горячие пески

Солнечный свет, ещё мягкий, рассветный, путается в растрёпанных белоснежных волосах. Ласково касается лица и прикрытых век, заставляя ресницы затрепетать. Чонин сквозь дрёму чувствует, что в щёку впиваются мелкие крупицы песка, а во рту такая сухость, будто он накануне наглотался этого самого песка. Парень со стоном приоткрывает глаза и сразу их зажмуривает, потому как утренние лучи не обжигающе горячие, но уже достаточно яркие. Он всё ещё сонный, а мысли заторможенные, поэтому он не сразу осознаёт, почему лежит тут, посреди песков, а не в своей палатке. Проходит какое-то время перед тем, как он поднимается с ещё не нагретого солнцем песка и садится, в некотором замешательстве оглядываясь вокруг. Это определённо то же самое место, куда он вчера вечером пошёл любоваться на звёзды, а потом появился тот странный пёс, и он последовал за ним в пустыню и… Неужели он был настолько утомлён долгим рабочим днём в святилище, что просто отрубился на песке? Но сон ощущается реалистичным, а тело ноет так, словно всё это было правдой. Воспоминания о проведённой с богом ночи накатывают горячим, почти обжигающим стыдом, и парень закрывает руками лицо и глухо стонет. К стыду примешивается непрошенное возбуждение, когда он вспоминает ощущение пальцев с выступающими венами в собственном рту и влажный язык с губами на члене. Внутри словно разгорается пламя, а вздохи становятся рваными и поверхностными. Чонин несильно хлопает себя по щекам, стараясь не думать о том, что ему приснилось. Об этом он подумает позже, а сейчас ему нужно вытрясти из волос весь песок и добраться в лагерь. Желательно сделать это до пробуждения остальных, чтобы избежать любых вопросов, потому что отвечать на них нет никакого желания. А ещё ему нужен холодный душ, очень холодный, потому что картинки из снов слишком яркие, чтобы не обращать на них внимания.  Когда он переодевается в чистую одежду, парень замечает, как из кармана клетчатой рубашки, в которую он был одет во время ночных приключений, выпадает небольшой клочок, очень напоминающий папирус, с округлыми иероглифическими знаками. Скудных знаний о древней письменности хватает на то, чтобы сделать вывод, что они кажутся похожими на иератическое письмо. Он не понимает, откуда оно могло взяться в его одежде, и тем более он ничего не смыслит в замысловатой вязи иероглифов, поэтому прячет обрывок папируса в карман светлых шорт для того, чтобы позднее показать его Йонасу или Кахотепу.  День проходит обычно, кроме того, что он старательно избегает смотреть на статую Анубиса в святилище. Каждый взгляд на идеальную фигуру, высеченную из камня, провоцирует появление ярких воспоминаний, от которых сбивается дыхание. В обеденный перерыв, который они проводят в тени колонн, наслаждаясь тёплым ветром, Лия интересуется, хорошо ли парень себя чувствует, потому что ей кажется, что глаза Чонина лихорадочно блестят, а на успевшей загореть коже щёк проступает румянец. Ему только и остаётся, что отшутиться, мол, в этом виновата его чрезмерная заинтересованность сегодняшними находками.  – Или компанией, в которой ты эти находки разбираешь, – доверительно шепчет девушка, глазами указывая на Кахотепа, который разговаривает с профессором в глубине помещения. Чонин непонимающе смотрит на мужчин, склонившихся над папирусом, который он вместе с Кахотепом не так давно обнаружили в небольшой комнате за святилищем.  Молодой мужчина поднимает голову и, встречаясь взглядом с Чонином, ярко улыбается. Рядом раздаётся смешок, и Лия встаёт с пола, на котором они сидели, отряхивая лёгкие штаны от пыли. – Вот про это я и говорю. Чонин бы спросил, про какое именно это речь, но Лия уходит с таким самодовольным видом, как будто уже изучила тот несчастный папирус, над которым работают лучшие умы их команды. Он пожимает плечами и на несколько минут прикрывает глаза, пока шорох рядом не заставляет его вздрогнуть. Почему-то в голове глупые мысли, что это мог быть Анубис или как он просил его называть – Чан, но в реальности всё оказывается куда прозаичнее. – Кажется, там описана подготовка к ритуалам, – Кахотеп присаживается рядом и кивает в сторону папируса. – Это было бы довольно логично, учитывая, что нашли мы её во вспомогательной комнате, – мужчина замолкает, а затем насмешливо хмыкает. – Эдакий предок подсобки… Ты выглядишь уставшим, не выспался? Ночи тут бывают холодными. – О, нет, холодно мне определённо не было, – Чонин отворачивается от мужчины, утыкаясь взглядом в свои колени. Он буквально чувствует, как по щекам растекается горячий румянец, такой же горячий, какой была его ночь во снах. Парень лихорадочно думает, как бы ему поскорее перевести тему, и вовремя вспоминает про клочок папируса, доставая тот из кармана шорт. – Слушай, я тут кое-что нашёл. Вот, – он протягивает папирус мужчине, – я, правда, не разбираюсь в этом совсем. Йонас сказал только, что это иератическое письмо, о чём я и сам догадался, но прочитать он не смог. – Где ты это нашёл? – Кахотеп хмурит широкие брови и внимательно разглядывает папирус. Его не столько интересует значение написанного, сколько сама бумага, её толщина и вид. Она не выглядит ветхой от времени, а ещё совершенно точно отличается от тонких и хрупких кусочков, которые можно было найти в жилищах у бедняков. – Ну, я недавно бродил вокруг лагеря и вот… Обнаружил, – Чонин нервно трёт шею, всё ещё не смотря на Кахотепа, потому что врать у него получается отвратно, а именно это он сейчас и пытается сделать. – Просто обнаружил? – Кахотеп с сомнением смотрит на парня. – Нам бы пригодилось расположение твоей находки, мало ли там под слоем песка есть ещё что-то, о чём мы и не догадываемся? – Да, я не помню, правда. Ночью это было, не мог долго заснуть, поэтому пошёл смотреть на звёзды и бродил туда-сюда. А потом сел где-то и начал бесцельно перебирать песок и на что-то наткнулся, засунул в карман, чтобы утром разглядеть, – Чонин всё продолжает придумывать как можно более правдоподобную историю. – Ладно. Если соберёшься ещё раз покопаться ночью в песке, лучше запомни, где находишься, – мужчина усмехается и теперь внимательно разглядывает письмена. – Не уверен в начале предложения, но вот эти знаки означают твой, а вот эти –  дом, – он обводит пальцем несколько пузатых иероглифов. – Ммм, понятно, – Чонин уже хочет потянуться обратно за бумажкой, но сталкивается с серьёзным взглядом египтянина. Кажется, вернуть записку у него не выйдет. Стоило предположить, что Кахотеп заинтересуется ею, как и любой другой находкой. – Тогда нам, наверное, пора вернуться к работе? Они находят ещё несколько свитков с письменами, и это задерживает их группу до глубокого вечера в стенах храма. Точнее задерживает Йонаса, Кахотепа и профессора, а они с Лией занимаются составлением документации на предметы, которые нашли ранее. Та девушка, которая была ответственна за это, приболела, и, раз большая половина их группы решила посвятить вечер исследованию древних рукописей, то они тоже решили остаться и помочь. Чонин трёт ладонью покрасневшие, уставшие от света ноутбука глаза и широко зевает. Всё-таки сон на песке даёт о себе знать, удивительно, что он не замёрз там ночью, ведь ночи в пустыне и правда были холодными.  Когда усталость одолевает всех, они решают продолжить работу завтра и расходятся. Ребята провожают профессора и Кахотепа до машин, на которых они уедут в город, а затем сами плетутся почти без сил в лагерь. У Чонина всего два приземлённых желания: перекусить что-то и побыстрее погрузиться в царство Морфея – он жутко устал.  Стоит его голове коснуться надувной подушки, на которой было не особо удобно спать ранее, из-за чего процесс засыпания длился вечность, он моментально проваливается в сон. На этот раз Чонин оказывается не в постели и один. На нём одежда, в которой он лёг спать – свободные шорты и такая же свободная светлая майка. Он оглядывается вокруг: колонны, устремлённые в голубое небо, украшены древними изображениями божеств, наверняка рассказывающими о их свершениях. Всё вокруг пропитано богатством, а позолота сверкает в лучах солнца, которые проникают в помещение через проёмы в потолке. Лёгкий ветерок колышет зелёные листья пальмовых растений, что расставлены тут и там. Сам парень сидит на ступеньках, что ведут к небольшому бассейну. На поверхности прозрачной воды плавают цветы, напоминающие голубые кувшинки, Чонин поднимается на ноги, чтобы спуститься к самой кромке воды, и осторожно берёт один из цветков, задумчиво вертя тот в пальцах. В памяти всплывают строчки давно прочитанной статьи от том, что этот цветок является сильнейшим галлюциногеном. Подобные качества умело использовали в Древнем Египте для так называемой связи с высшими духовными сущностями. А ещё экстракт из этого растения считается чрезвычайно мощным афродизиаком. От голубого цветка исходит приятный, едва различимый аромат, и Чонин задумывается, не являются ли эти прекрасные растения  ещё одним свидетельством того, что всё это просто сон, сотворённый его возбуждённым сознанием? Парень вздрагивает и чудом не оказывается в воде, когда слышит голос, который он вряд ли когда-нибудь забудет. –- Извини, что оставил утром в песках. Надеюсь, ты обнаружил записку.  Чан внезапно появляется из-за колонны, мягко ступая по каменному полу босыми ногами. На нём белоснежный схенти, прикрывающий, да почти ничего не прикрывающий, на самом деле. Открывающийся вид на сильные бёдра заставляет Чонина мысленно простонать. Светлая ткань выгодно оттеняет смуглую кожу, что в солнечных лучах играет медовым оттенком. Сегодня на нём почти нет украшений, разве что асех, отдалённо похожий на тот, что Чонин видел в своём первом видении на статуе бога в святилище, и многочисленные золотые цепочки, обвивающие щиколотки мужчины. Чонин чувствует, как собственные ноги предательски слабеют с приближением бога, и мозг работает на каких-то бешеных оборотах, обдумывая насколько будет странно упасть на колени перед привлекательным полуобнажённым мужчиной. Наверное, поэтому фильтр мозг-рот плохо справляется со своей работой, и он произносит то, что в следующую секунду заставляет испуганно прижать ладонь ко рту. – Только ты не учёл, что в египетской письменности я полный ноль. Он неожиданно сам для себя переходит с вы на ты, потому что ему кажется странным после произошедшего между ними вести себя подчёркнуто уважительно. Мужчина на это только тихо смеётся, приближаясь вплотную к парню. Чонин теряется под взглядом насмешливых тёмно-красных, почти чёрных глаз. Отнимает ладонь ото рта, чтобы рвано вдохнуть порцию воздуха с опасной концентрацией соблазнительного запаха, что исходит от горячего тела напротив. Это снова происходит. Возбуждение снова туманит ему разум, а тело двигается само по себе, ведомое инстинктами, тянется к остро желаемой ласке. Длинные пальцы бога правильно ощущаются на собственном подбородке, а его губы идеально касаются рта. Лёгкие, но настойчивые поцелуи, от которых по телу пробегает приятная дрожь.  – Как ты верно заметил в прошлый раз, мы оба это чувствуем. Этому трудно сопротивляться, не так ли, Чонин? Твоя чувствительность нам немного помешала, но сегодня я не дам тебе и шанса закончить всё быстро. Собственное имя и обещание большего заставляют всхлипнуть и прижаться к мужчине теснее. Своим телом он ощущает, как напряжено и возбуждено чужое. Они всего мгновение смотрят друг другу в глаза, каждый видит в них отражение своего собственного желания, кристально чистого. Губы Чана касаются чужого подбородка, оставляя влажный след, а затем ещё один ниже и ещё один. Чонин прикрывает глаза и с тихим стоном откидывает голову назад, подставляя беззащитную шею под поцелуи. Он никогда так никого хотел. А ещё ему кажется, что Чан переоценил его возможности, потому что член уже натягивает мягкую ткань шорт, и кажется, что ему хватит одного-единственного прикосновения, чтобы кончить. Мужчина это тоже понимает, поэтому отрывается от нежной кожи шеи, носом ведёт линию от яремной впадины к покрасневшему уху, в которое шепчет пойдём своим невозможным голосом. И они идут к кровати, по пути сталкиваясь губами, цепляясь пальцами за обнажённую кожу. Прервать физический контакт хоть на секунду кажется невозможным. Попутно Чонин теряет майку, а поцелуи оседают приятным теплом на плечах. Когда он, полностью обнажённый, ложится на светлые простыни, а над ним нависает крепкое смуглое тело, приходит осознание, что будет дальше. От этого знания тело подрагивает в предвкушении, подставляясь под горячие ласки и успокаивающий шёпот. Масло со знакомым цветочным ароматом щедро льётся из хрустальной бутылочки на пальцы и на бёдра Чонина. Он крупно вздрагивает от прикосновения прохладной жидкости к раскалённой, по ощущениям, коже. Чан успокаивающе гладит его, растирая масло по телу, и глубоко целует, заставляя забыться и выгибаться навстречу ласкам. Влажные пальцы оглаживают вход, дразня мимолётным давлением, но не проникая внутрь. Парень хнычет в мягкий, тягучий поцелуй и съезжает вниз, скользя телом по светлой ткани, что неприятно собирается складками в районе лопаток, но сейчас это не важно. Всё, что кажется важным – это ненавязчивые, будоражащие касания подушечек пальцев к нежной коже. – Прошу… На что-то более связное у Чонина не хватает сил, но и этого горячего шёпота в чужой влажный рот достаточно, чтобы запустить неотвратимый процесс. Парень хмурит брови и стонет тихо, когда принимает внутрь один палец. Болезненные ощущения быстро стираются под успокаивающими поглаживаниями и жаркими поцелуями. Чан выглядит крайне сосредоточенным, а в его глазах, когда он смотрит на Чонина, плескается глубокое море нежности, в которой парень ожидаемо тонет. Он бы хотел сказать, что второй палец, растягивающий гладкие стенки, он не замечает, но нет, замечает. Чонин поднимает ватные руки, чтобы найти опору в виде плеч божества, да так и роняет их безвольными плетями обратно на кровать, потому что острое наслаждение настигает его, от того, что Чан находит заветный комочек нервов.  Он старается задевать его при каждом движении пальцами, и для Чонина всё сливается в один сплошной поток удовольствия. Парень теряется в этих ощущениях, в собственных стонах, которые постепенно переходят в скулёж, поэтому как-то запоздало понимает, что к двум пальцам прибавляется ещё один. Собственное возбуждение, прижатое к животу и истекающее предэякулятом, ощущается болезненным, но эта боль даже радует, она помогает не раствориться окончательно в волнах наслаждения. Чонин сам уже насаживается на пальцы, потому что погоня за собственным удовольствием становится чем-то жизненно важным.  Парень тянется к плечам бога, притягивая того ближе, чтобы задушено простонать прямо в ухо и молить о большем. Чувство пустоты ощущается остро, когда пальцы, дарящие наслаждение, изчезают. Чан, до этого момента остававшийся в схенти, рывком освобождает себя от мешающего предмета. Ткань жалобно трещит в сильных руках. Чонин точно так же жалобно стонет, не отрываясь и смотря на то, что было скрыто под слоями ткани. Предвкушение, смешивающееся с трепетом, подталкивает раздвинуть худые ноги шире, а язык – влажно мазнуть по пересохшим губам. Наверняка он выглядит настолько нуждающимся и возбуждённым, насколько это вообще возможно, и, видимо, Чан видит его именно таким. Откуда-то из глубины широкой груди бога вырывается хриплое рычание, а пальцы быстро, почти хаотично размазывают цветочное масло по члену. Он старается быть сдержанным, когда входит внутрь, это читается в заломе бровей, прокушенной губе и медленных, почти минимальных движениях. Капельки пота блестят на висках и лбу, а пряди чёрных волос прилипают к влажной коже на шее. Чонину остаётся только мучительно извиваться под ним в попытках принять глубже или соскочить от давящего чувства наполненности.  В погоне за удовольствием, когда пальцы бога смыкаются на его члене, Чонин приподнимает бёдра и подаётся вперед, насаживаясь глубже. Мышцы непроизвольно сжимаются от чрезмерного давления, и Чан громко, несдержанно стонет, содрогаясь всем телом, почти вдавливая парня в простыни. Его глаза, чёрные, безумные, словно гипнотизируют Чонина, ритм ускоряется, а кровать, хоть и казалась прочной, жалобно стонет под ними. Вскрики удовольствия, частое шумное дыхание и звуки от соприкосновения тел вытесняют тишину. Чувство эйфории настигает Чонина неожиданно и ярко, он пачкает собственный живот и руку Чана, продолжая неосознанно двигаться навстречу движениям.  Чан замедляется, в конечном итоге останавливаясь, глубоко захороненный в Чонине, и облизывает испачканные белёсой жидкостью пальцы, смотря прямо в глаза парню. Чонин не представляет, можно ли возбудиться, если только что кончил, но именно это он и делает, становясь всё более твёрдым от картины, которую видит.  Когда его переворачивают на живот и жаркое, ярко пахнущее цветами и сексом тело прижимается теснее, не оставляя никакого пространства между ними, Чонин понимает, что сегодняшняя ночь станет его концом. Влажный от масла и предсемени член бога скользит между ягодицами, не спеша проникать внутрь. Он чувствует, как Чан отстраняется, вставая на колени позади него. Бёдра, которые он приподнимает в надежде получить желаемое, обжигает несильным ударом ладони. От того остаётся только простонать, утыкаясь носом в мягкие подушки, борясь с желанием ощутить приятную боль ещё раз. Собственный возбуждённый член скользит по простыне, даря болезненное блаженство. Парень чувствует, как сильные пальцы оттягивают ягодицу в сторону, наверняка открывая интересный вид на сжимающуюся дырочку. Его подтягивают за бёдра ближе, и парень выгибается в спине, когда Чан входит внутрь одним плавным толчком, так сильно, что слышно, как хрустят позвонки. Ладонь, крепко лежащая на талии, кажется обжигающей. Движения быстрые, глубокие заставляют колени расползаться по простыне, натягивая ткань. Чан замирает, полностью погружённый в Чонина, заставляя того хныкать от чувства наполненности и пытаться насадиться ещё глубже и теснее.  Парень вслепую шарит руками по кровати и пытается привстать, желая отыскать Чана за собой, только всё напрасно, пока ладони бога сами не находят его предплечья. Он за эти прикосновения цепляется, как нуждающийся в спасении. Его тянут вверх, и он оказывается плотно прижатым спиной к вздымающейся от частых вздохов крепкой груди. От смены позы член давит прямо на простату, а от накатившего острого удовольствия парень перестаёт соображать совсем. Тело движется на чистых инстинктах, желая получить долгожданную разрядку. Пальцы Чана оглаживают его живот и грудь, задевая чувствительные соски, и скользят выше, чтобы несильно сжать шею. Этого вполне достаточно, чтобы пульс под пальцами сорвался на бешеный ритм, а губы приоткрылись в надежде глотнуть необходимого воздуха. Мужчина поворачивает его голову и лижет влажно приоткрытый рот. Давление на шее не растёт, но и не ослабевает, челюсть начинает затекать, а по подбородку течёт их смешанная слюна, которую затруднительно глотать. Чан отрывается от его губ только лишь для того, чтобы собрать эту самую слюну с подбородка и протолкнуть ее с пальцами в тёплый чувствительный рот. Чонин теряется в ощущениях, не зная, на каких стоит сосредоточиться. Он близко, даже ни разу не коснувшись себя, и шепчет об этом окончательно севшим от непрекращающихся стонов голосом Чану. Ответом служат зубы, которые смыкаются на шее сзади, язык широко зализывает место укуса, но след определённо останется. Пальцы бога покидают шею и рот Чонина, чтобы до белых пятен стиснуть предплечья, отклоняя тело парня чуть вперёд. Когда движения бёдер становятся совсем хаотичными, а Чан несдержанно и громко стонет, эти стоны отзываются где-то глубоко внутри, Чонин кончает во второй раз. Яркое, почти болезненное наслаждение чувствуется как никогда до этого. Вторая волна удовольствия догоняет его, когда Чан через пару глубоких фрикций заполняет его, загнанно дыша в мокрый затылок.  Не выходя из мягкого, чужого тепла, Чан тянет его на кровать, прекрасно понимая, каким слабым кажется Чонину собственное тело в этот момент. Они лежат так некоторое время, восстанавливая дыхание. В голове у парня звенящая пустота, испытанные оргазмы оказываются слишком сильными. Плечи покрывают поверхностные, быстрые поцелуи, но Чонин так устал, что даже не может адекватно на них отреагировать. Он чувствует, как стекает по ягодицам сперма, когда Чан выходит из него, чувствует, как лижет разгоряченную кожу лёгкий ветер, когда мужчина отстраняется. Однако тепло чужого тела быстро возвращается, когда Чан присаживается на край кровати со стороны Чонина, держа в руке гроздь зелёного винограда. По пальцам божества стекает приторный, с медовым оттенком виноградный сок, когда Чонин надкусывает зелёную мякоть ягоды, что ему предлагают. Для Чонина это живительный нектар. Во рту пустыня из-за частых вздохов и стонов, губы, сладкие от сока, сталкиваются с чужими, делясь сладостью и забирая влажность чужого рта. Это тот пик удовольствия, когда не понимаешь, кто ты, по ощущениям не более чем песчинка в бесконечном количестве местного песка, и одновременно с этим вся эта пустыня с бесконечными барханами и оазисами.  Надо помыться, думает Чонин. Даже мысли ленивые, тягучие, а организм так вымотан, что поднять хотя бы руку не представляется возможным, не то чтобы встать. Чан словно читает его мысли, нежно целует в плечо и поднимается сам, легко потягиваясь. Его мышцы красиво перекатываются под смуглой кожей. Он легко поднимает Чонина, держа в своих руках так непринуждённо, словно парень ничего не весит. Он относит его, аккуратно помещая обессиленное тело в неглубокий бассейн с голубыми кувшинками на поверхности. Сам тоже забирается следом, садясь за спиной парня. Лишняя вода выплёскивается наружу, заливая ступени и позолоченные бортики. Чонин осторожно придвигается ближе к горячему телу, а затем куда увереннее откидывает голову божеству на плечо. Они лежат в тишине несколько минут, пока Чан не двигается, с осторожностью приобнимая Чонина. – Твоё дыхание стало поверхностным, а сердце забилось чаще. Ты будто испугался, интересно, чего же? – Чан смотрит на парня внимательно, немного скосив глаза вниз. Сейчас он похож на обычного, пусть и очень красивого, расслабленного мужчину, но никак не на бога, который держал под контролем множество заблудших душ или на того, кто властно брал его несколько ранее. Парень отводит взгляд, ощущая, как всё глубже проваливается в своих чувствах к древнему божеству. – Твоей реакции. Я не планировал отрубаться в прошлый раз. Я вообще ничего из этого не планировал, – парень невольно морщит нос от смущения и закусывает нижнюю губу, упрямо смотря в ясное голубое небо: прямо над ними дырка в потолке. Это куда лучше, чем встречаться взглядом с Чаном, – а ещё мне стыдно из-за чувствительности своего тела. – Не планировал призывать меня в святилище или поддаваться своему искушению? Что из этого конкретно ты не планировал? – Ну, вообще-то, я имел в виду, что не планировал следовать за странным псом, застревать в зыбучих песках, а потом оказываться в твоей кровати под тобой, – Чонин совершенно по-детски дует губы и поднимает голову с плеча, стряхивая с кончиков потемневших от воды волос тяжёлые капли с цветочным ароматом.  – Но всё же ты здесь, – в голосе бога нет ни издёвки, ни насмешки. Просто констатация факта.  Чонин здесь, и это всё происходит по его воле. Чан прижимается ещё ближе, обхватив поперёк живота ладонями и устраивая подбородок на ключице Яна. Они молчат, и это молчание не гнетущее, хоть вопросов всё ещё больше, чем ответов. Чонин чувствует уют и умиротворение, словно его место всегда было в объятиях у божества. Руки мужчины то и дело соскальзывают вниз, поглаживая бока и тазобедренные выступающие косточки. Пока это всего лишь ничего не значащие заигрывания, но Чонин прекрасно понимает, что всё легко может перерасти в кое-что серьёзное. Он не уверен, что его тело выдержит ещё раз. – Чан? – Мм? – по голосу можно догадаться, что бог максимально расслаблен. Об этом говорит и то, как он потирается о влажную шею носом и щекочет чувствительную кожу тихим смехом, когда тот в ответ еле слышно стонет. Чонину немного стыдно за свою чрезмерную чувствительность. Приходится приложить немало усилий, чтобы не поддаться искушению и не погрузиться в ласки с головой. – Можешь ответить честно на один вопрос? – Попробую, – Чонин легко шлёпает Чана по руке, которая как раз соскользнула на бедро. – Да, отвечу.  – Что же это по итогу: сон или реальность? Или игры моего воображения? – Чонин чувствует, как напрягается тело сзади, а ключица больше не чувствует давления от подбородка. Между ними воцаряется тишина, прерываемая шелестом растений от лёгкого ветра.  – Всё зависит от того, чего хочешь ты. Какую реальность тебе будет легче принять. Чонин кивает сам себе, рассматривая как качаются на воде голубые цветы. Несмотря на то, что тело максимально расслаблено, мозг уже возвращается к привычным объёмам обработки информации, и парень думает, анализируя ситуацию.Чан не мешает, только гладит его живот, иногда скользя ладонями вверх. Иногда это сбивает с мысли, но Чонин старается не обращать внимания. Осознание приходит очень быстро, сложно не понять, когда все факты на виду и нужно лишь сложить два плюс два. Губы парня складываются в удивлённую “О”, а из груди вырывается задушенный вздох.  – Ты и псом тем был, верно? Боже… – Чонин издаёт обречённый стон и прячет своё стремительно краснеющее лицо в мокрых ладонях. Теперь становится понятна фраза мужчины про хорошего мальчика, Ян же сам его так назвал. Ещё и благодарно трепал по ушам. Он же сейчас сгорит со стыда! Не придумав ничего лучше, парень делает глубокий вдох и, задержав дыхание, погружается с головой под толщу воды. Чан же терпеливо ждёт момента, когда он выныривает, жадно хватая воздух губами, и также терпеливо молчит, ожидая, пока парень вновь займёт своё место, облокотившись на него.  – Ты даёшь мне выбор сделать происходящее реальным или оставить это сном, – это тот вывод, к которому приходит Чонин. – Верно. Я не хотел ни к чему тебя принуждать. Хотя для тебя, возможно, всё выглядит именно так, – короткий смешок раздаётся возле чувствительного уха.  – Ты же знаешь, что всё не так. Нас обоих тянет друг другу на каком-то подсознательном уровне. Мне снились твои глаза, а тебе, как я понял, снились мои задолго до того случая с пробуждением в святилище. И меня мало волнует, почему так случилось, потому что я ни о чём не жалею. Они оба замолкают, каждый погружен в себя, в свои мысли о прихотях судьбы. Тишина вновь наполнена уютом, пальцы бога вырисовывают круги на бёдрах Чонина, а губы утыкаются в заднюю поверхность шеи, мягко целуя место укуса и выступающий позвонок. Есть ещё кое-что, не дающее покоя парню. Это что-то настойчиво молоточками бьётся в висках, явно желая быть облеченным в слова. – Зачем ты рассказал мне о своём истинном имени? Не думаю, что у моих стонов с твоим истинным именем на губах такая высокая цена. – А это уже второй вопрос, – в голосе насмешливые нотки напополам с настороженностью. Чан явно пытается отшутиться, словно не хочет давать лишнюю, возможно, на его взгляд ненужную информацию. – А на первый ты так нормально и не ответил. Заметь, я догадался сам. Чан замолкает и замирает, застывая позади парня, словно каменное изваяние. Чонину кажется, что если они продолжат этот разговор вот так, не видя лиц друг друга, то ни к чему хорошему это не приведёт. Поэтому он отодвигается назад, на сколько позволяют размеры бассейна, руки бога безвольно соскальзывают с его тела без попыток удержать. Повернувшись к мужчине лицом, парень двигается обратно, забираясь на его бёдра. Чан наблюдает за этим, ничего не предпринимая. Он словно статуя, божество, долгие века закованное в камень, но Чонин чувствует внутри него обжигающий жар пустыни прямо сквозь кожу. Он старается не обращать внимание на собственное смущение из-за того, в какой позе сейчас находится, или от того, что он сам целует желанный рот, мягко обхватывая пухлые губы своими губами. Поцелуи медленные, успокаивающие, и Чан расслабляется в его объятиях, плечи ссутуливаются, а руки ложатся на талию парня. Чонин прижимается лбом ко лбу и шепчет прямо во влажные от поцелуев губы. – Ты же лучше меня знаешь, что со знанием истинного имени я могу навредить тебе. Причинить боль или получить власть над тобой. – Можешь, но не будешь. А власть, она уже и так полностью в твоих руках, – в тёмно-красных глазах бога спокойствие и океан доверия, – я знал, что ты станешь моим концом. Как только увидел твои необычные глаза во сне, после стольких лет в темноте они показались мне спасением, божественным благословением, как бы глупо это ни звучало. Я так долго мечтал о покое и забвении. Дай мне закончить, прошу… Чонин испуганно замирает в крепких руках и уже собирается что-то возразить, но понятливо затихает. – Не уверен, что знаю, что будет дальше. Ты можешь пожелать, чтобы всё это было лишь сном, и я исчезну. А можешь пожелать время со мной, всё, которое есть у тебя в запасе. И я найду тебя в твоем мире, обещаю. Мне больше невыносимо быть привязанным к статуям, что создавались тысячелетия назад. В нас, богов, почти никто не верит, но почти – это не полностью. Ощущается это, будто ты заблудился в темноте и не можешь найти выход.  – Это несправедливо! – Чонин повышает голос, а кулаком бьёт в мощную грудь бога. – Ты просто взял и переложил ответственность за свою жизнь на меня. Так нельзя!  У него дрожит голос, и он весь дрожит то ли от страха, то ли от гнева. На тело накатывает неожиданная слабость, заставляющая уставше прислониться лбом к чужим выступающим ключицам. – Чего ты хочешь сам, Чан? – голос звучит уставше и обречённо, вопрос выходит жалким, да и Чонин чувствует себя таким же.  – Свободы. Я получу её в любом случае, только свобода с тобой кажется более привлекательным вариантом. Просто не оставляй меня здесь одного. Это невыносимо. Помнишь, вы разговаривали с тем человеком о религии и богах. Ты сам тогда сказал, что я кажусь самым человечным из них. Что, уходив в пустыню, я, возможно, прибивался к группе кочевников и жил с ними. Ты был прав, но проблема состояла в том, что всё это было столь скоротечно для меня. Постоянно зудящая мысль на подкорке, что я должен вернуться в загробное царство, жутко мешала, принося практически физический дискомфорт, – мужчина выглядит немного печальным, но в словах чувствуется решительность. Видимо, эти мысли долгое время тревожили его. – Что, если я пожелаю тебя рядом, а ничего не произойдёт? – Чонин отстраняется, с нежностью смотря в лицо бога и убирая пару налипших на лицо влажных чёрных прядей, что потом заправляет за ухо.  – Значит, у тебя останутся хорошие воспоминания обо мне. – Мне надо подумать об этом. Дай мне время, Чан. – Хорошо, а сейчас я хочу потратить оставшееся время сегодняшней ночи на более интересные дела, - бог совершенно по-мальчишески улыбается, целует парня в кончик носа и, подхватывая Чонина под ягодицы, встаёт, выбираясь из неглубокого бассейна. Вода стекает ручьями с их тел, оставляя лужи на нагретом солнцем полу, пока они добираются до покинутой раннее постели. Чонин совершенно счастливо улыбается в поцелуй.