«Я на это не подписывалась».
Нельзя сказать, что он был убит словами, но всё же непонятная горечь прокралась в сердце. Горечь, страх, досада и сплошное недоумение. Быть с ней оказалось прекраснее, чем он себе представлял. Держать ее тело в своих руках и шептать на ухо всякие глупости, наслаждаться музыкой ее стонов и видеть, как она тянется к губам за очередным поцелуем. Предел всех мечтаний. Быть. С ней.«Я на это не подписывалась».
Непонимание породило плод сомнений, отнюдь не позитивных. Она хотела секса? Очевидно. Как и он. Она его получила. Хотела ли она только секса? Мужчина стиснул челюсти и крепко задумался. Она не была похожа на пустышку, которая довольствовалась сексом ради секса. Голый, ни к чему не обязывающий акт. Ее глаза доказывали обратное. Желание обладать ею во всех смыслах вылилось в одну невинную шутку, повлекшую за собой последствия. И в этих последствиях Демидов барахтался теперь из последних сил. Звон разбитой тарелки ударил по мозгам. Девушка ойкнула и, видимо, прислушалась к звукам из ванной. Включив кран на полную, мужчина стал имитировать активные действия, в глубине души молясь, что эта неуклюжая не прибежит к нему с извинениями. Никаких шагов. Ну слава Богу. Облокотившись руками о раковину, снова взглянул на свое отражение. Он очень устал, хоть эту усталость и не променял бы ни на что в жизни. Темные мешки, на которые он никогда раньше не обращал внимания до встречи с Верой, залегли под глазами, а морщины как будто стали ещё глубже. Ее смущает его возраст? Но сегодня ночью и днём мужчина показал ей, что возраст страсти не помеха. Показал не с целью доказать, а потому что сам чертовски этого желал. Но сейчас он желал одного: залезть в ее безбашенную голову и разобрать по полочкам пресловутых тараканов. Есть ли у нее чувства к нему? Определенно, и они не ограничиваются одним лишь физическим влечением. Ее давнее признание в неравнодушии, когда они оба ходили по краю пропасти в его кабинете, - не пустые слова. Но теперь в эту пропасть Демидов падал один. Сорвавшееся с губ признание в любви этой ночью, благополучно миновавшее спящую девушку, не просто жило в нем: оно до дикого ужаса переполняло его, рвало сердце на части и лишало любого намека на самоконтроль. Проснувшись, Демидов готов был ещё сотни тысяч раз повторять ей эти три слова, но сейчас язык будто онемел. Не осталось желаний, которые оказались вдребезги разбиты любимым человеком, сил, позволяющих вдыхать спертый вокруг воздух, и эмоций, в одну секунду потушивших черноту ночного пламени в его глазах. Одна шутка - нездоровая реакция - блок. А что, если... Мужчина разжал сомкнутые насмерть губы и, глядя на стекающую в отверстие ребристым потоком воду, попытался проговорить треклятую фразу, вложив в нее всю свою бурлящую внутри нежность. Вспомнил прохладную, но живую серость ее глаз, четко очерченный природный контур пухлых губ, вечно непослушную копну русых волн, как обычно, спадающих на лицо.«Я на это не подписывалась».
Он в бессильной злости стукнул сильными ладонями по краю раковины и прошипел сквозь до скрежета сжатые зубы. Нет. Не может. - Ты там раковину разбил? И кто ещё из нас неуклюжий? Задорный девичий голосок прилетел с летним сквозным ветром, и мужчина очнулся, ещё раз взглянув на свое замученное отражение. Он ее любит. Безумно, горячо и упоительно. Любит в мыслях, но не на словах. Почему? Потому что на словах нельзя. С ней нельзя.***
Уложив Есению, девушка прошла на кухню и заварила себе крепкий чай, кинув в кружку толстенный кусок лимона. После всей этой ванили, случившейся с ней ночью и днём, захотелось сладкий вкус сказки перебить кислинкой. Не было необходимости в телепатии, чтобы понять, что ночное отсутствие Веры принесло положительные результаты. Ольга Андреевна прекрасно понимала, где и с кем была ее дочь, но догадки оставила при себе. Знала, что она не расколется. Любой вопрос заставил бы ее выпустить иглы и начать обороняться, верно храня тайну, свою и его. Будничный разговор быстро сошел на нет, и женщина, пожелав дочери спокойной ночи, ушла в свою комнату. Маска моментально была сброшена. Глаза наполнились слезами, родив на свет тоненький всхлип, и девушка прикрыла рот рукой, чтобы не издать ни звука. Всё внутри ныло до такой степени, что хотелось выть. Отставив кружку с чаем, заваренным лишь для того, чтобы занять руки, которые так и тянулись к то и дело искривляющемуся рту, Вера уронила голову на стол. Зубы вновь вцепились в искусанные по другой причине прошлой ночью губы, но она не почувствовала боли. Вся боль скопилась в ее сердце, колотящемся в ритме чечётки. Заполняла до краёв, бурля неистовым потоком и доставая до каждой клеточки мозга. Она знала. Знала, что так будет. Вспоминая, каким отстраненным казался Демидов после двойной утренней "зарядки", Вера беззвучно заплакала. Соленые слезы касались израненных губ, и неприятное покалывание поднимало волну раздражения. Раздражения на саму себя. Дура. Грёбаная дура. Надеялась, что после того, как она раздвинет ноги, он признается ей в любви и станет целовать песок, по которому она ходила? Нет. Он просто замкнулся. По классике, правда? Добился, поимел, порадовался, удовлетворился и уполз. Уполз в свою долбаную скорлупу непроницаемости и бьющего в самое сердце равнодушия. Теперь она четко ощущала, как лезвия вонзались в ещё трепещущую плоть, или ей только казалось? Галлюцинации... Чёрт, но насколько реальными они были! Ей даже привиделись капли крови на своих руках. Словно она только что вырвала дергающееся в предсмертных конвульсиях сердце с наполнением в виде одного-единственного человека, и ноги чуть было не потащили девушку к окну. Туда же обычно выкидывают ненужный хлам? Или нет? Слишком реально. Слишком. То, что всё это действительно происходит с ней, сперва казалось шуткой, но какой жестокой, сука, шуткой! Доверилась, как бездомная собачонка. А ее вновь отшвырнули ногой, не забыв напомнить про ее место. Мол, что, захотела пригреться, почувствовать себя нужной? Ну как, понравилось? Так на же тебе тупую, изысканную боль! Мало? Я подкину, у меня ее здесь ещё много, на тебя, такую глупую и наивную, хватит. Чтобы ты вопила, ныла и брыкалась. И никогда больше не посмела поверить двуногим. Они предают. Бросают. Стирают в порошок. Всю обратную дорогу до ее дома они преимущественно молчали, делая вид, что наслаждаются музыкой, играющей по радио. Но если попросить назвать ее хоть одну песню, она бы с треском провалилась. Впервые за последние месяцы она едва сдерживала слёзы, находясь рядом с Демидовым, и молилась, чтобы они как можно скорее добрались до ее дома. Кажется, она даже не попрощалась. Возможно, выдавила из себя пару звуков, но в тот момент это всё, что она могла ему дать. Перестав ощущать себя человеком, как на крыльях ангела взлетела на свой этаж, чтобы быстрее оказаться в родных стенах. Здесь нет боли, вокруг нет, только внутри. Ноги периодически тянули ее к подоконнику, слезящиеся глаза жаждали увидеть стоящий у подъезда Мерседес, в котором он сидел и догонял потихоньку своим мозгом, насколько подло и мерзко себя повёл. Но страх разочароваться, увидев пустое место, цепями сковывал лодыжки, заставляя ощущать холодный пол голыми пятками. Она не посмотрит, ни за что. Потому что страшится обоих вариантов. Она не хотела, чтобы он был там, и также не хотела, чтобы уезжал. Она хотела сдохнуть. Взглянув на свои ладони, девушка охнула. Покрасневшие вмятины от ногтей всё ещё были там. Сидя на пассажирском кресле, Вера пыталась отвлечь себя от предистеричного состояния тем, что заглушала сердечную боль физической, впившись ногтями в сухую кожу ладоней. Так ей было намного проще не разрыдаться. Воспоминания теперь приносили адскую боль, гораздо более значимую, чем следы от ногтей. Душу рвало на части. Как будто кто-то запустил внутрь нее ржавую иглу и беспощадно царапал кровоточащую, но всё еще живую плоть. И этой кровью девушка отчаянно захлебывалась сейчас, мечтая, чтобы это было ее последним ощущением в жизни. Больно прикусив фалангу, она зарылась лицом в поджатые под себя колени и тихонечко завыла. Этим пыталась выпустить наружу хоть немного жжения в области груди. Некстати возникшее перед глазами лицо Саши бросило в бездну, на пальце показалась капля крови. Сука, как больно. Больно везде. Неужели любить – это настолько болезненно? Отдавать себя человеку полностью и, не получив ожидаемой реакции, просто разлетаться на мелкие осколки, в каждом из которых отражалось его лицо. Однажды она уже собирала себя по частям, когда жестоко обманулась в предполагаемой «любви». Тогда свято поклялась, что не допустит повторения. И вот Вера опять стоит по уши в болоте, покорно тонет с его именем на губах и не находит сил для сопротивления. Дьявол, он сущий дьявол, его сети так мучительны и так сладки. Оживил, чтобы снова отправить в топь. Собрал своими руками разобранный механизм, соорудил из него подобие человека и бросил в ад. Чем она заслужила это? Зачем опять? Почему он? Влюбившись в человека, она предсказывала всё, что угодно, но такой поступок даже для него казался низким. Обманулась? Да. Снова. Стоило это того? Да. И если это последнее чувство в ее жизни, она окунется в него с головой. Даже если итогом станет разбитое сердце. Всё равно без него оно ей не нужно.***
Отец был неправ. Единственная мысль, сумевшая доставить удовольствие. Наблюдать за тем, как умудренный опытом человек-рентген ошибается. Ошибается не потому, что не знает, а потому что Демидов знает себя. Кто он такой, чтобы его любили, чтобы его хотели? Раскатал губу, влюбившись в шедевр природы? На тебе, расхлебывай. Плачь, кричи, проклинай, но в итоге все равно будешь пожинать плоды своих безрассудных желаний. Объективность бессильна против любви, и он это ясно чувствовал сейчас. Чувствовал с болью, такой яркой и насыщенной, что хотелось плакать. Она не хочет его в своей жизни. Он же хотел отдать ей всего себя, остаться ни с чем, но всучить это чёртово сердце ей. А она посмеялась. Разрушительным, наивным смехом. Посмеялась над его любовью, одним взмахом руки разрезав пополам бьющийся ради нее одной орган. Раньше он так любил, когда она смеется. Но в тот момент захотелось заткнуть уши, лишь бы никогда больше не слышать болезненного звука брошенной ему в лицо любви. Казалось, это чувство продолжало разрастаться внутри него даже сейчас, когда всё, на что он был способен, - это пить и сдерживать щекочущую ресницы влагу. И он пил, судорожно сжимая стакан в дрожащей руке, потому что это всё, что у него осталось. Работа и алкоголь. Вера, как прекрасное видение, помаячила в его жизни и, прихватив напоследок его сердце, со смехом испарилась. Еще вчера он шептал ей на ухо я люблю тебя, а сегодня дышал этим густым, давящим воздухом и пытался понять, как дальше быть. Жить. Но жизнь потихоньку ускользала, в комнате становилось темнее с каждым мигом, и он начал молиться, чтобы эта подступающая темнота скрыла, наконец, от его глаз следы любимой девушки на паркете.***
Телефон молчал уже третьи сутки. Это невероятно раздражало. Включив звук уведомлений на полную громкость, девушка распласталась на кровати. Мама ушла с Есенией на прогулку, прочуяв моральное состояние девушки. Часа два, как минимум, у нее было. Выбор занятий был невелик, поэтому Вера решила остановиться на самом простом: поплакать. Как и в прошлые три вечера, слезы невероятно легко и обильно полились по щекам. Сколько же их там? Сколько их еще будет? Давно уже ставшая ненавистной мелодия входящего прозвучала, как самый прекрасный звук. Вера подорвалась, как граната, и схватила гаджет. Автоопределитель номера, словно издеваясь, полоснул по еще незажившей ране: спам. - Ёбаное в рот дерьмо! Задержав палец на боковой кнопке, она со злостью вырубила телефон и вернулась к иссушению организма посредством слёз. Безумно хотелось в туалет, но тело отказывалось двигаться. Мозг окутала белая пелена, не было ни эмоций, ни чувств, ни планов. Только горькая, пробирающая до мурашек злость.