***
Нанами нервно постукивает по сиденью. Ритм постоянно сбивается, что приводит блондина в ещё большее бешенство. Замкнутый круг. Мегуми же скучающе смотрит в потолок. Хайбару и мальчика с ним всё равно не видно. Мальчика с ним. Сложно осознавать, что этот ребенок — Юджи. Его Юджи. Не верится в это совсем. В голове не укладывается. Кенто велел ждать сигнала от Хайбары. Мегуми не в курсе, как они там договорились, так что даже не пытается следить за происходящим. Успеется. Время идёт, а ничего не меняется. Хотя, учитывая способность Юи заболтать всех живых существ в радиусе десяти метров, это неудивительно. Во время своих рассказов он и сам увлекается, так что забывает обо всём. В том числе и о цели, с которой его на задание отправили. Так что остаётся ждать того момента, когда он возьмёт небольшую передышку. Тогда есть крохотный шанс на то, что Хайбара вспомнит уже о людях в припаркованной неподалеку машине. Потому что сидеть в этой консервной банке в такую жару уже просто невозможно. Наконец, Нанами немного дёргается. Видимо, молитвы богам кожаных спинок были не напрасны. Так что Хайбара всё-таки подал сигнал свой несчастный. Кенто поворачивается и лишь озвучивает очевидное: — Выходим. Выпускай своего чёрта. Посчитав, что сейчас не лучшее время для выяснения отношений, Мегуми ничего не говорит на очередное неласковое прозвище Юджи. Который, кстати, уже привычно бесшумно и мгновенно появляется за спиной. Он молчит. Чувствует, наверно, что не время сейчас. Они выходят из автомобиля. Дверца привычно хлопает, но всё вокруг Мегуми словно замирает. Как в вакууме, в мыльном пузыре. Да, он, разумеется, видел фотографии. Но картинка и реальность — совершенно разные вещи. Абсолютно. Так что теперь он просто стоит и смотрит, поражённый. Разглядывает в открытую своего маленького Юджи. Такого похожего на себя взрослого. Только у малыша нет шрамов на лице, глаза нормальные, обычные, распахнутые широко. Ресницы пушистые. И щёки с румянцем персиковым. И губы пухлые блестящие. Он похож на куклу. Безупречно сделанную куклу. Должно быть, он так и завис. Но из ступора его выводит чересчур жизнерадостный голос Хайбары. — Смотри, это Нанами Кенто, мой лучший друг. И маленькое чудо голову поворачивает. И видно становится, что и прическа у него такая же. Снизу короткие темные волосы, сверху подлиннее розовые. — А этого хмурого злюку зовут Мегуми. И ангелочек в его сторону смотрит. И они взглядами встречаются. Маленький Юджи ему улыбается, ладошкой крохотной растопыренной машет приветливо. И языком по губам своим нежным проводит. — Приятно познакомиться, меня зовут Итадори Юджи. И голос у него чудесный. Нежный, звонкий. А Мегуми не может оторваться от него. Такое чувство, словно этого ангела он видит в последний раз. И ему такие мысли не нравятся. Плохое предчувствие. Словно непременно что-то плохое произойдет. И тут он понимает, что совсем забыл о своём взрослом Итадори. А вспомнил слишком поздно. Потому что тот уже касается пальцем ладошки детской, в кулачок крохотный сжатой. — Стой! — из горла крик вырывается, но уже слишком поздно. И лица всех троих вытягиваются в удивлении.***
Пушистые зелёные колоски не сильно, но настойчиво щекочут прямо под коленками. На нём короткие джинсовые шортики, так что ноги его абсолютно сейчас беззащитны перед всеми этими растениями вокруг, чем те охотно пользуются, подлые. Но он губы сжимает поплотнее, терпит щекотательную пытку, как взаправдашний воин, известный на весь мир своею храбростью и боевым духом в придачу. Однако пару раз хихиканье сдерживать не представляется возможным, так что несколько предательских тихих смешков из его рта всё-таки вырываются. Но всё же маску храброго вояки это ничуть не портит. Свидетелей-то нету, а сам себе он подобное, разумеется, простить готов. Августовское солнце нещадно глаза слепит. Мальчик давно понял, что на него лучше не смотреть: сразу слёзы выступают, а если не отведёшь взгляд, то и по щекам течь начинают стремительно, горячие. И на губах после солёный привкус остаётся. И на футболке пятна мокрые. И, когда слёзы высохнут, то щеками двигать неприятно. А если и после этого глаза не отводишь, то совсем невыносимо становится, так что веки сами смыкаются плотно, как бы старательно их не пытаться открытыми держать. А потом глаза болеть начинают нестерпимо. И голова тяжёлая становится, как сковорода чугунная. И кажется, будто по ней ещё и половником металлическим бьют, вроде того, что у него дома на кухне лежит. И внутри черепа гул постоянный начинается от этого. Неприятно. Так что лучше на солнце в упор не смотреть, он это уже понял давно по опыту своему довольно обширному в вопросе этом. И глядит теперь только вперёд. Но и тут света предостаточно, поэтому глаза щурить приходится волей неволей. Вернее, они сами в узкие щёлочки превращаются, словно оберегают себя самостоятельно. Пока он был погружен в размышления, то и не замечал, что трава постепенно становится всё ниже и ниже, редеет. И всё чаще под ногами не сухие стебли хрустят, а мелкие веточки. Узкая каменистая дорожка, ведущая в лес. Её заметит только тот, кто точно знает, где она находится. Местные утверждают, что найдут эту тропинку даже в полной темноте безлунной ночи. Для остальных путников найти дорогу через лес будет уже не столь просто. Неприметна она слишком. Но мальчик знает и помнит, куда идти, так что проблем не возникает. Путь до своего тайного места он помнит прекрасно. Под ногами мелкие камешки похрустывают. Дорожка уходит чуть вверх, в гору, так что и поскользнуться случайно можно. Но идёт он пока спокойно, без происшествий. Надеется, что подобное ему не грозит, но старается всё равно быть чуть аккуратнее и внимательнее. И с каждым шагом всё ближе к лесу подбирается. Идти становится труднее: кажется, будто заросли густеют прямо на глазах. Ветки кустов ноги бедные, которым и так уже досталось знатно, царапают, словно мстят за что-то неведомое. А он, между прочим, палкой колотил отчаянно вовсе не их, а только колючки кусачие, которые ему все штаны разодрали, превратив их низ в нелепое подобие бахромы. И ему мало того, что знатно досталось дома от деда за такое своеобразное усовершенствование одежды, так ещё и брюки эти были последними длинными, так что теперь он только в шортах ходить и вынужден. А в них риск быть поцарапанным или ужаленным крапивой возрастает значительно. Что его уж точно не радует. А кто в этом виноват целиком и полностью? Правильно, колючки. Вот так и выходит, что месть его была полностью оправдана и справедлива. Но кустики этого словно не понимают, неразумные. Мозгов же у них нет. Так что и понять причины экзекуции над дальними родственниками своими не могут. Целятся ветками острыми во все участки кожи открытой, царапаются мстительно, будто и впрямь за собратьев решили той же монетой отплатить. Но мальчик внимания старается на подобные трудности жизни не обращать. Заросли руками раздвигает, упрямо вперёд продвигается. Знает, что ещё немного до цели его путешествия осталось, так что духом не падает. И даже устать почти не успевает, как уже вновь видит солнечный свет, пробивающийся не сильно, но довольно заметно сквозь сомкнутые неплотно над головой. И, наконец, отодвигает он руками последнюю преграду. И, пригнувшись слегка, выходит из лесочка. Глаза прикрывает едва, позволяя им привыкнуть к свету, яркому чересчур после полутьмы чащобы. Он останавливается прямо в центре поляны. Его поляны. Личной, можно так сказать. Ведь кроме него никто сюда и не ходит. Местным подобное даже в голову не приходит. Смысла в этом никто не видит. На этом пятачке травы и не растёт ничего путного даже: ни грибов нет, ни ягод. Вряд ли кто-то даже помнит об этом месте, ведь к чему в голове что-то столь бесполезное. Только случайно забрести могут туристы или просто путники, случайно мимо проходившие. Да и то не задержатся: опять же, чего особенного они найдут на небольшом участке травы посреди леса. Полезного здесь нет ничего, даже родника со свежей прохладной водой. Так что мальчик это место целиком и полностью своим персональным царством считает. Окидывает взглядом владения свои. Не сказать, что очень обширные, однако он сам не такой уж и большой, места занимает не так много. И футбольное поле целое ему уж точно не требуется. Наоборот, из-за размеров полянки и того, что она вся лесом окружена, мальчик тут себя очень комфортно и хорошо чувствует. Спокойно, умиротворенно. Будто он защищён от всего того, что творится за пределами этого крохотного клочка земли. Как птенчик в гнёздышке. Но мальчик не в ворохе веток и пуха сидит, а на жестковатой короткой травке. И стенками гнезда ему служат не прутики, а кое-что похожее, но потолще подлиннее, покрупнее. Лес. Стена деревьев, отделяющая его от остального мира. И время тут словно замирает. Он лежит на спине. Не слишком удобно, но он рад, что ему позволено поганить одежду следами грязи и травы: дедушка, хоть строгим и бывает, но понимает потребности мальчишеские. И не ругается сильно, когда он весь испачканный и мокрый возвращается домой поздним вечером. Качает головой с лёгким укором только, но ничего не говорит. У него впереди ещё целый день. У него впереди много времени. У него впереди целая жизнь. И он отодвигает в сторону массивный с виду валун. Тяжеловат, конечно, но мальчик приловчился уже давно. Да и он гораздо сильнее обычных детей. Об этом ему часто говорят, но и сам он не так глуп: тоже это осознаёт. Причины никто не знает, но ему это не слишком важно. Достаточно того, что его все называют супергероем и считают очень крутым. Да, он тоже такого же мнения, разумеется. Поэтому и решил он сделать тайник под этим тяжёлым камнем, понимая, что никому и в голову не придет его как-либо передвигать. Так что место вполне себе надёжное. Взгляду открывается небольшая аккуратно вырытая в земле ямка. Тут он хранит все свои сокровища. По-хорошему, надо бы приспособить под это дело сундук. Ведь все истории про пиратов не зря придумали: клад нужно класть только в сундуки, это очевидно. Но единственное, что подходило, дед взять не разрешил. Сказал, что бабушкину шкатулку для драгоценностей он не отдаст, несмотря на все заверения внука о том, что она бы такое использование своих вещей точно одобрила. Всё тщетно. Уговоры ни к чему не привели, поэтому пришлось довольствоваться картонной коробкой из-под кукурузных хлопьев. Если подключить воображение, то можно прийти к выводу, что это действительно самый настоящий пиратский сундук с кладом. Правда, очень сильно постараться придется. Но оно того стоит, это прям точно. И если к коробке ещё могут возникнуть вопросы, то сокровища в своей ценности сомнения не вызывают абсолютно. Бутылочные стёклышки всех цветов и размеров: квадратное голубое, куча просто прозрачных, небольшой осколок кроваво-красного, напоминающий настоящий рубин по его мнению, жёлтое прямоугольное почти, но края неровные, с заусенцами. И просто куча мелких стекляшек, описанию не поддающихся — просто мусор, который он, как сорока, тащил в свой тайничок. Но была тут и несомненная жемчужина его коллекции. Прозрачное, как капля росы, медленно скатывающаяся вниз с хрупкого листика поутру. Чистое, отполированное тщательно бесчисленное количество раз и при каждом удобном случае. Круглое, как линза в очках Гарри Поттера. Изумрудно-зелёное стёклышко, его любимое. Восхитительное. Неповторимое. И дело тут не только в красоте. Хотя это тоже довольно важно. Ведь полюбил он трепетно осколки именно в тот момент, когда понял, что, если смотреть через цветное стекло, то и мир вокруг окрасится соответственно. Ультрамариновые стены домов на его улице. Нежно салатовый песок на речке, где он купался с друзьями летом. Коричнево-красный асфальт под ногами. Розовые, как цветущая сакура, лавочки. Цветные стекла можно комбинировать и соединять, чтобы получить цвета получше. Но и тут были свои подводные камни, ведь изображение могло получиться мутным, словно протереть глаза забыли. Иногда стекла были с трещинками. И тогда весь мир делился на грани, словно разрезался на кусочки тонкими белыми линиями. Поэтому в некоторые дни мальчик специально брал стёклышки с дефектами, ведь тогда всё исказится ещё сильнее. И только солнце останется таким же белым и нестерпимо ярким. Ведь оно главенствует на Земле и во Вселенной. И ему часто говорят, что он похож на солнышко. И каждый раз мальчик в недоумении, ведь как он может даже отдаленно напоминать что-то подобное? Огромное. Сверкающее. Пылающее на небосводе. И он понимает, почему древние люди поклонялись Солнцу. Самому могущественному в этом мире. Великолепному, способному одновременно внушать суеверный ужас и даровать жизнь. И он из уважения к светилу никогда не смотрит на него сквозь стекло. Чтобы не искажать нечто столь прекрасное. Это было бы кощунством. Поэтому он экспериментирует. Со стеклами, цветами, сколами, трещинами. И каждый раз эффект другой. Итоговый результат отличается, никогда одинаковым не бывает. В один момент ему пришло в голову, что если зимой посмотреть на улицу через зелёное стёклышко, то кажется, будто открылся портал в знойный летний день. Словно открываешь окно и, уперевшись руками в подоконник, окидываешь взглядом двор. Но ничто из его ещё скромной тогда коллекции не подходило задумке. Слишком темно, слишком жёлто, слишком много неровностей, слишком мутно, слишком слишком. Слишком фальшиво. И он уже было забросил эту идею, опустил руки окончательно. Ведь ни одна бутылка, коих он встречал после этого предостаточно, не соответствовала его требованиям. Но однажды он заметил его. Прекрасное стекло. Скорее линза, ведь была она аккуратно обточена и отшлифована. Идеально круглая, так что можно было носить её, как монокль. Он с трудом выменял её у владельца. Пришлось отдать несколько мелочей из кармана, но оно того точно стоило. Ведь теперь у него был собственный карманный портал в лето. Сугробы становились поросшими короткой травой холмиками, на припорошённых снегом деревцах вырастала сочная листва… Наверное, со стороны это выглядело весьма странно: мальчик, держащий перед глазами кусок обычного зелёного стекла. Но разве это важно? Со временем эта линза стала его любимой, вытеснила постепенно всех соперниц, ещё пытающихся бороться за внимание владельца. Нет, он использовал и другие стёклышки, однако чаще всего мир вокруг был окрашен в зелёный. Вот и сейчас он лежит на своей полянке посреди леса и смотрит на небо, сменившее цвет на бирюзовый. Деревья, заключившие этот пятачок травы в свои плотные объятия, расположены так, что кроны их, если смотреть лёжа, образуют круг, почти идеально подходящий по радиусу линзе. Поэтому он и любит это место. Здесь идеально всё. И он лежит, раскинув руки, и над ним плывут неспешно, внимания не обращая ни на что вокруг, мятные облака.