горячие пески

Сквозь сон Чонин чувствует ненавязчивый цветочный аромат, а щекой ощущает нежность подушки. Юношеская романтика проживания в палатках, конечно, хороша, но ещё лучше проснуться в уютной постели. Не открывая глаз, он глубже проваливается в мягкость кровати. Правда тревожные мысли на подкорке не дают погрузиться в сон окончательно. События прошлой ночи, которые прямым потоком врываются в память, заставляют резко открыть глаза и подняться на мягком ложе, опираясь на руки. Простыня соскальзывает вниз, и Чонин понимает, что одет не в свою привычную одежду. На нём что-то лёгкое и светлое, почти не прикрывающее грудь, а ключицы приятно холодит подвеска. Парень в задумчивости прикасается к металлическим пластинам, пытаясь понять, что происходит. Он определённо точно заснул на полу пещеры, спрятанной в песках, после того как его ночная прогулка чуть не закончилась мучительной смертью в зыбучих песках. Так почему же сейчас он находится на огромной кровати, окружённый светлыми тканями балдахина, колышущимися от лёгкого ветерка? Приглушённый свет, исходящий от десятка зажжённых свечей, отбрасывает причудливые тени на стены богато украшенной комнаты. Чонин рассеянно сжимает в ослабевших пальцах ткань простыни, когда слышит мягкий голос, доносящийся сбоку.  – Проснулся?  Парень одёргивает мешающую ткань балдахина и видит мужчину, который вальяжно сидит на чём-то отдалённо напоминающем трон фараонов. Он видел похожие на картинках в учебниках по египтологии и в музеях. Незнакомец неприлично красив: чётко очерченные мышцы под смуглой кожей приковывают взгляд, как и множество золотых украшений, что расположились на щиколотках и запястьях, растянулись вереницей мелких блестящих камушков по обнажённым плечам. На тонких пальцах, словно крошечные змейки, переливаются золотые кольца. В тусклом свете по коже струятся сияющие отблески драгоценных камней. Чонин словно на какое-то время забывает, что такое дышать. Определённо, это тот самый человек, что преследовал его во снах всё время, проведённое в Египте. Только теперь маска собаки не скрывает привлекательного лица божества. И Чонин любуется им, не скрываясь, стараясь запомнить образ в деталях, хотя по пробуждению он может ничего и не вспомнить. Это же всего лишь сон и его бурная фантазия, ничего более. Может, прогулка со странным псом под звёздным небом ему тоже приснилась, и он, на самом деле, мирно посапывает в палатке, ни о чём не подозревая? Как там было? «Чтобы понять, что вы не во сне – ущипните себя». Только вот метод какой-то нерабочий – сон остаётся реальностью, а боль от щипка ощутимая, вынуждает поморщиться и недовольно прошипеть себе под нос.  Мужчина, казавшийся ещё мгновение назад расслабленным, словно весь подбирается, становясь напряжённым. Он выглядит словно хищник, готовящийся напасть, атаковать жертву. От кроваво-красных глаз сквозит опасностью, и Чонин невольно себя этой жертвой чувствует. Пальцы сильнее стискивают ни в чём не повинную ткань, а страх мешается с возбуждением и азартом в какой-то неверной пропорции. У него ни одной адекватной мысли в голове. Он всё ещё не верит в реальность происходящего, но и на сон это уже мало похоже. Должен ли он заговорить с ним или это не обязательно? Мужчина, видя, что Чонин находится в замешательстве, и недовольное шипение вызвано скорее раздражением, нежели болью, расслабляется.   – Если планируешь и дальше притворяться немым, то не смею тебе в этом препятствовать. Однако я думал, ты захочешь назвать меня хорошим мальчиком ещё раз, – пухлые губы цвета спелой вишни трогает ухмылка. Анубис, а это определённо он, непринуждённо кладёт ногу на ногу, откидываясь на спинку трона. Белая с золотом ткань схенти задирается выше, и взгляд Чонина оказывается прикован к крепкому мужскому бедру.  У Яна от этой картины хаос в голове, по телу расползаются мурашки, но не противные, как от холодного ветра, а наоборот – приятные. От них тепло собирается внизу живота. Из-за собственных мыслей, заставляющих предвкушающе заёрзать, становится до дикого неловко, а жар смущения, заливающий шею и щёки, чувствуется очень остро. – Нет, я не хотел притворяться, – парень нервно сглатывает, облизывает пересохшие губы и снова осматривается, словно ему не хочется провести вечность за разглядыванием безупречного, притягивающего взгляд тела. – П-подожди…те? – Чонин вздрагивает, будто через тело пустили разряд тока. Мысли в голове хаотично бьются друг о друга, не внося ясности в ситуацию. Какой ещё хороший мальчик? Теперь от смущения горят и уши. Он точно не спит? Кажется, что всё-таки вокруг него сплошные фантазии и явь смешалась с выдумкой – всё точно как во снах. – Мне нравится твоё запоздалое почтение, – мужчину явно забавляет происходящее, он склоняет голову набок, насмешливо смотря на явно смущённого и ничего непонимающего паренька. Пара тёмных прядей спадает на лицо, а в ушах звенят массивные украшения.  – Простите, я не совсем понимаю… – Чонин даже объяснить не может, чего именно он не понимает. Говорить вслух что-либо о “хорошем мальчике” кажется какой-то неуместной пошлостью.  Мужчина наклоняется чуть вперёд в ожидании продолжения фразы, под смуглой кожей перекатываются мышцы. Собственные губы кажутся Чонину такими же сухими, как песок в пустыне, и он нервно проводит языком по ним. Бог следит за ним неотрывно, а глаза словно темнеют на пару оттенков.  – Это ведь всё сон, верно? Наверняка мне и пёс приснился, и вы сейчас тоже снитесь. Вы же Анубис? Вы мне часто снились, каждую ночь, проведённую в Луксоре, и потом тут, возле храма. Точнее я не знал, что это вы, сначала мне снились лишь ваши глаза, их сложно спутать с чужими, а ещё та собака в музее и вчера… – Чонин давится словами, когда мужчина встаёт с трона. Древние египтяне, которые изготавливали статуи бога, совершенно точно не наврали про его рост. Он возвышается над ним, своим присутствием заполняя пространство. Драгоценности, украшающие его тело, переливаются в тусклом свете и звучат какой-то своей собственной мелодией, когда соприкасаются друг с другом, завораживая всё больше. Медленно, шаг за шагом, он приближается, пока кровать не остаётся единственным препятствием между их телами.  Чонин уже не помнит, что собирался говорить, завороженный живой статуей перед собой. Кожа мужчины слегка блестит, а цветочный аромат становится сильнее, когда тот коленом упирается в подножье кровати, приближаясь. Чонину хочется дотронуться до смуглой кожи, обвести линии мышц. Он словно под  наваждением, как тогда в хранилище, когда впервые прикоснулся к статуе бога. Анубис не двигается и ничего не говорит, застывший в ожидании, лишь его грудная клетка мерно поднимается и опускается от дыхания. А парень решает про себя, что в других снах он уже дотрагивался до мужчины и ничего, а значит, и в этом сне ему такое позволено. Древнеегипетский бог и реальность кажутся совершенно несовместимыми. Чонин успокаивает себя этими мыслями, придвигается ближе, откидывая мешающую простыню в сторону. Стыд от того, что под лёгкой накидкой он абсолютный голый, быстро стирается из мыслей знакомым покалыванием, возникающим от прикосновения кожи к коже. Парень смотрит в потемневшие глаза, кажущиеся сейчас практически чёрными, не отрываясь, пока ведёт пальцами запутанную линию по чужой коже от груди вниз, до кромки светлых одежд. – Вы ведь тоже это чувствуете? – Чонину стыдно от того, что он звучит настолько нуждающимся, но ему нужно знать, жизненно необходимо услышать подтверждение собственных чувств. Важнее этого ничего нет и уже не будет. Ответом служат чужие пальцы на подбородке. Они вынуждают приподнять лицо навстречу жарким губам, которые накрывают его собственные. Все поцелуи, что были у Чонина до этого момента, становятся ничем, мелкими песчинками в бескрайних песках, потому что нынешние ощущения совершенно иные. Он, словно новорождённый котёнок, слепо тычется губами вперёд, боязливо мажет влажным языком, пробуя на вкус, прощупывая границы дозволенного. Его не смущает ни поза, в которой они находятся: сам Чонин на коленях стоит на кровати, а Анубис нависает над ним, всё ещё фиксируя положение головы пальцами на подбородке; ни то, что эти пальцы иногда смещаются на шею, побуждая шире приоткрывать рот в надежде восстановить дыхание. Ему кажется, что воздух сейчас – это острая необходимость, но на деле его самой главной потребностью оказывается чужой влажный рот, который дарит желанный воздух. От острого удовольствия громкие стоны тонут в поцелуях, а ноги разъезжаются на мягких простынях. Губы божества ощущаются как оазис для нуждающегося, измождённого долгим путешествием путника. Чонин и есть этот путник. Путник, что нашёл свой оазис. Под наплывом чувств он фактически обмякает в чужих руках, и Анубис, словно ждущий именно этого, уверенно опрокидывает его назад на мягкие подушки. Одной рукой мужчина фиксирует обе ладони Чонина над головой, а пальцами другой ведёт линию от адамового яблока вверх к губам, чтобы с нажимом провести по нижней и проникнуть во влажный рот сразу двумя. Парень жадно мажет по ним языком, смачивая слюной и плотно обхватывая губами. Кольца на длинных пальцах первые секунды холодят язык, но затем довольно быстро нагреваются от тепла жадного рта. Украшения изредка царапают нёбо и губы, когда Анубис начинает двигать пальцами, имитируя фрикции. Нарастающее возбуждение Чонина ощущается набатом в ушах, а желание большего становится невыносимым. Он видит сквозь полуприкрытые от удовольствия веки очертания члена бога под схенти, и тогда последние толики здравомыслия покидают его хорошенькую голову. Здраво мыслить, когда твой рот трахает пальцами древний бог и явно получает от этого наслаждение, вообще крайне сложно. Конечно, где-то на периферии сознания у Чонина ещё много вопросов, но сейчас ему становится совсем не до разговоров. Не в момент, когда собственные стоны заглушаются крепкими пальцами, а чужие хриплые кажутся лучшей музыкой. Не тогда, когда колено божества ощутимо давит на промежность, заставляя съезжать по сбившимся простыням ещё ниже в поисках более тесного контакта. Он фактически распят на этой кровати и, чёрт возьми, это лучшее, что с ним случалось. Чонин не может сдержать громкий разочарованный стон, когда гладкие пальцы покидают его рот, забирая с собой чувство наполненности, однако задыхается своим следующим вскриком из-за острого удовольствия, когда влажные от слюны пальцы ведут линию по его груди и сжимают сосок. Разгорячённое тело выгибается навстречу дразнящим ласкам, чтобы прижаться ближе, прочувствовать их куда острее. Его светлая накидка, которая мало что скрывала изначально, теперь окончательно съезжает в сторону, открывая вид на возбуждённый член. Чонин вздыхает с облегчением, потому что хоть ткань и была лёгкой, её трение о чувствительную головку доставляло некоторый дискомфорт, едва граничащий со сладкой истомой. Изо рта Анубиса вырывается что-то среднее между хриплым стоном и животным рыком, когда он прижимается губами к нежной поверхности шеи и лижет влажную, покрытую испариной кожу. – Анубис... Боже... – Этого слишком много для Чонина, его сердце истерично бьётся о грудную клетку, а тело умоляет о большем, только выдержит ли он? Когда его руки освобождают от захвата, чтобы в следующую же секунду обхватить нуждающийся во внимании член, парень понимает, что выдержит всё, только бы дойти до конца.   Учитывая чувствительность, с которой он реагирует на глубокие поцелуи и ленивые движения на собственном члене, ему остаётся не так уж и долго. Вероятно, Анубис тоже это понимает, поэтому разрывает поцелуй, жарко дыша и задевая губами ушную раковину. – Моё первое имя Чан, и я хочу, чтобы ты стонал именно его, когда тебе будет слишком хорошо.  У Чонина от хриплого голоса сбивается дыхание, пальцы покалывает от желания прикоснуться к Чану, и он не отказывает себе в удовольствии, обхватывая напряжённую шею бога и подаваясь бёдрами навстречу его движениям. Он стонет незнакомое ранее имя, забывая собственное. Острое удовольствие растекается по венам, когда пухлые губы бога накрывают его изнывающий от желания член. Пальцы сами вплетаются в длинные чёрные волосы, крепче сжимая их в стремлении быть ближе, всей длиной ощутить даруемое наслаждение. Его буквально качает на волнах эйфории с такой же частотой, с какой губы Чана скользят вверх-вниз по его члену, размазывая слюну и предсемя по всей длине. С каждым разом волны всё выше и выше, затапливают теплотой низ его живота. Мечты о разрядке и о том, чтобы эта сладкая пытка никогда не заканчивалась, разрывают его на части. Громкие стоны Чонина вскоре превращаются в бессвязное повторение божественного имени, пальцы соскальзывают на крепкие плечи в надежде найти хоть какую-то опору. Многочисленные камешки царапают ладони, но сейчас он настолько далёк от этой боли, отдаваясь полностью волнам удовольствия, разбиваясь на части о них. Непонятно, сколько длится эта сладкая пытка – может, вечность, а может, краткие мгновения. Когда он всё-таки кончает, совершенно безумные чёрные глаза бога смотрят ему прямо в душу, а острый кончик языка скользит по покрасневшим, припухшим от трения губам, собирая остатки спермы и слюны. Чонину хочется остаться в этом моменте навсегда, зациклить эту картину, но сознание предательски ускользает, и он проваливается в пустоту.