-то был. А если тут кто-то был, а теперь его нет, то он сбежал, и ты его ищешь. — Смотрит устало. Ещё бы — вроде взрослый, а такие простые вещи объяснять нужно. Юноша напротив в ответ на это расслабляется заметно, брови хмурить перестаёт. Усмехается. — А, клетка пустая. Ясненько. И как тебя зовут, умный ребёнок? — Юджи. Меня зовут Итадори Юджи.