𝜗𝜚
— Эван, все беспокоятся о тебе. Так ты совсем не решишь проблему, — сказала Пандора. Она несколько дней пыталась уговорить брата вернуться в Академию после недели отсутствия. Винда в свою очередь дала племяннику время прийти в чувства после того, как узнала о его картине. Эван и сам понимал, что не может все оставшееся время прятаться у себя дома, делая вид, что этого учебного года не было, но у него едва ли хватало сил вставать с расправленного кресла, чтобы умыться или поесть. Он был противен самому себе, хотя то, что с ним произошло, не было его виной. — Я не заставляю тебя. Просто хочу, чтобы ты знал, что мы все любим тебя и скучаем. Остальные ждут твоего возвращения. — Не получив ответа, Пандора тяжело вздохнула и натянула на лицо слабую улыбку. — Что ж, я пойду. Увидимся вечером, дорогой. Эван не хотел сталкиваться с реальностью, которую он так упорно избегал. Он переодел пижаму в свитер и обычные штаны, которые купила ему тетя. Новой одежды было мало, но он был безмерно благодарен Винде за то, что она приобрела ему что-то удобное, в отличие от того гардероба, который составлял ему отец. Голова болела второй день, но даже так, юноша курил как проклятый. На себя было больно смотреть в зеркало, круги под глазами увеличились, кожа стала еще бледнее, руки ныли от безделия. Он гулял по комнатам, изучая картины на стенах, фотографии в рамках на комодах и в стеллаже, бесконечное множество книг на любой вкус и жанр. Когда он вернулся в гостинную, его взгляд упал на оставленный им скетчбук, который лежал там до того ужасного дня. Эван прекрасно помнил, что изображено внутри. Альбом был не для учебы, а для себя, и там он рисовал то, что на самом деле хотел запечатлеть. Зарисовки из жизни, люди с образами его любимых песен, где-то даже были записаны его стихи. И много портретов Барти. Эван вспомнил, как в середине учебного года они сидели вдвоем в убежище и рисовали друг друга. Это было один раз, Барти слишком много болтал, чтобы продолжать работу, и в итоге они бросили это дело и решили выпить кофе и долго разговаривали ни о чем и обо всем на свете. Перелистнув на чистую страницу, Эван почувствовал себя пустым. Он хотел что-то нарисовать, но не знал что, у него абсолютно не было идей. Сколько он уже не рисовал? Неделю? Две? Он так хотел снова почувствовать это, снова оказаться в своем мире иллюзий, которые он сам создавал. Что-то внутри него надломилось. Юноша взялся за карандаш, время потеряло свою власть над ним, как и он потерял контроль над своим разумом. Он выводил линии, стирал, рисовал и заново стирал. После нескольких часов, а может и больше, он все еще был недоволен тем, что из всего этого выходило. Каждая новая страница была похожа на предыдущую, все такие же нечеткие образы, растертые ладонью, смазанные и грязные. Эван был не в себе. Все, к чему он прикасался, становилось уродливым и шершавым, листы мялись, графит осыпался, бумага сильно пропитывалась красками и скатывалась комочками, создавая дыры на полотнах. Эти дыры нагло разрастались, портя картины, портя весь мир, который был на них нарисован. Пытаясь снова и снова, результат оставался тем же, все цвета смешивались в раздражающую глаза грязь. Он был грязным, мерзким, весь в таких же дырках, а главная находилась прямо в сердце. Самая большая, она болела и гудела у него внутри, пульсировала и разъедала остатки веры в правильность, веры в его идеалы. Эскиз себя, который он старательно перерисовывал в надежде, что в этот раз получится лучше, давно надоел, перестал быть тем, к чему хотелось стремиться. Может, дело в нем? В изначальном рисунке, в задумке, с которой все началось. Руки опустились, рисовать больше не хотелось. Рисование было для Эвана сладким воздухом, который он жадно вдыхал. Рисование было его смыслом и самой жизнью. А вместе с желанием создавать пропало и желание жить. Если не будет рисования, не будет ничего. Он состоял из искусства, в котором сейчас разочаровался. Дыра в нем ныла так, что пальцы дрожали и немели при виде кистей и холстов. Он считал свой мир невероятно красивым. Он знал, что само понятие красоты является субъективным, но все равно считался только со своим мнением. Мыльные разводы, кружевные узоры и обилие нежного молочного цвета составляли целую вселенную, где царило желанное спокойствие. Вход в нее обрамляли белые, с намеком на мрамор, камни, точеные прозрачным потоком. Эван приходил к бескрайнему океану, волны которого отливали солнечными искрящимися бликами, будто звезды плавали на глади. Жемчужные, перламутровые оттенки никогда не резали картину, лишь наполняли нежностью. Все ощущения, которые он испытывал там, куда уходил, дарили ему умиротворенность, знание, что там все правильно, идеально. Он никогда не думал, что отвернется от всего этого. Он не хотел чувствовать это. Его вселенная была его домом, его местом, единственным местом, где он ощущал комфорт, тепло, счастье. Ему хотелось домой. Он скоро забудет, каково это, быть там, где ему место. Он не принадлежал реальности, построенной обществом, а теперь он перестанет быть принадлежным к своей. Это пугало, забирало воздух из легких. Опасность. Тревога. Отчаяние. Они сковали его, проскользнули в медовую сердцевину сквозь дыру в груди и заполонили пространство, заставляя его мучиться в агонии чувств, которые он так упорно игнорировал, уходя в себя. Не придя ни к чему, что бы его устроило, Эван бросил карандаш и отложил скетчбук подальше. Все было не так, он всегда справлялся со своими проблемами, всегда был выход, который он каждый раз заново находил. Рисование не предавало его никогда прежде, это не могло быть концом. Даже в самых сложных ситуациях, которые он переживал раньше, Эван мог рисовать и уходить в себя с помощью своего искусства. Воспоминания нахлынули резкой волной, весь учебный год пронесся в его памяти. Все казалось таким странным и нереальным, будто те события произошли не с ним, а с кем-то другим. Конечно, это не мог быть он. Он бы никогда не доверился кому-то, никогда бы не сбежал из дома, никогда бы не впустил в свою жизнь чужих людей. Его бы никогда так не предали. Верно, ничего не было, он просто ошибся в суждениях. Мы с тобой одинаковые, Эв. Нет. Это не правда. Он не такой, как Барти. Он не нужен был ему с самого начала. Зачем Крауч все это время притворялся? Чего он этим хотел добиться? Зачем влюбил в себя? Эван никогда не хотел этого, он бы ни за что не согласился быть другом Барти, если бы знал, что из этого получится. Он забрал у Эвана сердце и раздавил его, почувствовав над ним власть. Из-за Крауча он не мог больше рисовать. Злость одолела Эвана, он со всей силы швырнул альбом от себя, и тот отлетел на пол и раскрылся при приземлении. Юноша подошел к нему, чтобы вырвать оттуда страницы, но вместо этого вгляделся в разворот. На открывшейся странице был портрет Барти, самый первый с того дня в убежище. Все его черты, которые Эван смог изобразить, были такими знакомыми. Розье уже в то время начинал что-то чувствовать к Краучу, но был слишком занят им самим, чтобы заметить это. Все теперь вертелось вокруг Барти. Эван поднял скетчбук и сел вместе с ним на диван. Пролистывая портреты, он начинал успокаиваться. На каждом из них у Барти была его родинка, лисий хитрый взгляд, черные дыры вместо глаз и теплая улыбка. Розье не заметил, как слеза скатилась по его щеке и упала на бумагу. Он бы все равно согласился. Зная исход, Эван бы все равно отдал Барти все, что у него есть, не прося ничего взамен. Какими бы ни были последствия, он бы хотел заново прожить все время, проведенное с Барти, потому что он любил его вопреки. Как же больно было это осознавать. Эван лег на диван и продолжил плакать. Он молча рыдал, наконец-то позволяя выйти накопившимся эмоциям наружу, пока не заснул в своих же слезах и мыслях о Барти.𝜗𝜚
Юношу разбудили нечеткие и веселые голоса. Окончательно проснувшись, Эван узнал в них Сириуса и Пандору, они говорили о чем-то негромко, но и не скрывали своего присутствия. Когда Розье принял сидячее положение и начал устало тереть глаза, друзья обратили на него свое внимание. — Ой, извини, ты спал. Ну, раз уж ты проснулся, то мы можем выпить с тобой кофе! — Блэк явно пребывал в хорошем настроении. — Доброе утро, — сухо ответил Эван. — Доброе, выглядишь хреново. — Мне пора к Лили. Повеселитесь, мальчики! — сказала Пандора, накидывая легкое пальто. — Эй, не оставляй меня с ним! — Все, пока! Сириус, не обижай его! — уходя, крикнула Пандора. — Ну вот мы и одни, Эван. — Лицо Блэка растянулось в его злой ухмылке. — Мне нужно покурить. — Чем ты вообще здесь питаешься, кроме сигарет? — Никотин и кофеин — мои лучшие друзья, — ответил Эван, нервничая. — Если бы здесь был Питер, он бы напичкал тебя своим печеньем! — бодро сказал Сириус, пытаясь увести Розье на кухню. Усадив Эвана за стол, он принялся варить кофе. — Сколько уже можно киснуть здесь, а? Ты же понимаешь, что я не прощу тебе, если ты пропустишь наш спектакль? — Я не хочу с ним видеться. — Даже если так, моей вины здесь нет, незачем игнорировать меня. Мне нужно, чтобы ты был там, иначе какие из нас лучшие друзья? — Лучшие друзья, — будто во сне повторил за ним Эван. — Да, между прочим! Ты еще не проснулся что ли? — Обычно, чтобы проснуться, я курю, но ты привел меня сюда. — Голова немного болела, и юноша зажмурил глаза. — Вы с Ремусом — это что-то с чем-то. Как вы вообще живете? — Сириус, — начал Эван. — Фто? — Он повернулся к другу головой. Конечно, Блэк уже нашел где-то вафлю и забил ею почти весь рот. — Зачем ты пришел сюда? — Так, посмотрим, мне нужно одолжить денег? Или мне понравился твой свитер, и я хотел спросить, где достать такой же? А может все-таки потому что я волнуюсь за тебя, черт возьми?! Эван, у тебя красивое личико, но остальной частью головы тоже надо пользоваться. — Придурок. — Сам придурок! — Ты волнуешься за меня? — Мы все переживаем. Пандора рассказала, что случилось. Мы все гадаем, почему это произошло, а Барти перестал заходить к нам. По-моему, он все время теперь проводит на вашем этаже, может, рисует, я не проверял. Я больше хотел проверить как ты. — Неужели? — И заставить тебя прийти на спектакль, конечно же! — ухмыльнулся Блэк, на что Эван закатил глаза. — Кстати, если тебя интересует мое скромное мнение, я думаю, что тебе надо поговорить с ним. В вашей ситуации что-то не так, не мог он бегать за тобой два семестра, а потом взять и лишить тебя твоей итоговой работы. Я чувствую, здесь есть какой-то подвох, — сказал друг, разливая ароматный кофе по кружкам. — Я не знаю, Сириус, я уже ничего не понимаю. — Рано или поздно придется обдумать следующее решение. Не то чтобы я торопил тебя, просто задумайся как-нибудь над тем, что я сказал. И приходи на пьесу. — Да приду я, приду! Успокойся уже. — Блэк просиял и отхлебнул немного кофе с молоком. — Ни-ког-да! Я полностью готов к своей роли графа Эстефана, это будет феерично! — Не без помощи Ремуса. Мне кажется, ты его уже замучал со своей помощью в репетиции. — Эй! Многим приятно мое общество, знаешь ли! — возмутился Сириус. — О да, особенно Люпину, — пошутил Эван и поймал заинтересованный взгляд Блэка. — Ты думаешь? — мечтательно спросил тот. — Идиот. У тебя все на лбу написано, ловелас. — Ха-ха, очень смешно. А если серьезно, он тебе ничего не говорил? — Говорил, — Сириус взбодрился. — что ты его раздражаешь. — Теперь он сделал наигранное шокированное лицо. — Да как ты смеешь? Он бы никогда так не подумал! — Эван вспомнил их первый с Ремусом разговор и слегка улыбнулся. Они с Сириусом какое-то время допивали свой кофе с вафлями и болтали о других ребятах из компании. Блэк рассказывал ему последние новости о том, как Регулус еще больше осмелел, и теперь он заставляет Джеймса постоянно краснеть и нервничать. Питер и Мэри успешно защитили свои проекты по биологии, Ремус закончил форматировать свою историю, которую Сириус предложил отдать в издательство, и все его дружно поддержали. Марлин хочет перекрасить волосы в нежно-розовый, и Блэк поделился с Эваном, что сам захотел осветить и покрасить прядь волос в пепельный блонд, аргументируя это тем, что это круто бы смотрелось. Розье внимал всем сплетням Сириуса, но так ничего и не услышал про Барти. Он все продолжал думать о нем, представлять, чем Крауч занят в данную секунду данного времени, о чем тот думает прямо сейчас, но дальше этих вопросов он зайти не мог, как бы ни пытался. Барти все еще оставался загадкой для Эвана, и как бы сильно он не ненавидел его за его поступок, Розье продолжал скучать по нему. Сириус ушел за час до появления Пандоры, доев все вафли в доме. Когда пришла сестра, Эван опять дремал уже на своем кресле. Разбудив брата, девушка предложила ему заняться чем-то, что его растормошит и оживит. — Сегодня я уже пытался порисовать, но не смог. Будто руки меня больше не слушаются, — ответил ей Эван, опустив голову. — Я тебя не узнаю, Эв. Не помню, чтобы ты когда-нибудь сдавался после одной неудачи. Ты же понимаешь, что долго это продолжаться не может, да? Тебе нужно лишь начать, и у тебя все обязательно получится. Вместо ответа он только хмыкнул. — Помнишь, что ты сказал мне в ночь перед этим учебным годом, когда я расстроилась из-за испорченных цветов? Ты сказал мне, что “они ещё расцветут”, что они выживут даже после такой страшной грозы. Так вот, Эв, ты тоже реабилитируешься, если захочешь этого сам. Конечно, я буду рядом, чтобы помочь тебе и поддержать, но пока ты сам не будешь стараться и пытаться, из этого ничего не выйдет. У тебя есть все, чтобы начать заново. Вспомни, как ты сто раз переделывал свои работы, пока не создавал идеальные для себя сюжеты. Это не так просто, и я каждый раз восхищалась этой твоей чертой со стороны. Так что, подумаешь, какая-то одна картина! Дело даже не в Барти, это не он связывает тебе руки, а ты сам. Понимаешь? — Эта речь скорее всего должна была быть утешающей и спокойной, но вместо этого Пандора произнесла ее чуть ли не на на одном вдохе. — Кажется, да, — ответил ей Эван, с удивлением смотря на сестру. Та смогла выдохнуть. — И еще кое-что, я чуть не забыла! Питер передал тебе немного печенья! — О боже.