Станция «Речной вокзал»

Юра слабо помнил, как случилось встретить ранний рассвет: казалось, что сел спиной к затянутому мглой окну он всего лишь мгновение назад, а когда обернулся - уже было светло. Исчезли едва различимые проблески молнии, массивные раскаты грома, стихла капéль. И, едва завидев розовые разводы в окне, захотелось спать. Только вот идти никуда желания не было. Володя задремал, оперевшись на стену: очки сползли на кончик носа, волосы растрепались, пальцы, зажатые в ладони Юрки, изредка подрагивали. И Конев боялся их отпустить, да и двигаться тоже боялся - вдруг одним неловким движением разбудит, а налюбоваться вдоволь больше возможностей не будет. Думать хотелось обо всем: о том, что стоило, наверное, позвонить родителям, объяснить, почему задержится; о том, как неловко чувствует себя сам Юра, находясь в чужом доме, где, возможно, с нетерпением ждут, когда же он уже уедет; о том, насколько сильно он мешает, если после целого рабочего дня Вова наматывал круги вокруг дома, лишь бы не заходить и не видеться. И о том, до чего же было красиво вокруг - несмотря на удушливый воздух, Москва, всё же, впечатляла; словно цвета в этом городе были ярче, звуки - громче. Хотелось увидеть и Кремль, и Красную площадь, сходить в Большой театр и на ВДНХ, поглазеть на местные рынки и на людей - больше всего на людей - таких разномастных, торопливых, но не представляющих, насколько же они счастливые - могут созерцать все эти высотные дома, ходить на работу через дворы с ровно остриженными деревьями и цветущими клумбами, а могут случайно встретить где-нибудь в метро Володю. Да… Да, определенно, точно! Не интересовали его ни высокие статные памятники знакомых из курса истории и не очень известных людей, ни Останкинская башня - на них можно посмотреть в книжках отца, пылившихся на полках, или на открытках, ровным рядом выставленных в витрине почты. А на Володю так посмотреть не получится. Одна фотография, и та пятилетней давности, из лагеря - вот и всё, чем остаётся довольствоваться. Ну, и парочку на «Зените» - Конев был уверен на сто процентов, что эту плёнку он заберет с собой и проявит в Харькове. Будет хранить где-нибудь в темном кармане - лишь бы не засветить случайно - спрячет даже укромнее, чем теперь уже нечитаемый паспорт, с которым едва ли пустят на поезд. Ведь любой документ можно восстановить, не проблема, разве что ждать придется. А вот фотографию мирно сопящего хмурого Володи, оперевшегося на стену и сжимающего его руку в своей - никогда. На озаренном утренним светом балконе блестели лужи после ночного бурана. И если Юрка качал головой вправо, то отражались в их глади летящие нестройным косяком маленькие птицы; а если влево - шелестящая крона и покатая крыша соседней сталинки. Так и сидел, пока не затекла шея, оглядываясь за спину - то в одну сторону поворачивался, то в другую. Забавлялся как мог, пока хотел курить - серая пачка «Космоса» опустела часам к трём, ещё когда Давыдов не уснул - безмолвно держал Юру за ладонь, поглаживая большим пальцем костяшки, и иногда улыбался, а Конев точно знал - не ему, а своим мыслям, в которых витал до того, как усталость пересилила. Но руку-то не отпускал - этого было достаточно. Так много хотелось ему рассказать, но слова в предложения не складывались - было и радостно, и грустно одновременно. И курить хотелось до того, что аж губы пересохли. У Юрки было две зависимости - сигареты и Володя. И неизвестно, какая сильнее. На включенную люстру ночью, уже после дождя, налетело несколько мотыльков: мелкие бабочки мельтешили перед глазами, кружили вокруг лампочек и иногда оседали где-нибудь, где придется. Один из них, уже неживой, болтался в чашке, и пыльца с крыльев ровным кругом опоясала мошку, рассеявшись по воде. Другой - уселся на подоконник и застыл с расправленными крыльями - видимо, задремал. Третий же неугомонно носился по Вовиной кухне, присаживаясь то на холодильник, то на стол, то запутывался в волосах полусонного Юрки, отчего тот осторожно отмахивался - для профилактики - каждый раз, когда слышал трель жужжания где-то вблизи уха. И про себя шутил - как же странно, когда уже светло, наверное, со стороны выглядит квартира, в которой на кухне горит свет. Надо бы погасить. Да и спать, скорее всего, тоже надо бы. И билет обратный взять. И вещи сложить. И банку с вареньем выбросить - простоявшая в коридоре на жаре сутки она чувствовала себя уже неважно и, вероятно, если постоит еще денёк, перемятая с сахаром айва, покрытая тонким слоем белой пленки сверху, зародит в себе новую жизнь. А хлеб, завёрнутый в «Комсомольскую правду», можно накрошить голубям под окнами - пусть порадуются. Не выбрасывать же. «Надо бы ещё раз блинов напечь. Володе понравились», - рассуждал Юра, опирая второй локоть на сложившуюся гармошкой скатерть и ёрзая на жестком стуле, чтобы уложить, наконец, голову на предплечье и прикрыть глаза. - «На секунду. Всего на секунду, потом встану и пойду в кровать». Он не боялся заснуть - больше всего боялся проснуться где-то в поезде или дома. Без переплетённых с Вовой пальцев. Но когда открыл глаза, обнаружил себя лежащим лицом к стене. Без руки Володи, зажатой в своей. Но с приятной тяжестью объятий где-то на боку. Смутно пытался вспомнить, что же случилось, но не получалось - в голове крутились только обрывки пёстрого сна, в котором он куда-то бежал по лестницам, а куда или от кого - не помнил. И до сих пор воображая, что такое тонкое и проникновенное касание с Давыдовым всего лишь проделки неуёмного разума, вздрогнул, пытаясь проморгаться и рассмотреть малознакомые обои, пока сзади не раздался вкрадчивый голос: - Спи, рано ещё. Юра облегчённо выдохнул. А Володя за его спиной перевернулся на другой бок, убрав руку с Конева, и продолжил размеренно сопеть. Часы, не снятые с запястья, показывали десять с чем-то. Юноша, рассудив, что, если он уснул в пять, действительно пока вставать рановато, снова закрыл глаза. И только спустя пару минут умиротворённой дрёмы подорвался с места, опасливо озираясь: - Чего?! Недовольный столь ранним пробуждением в субботу Вова перевернулся на спину и потянулся, вытянув руки за голову: - Что? Конев потёр сначала один глаз кулаком, думая, что ему почудилось; потом второй - с бóльшим нажимом - уверенный в том же самом. Володя приоткрыл веки, скосив мутный взгляд в его сторону: - Чем-то недоволен? Юрка улёгся обратно, смущённо отвернувшись к стене: ему было стыдно за то, что он дал слабину и настолько крепко задремал, что, кажется, упустил какой-то уж очень важный момент. Хотя не мог себе даже представить, что же такого должно было произойти, чтобы утром он оказался зажат между стеной и Вовой. - Я просто тебя провёл до комнаты и сам прилёг отдохнуть, ты тяжёлый, мне все ноги оттоптал, - начал оправдываться Давыдов, пока Юра незаметно попытался ущипнуть себя под одеялом, чтобы ещё раз убедиться, что ему это не снится. - Ты не подумай! Я к себе хотел уйти, случайно остался. - Да я ничего не подумал, - отозвался Конев, удобнее устраиваясь на подушке и расплываясь в блаженной улыбке. А после облегчённого выдоха с другой стороны полуторного дивана добавил: - И шторы по пути закрыл? Вова тихо рассмеялся и снова перевернулся на бок: - Ладно, не совсем случайно. А затем провалился в сон. Юра мечтал, чтобы этот момент длился вечно. Рассматривал узор на обоях, пытаясь вырезать на задворках памяти причудливые переплетения, с точностью до миллиметра запомнить расположение темных точек - дырок от гвоздей, на которых, судя по прямоугольным невыцветшим пятнам, когда-то висели картины или фотографии. Но долго оставаться в сознании не смог - веки сами собой предательски сомкнулись. А проснулся уже совершенно один, будто Володя, обнявший его поперёк живота, так и остался там, в неизведанном мире упоительных грёз и тайных желаний. Всё так же пахло вокруг скипидаром, все так же блестели лакированные дверцы шкафа. На сердце снова стало тяжело, словно сжали в груди его липкие и грязные руки обиды и разочарования. И не спасали, не отвлекали ни чириканья воробьёв за окном, величественно рассевшихся на алюминиевом отливе, ни крики детей, снова катающихся на качелях где-то в глубине двора, ни шелест накрахмаленной наволочки. «Просто привиделось», - успокаивал себя Юрка. - «Бывает такое». Только вот шторы остались задёрнутыми, хоть Конев к ним и не прикасался. Потому себе слабо верил. *** Володя обнаружился сидящим на кухне с книгой в руках: закинув ноги на соседний стул, с напряженным видом читал он уже сотую страницу «Трёх мушкетеров», бегая глазами по строчкам и покачивая лодыжкой в такт тихо сипящей из доселе выключенного радио мелодией. - Доброе утро, - отозвался Юрка, выглянув из-за угла по пути в ванную. Вова оторвался от книги и кинул зоркий взгляд на настенные часы, усмехаясь: - Добрый день. Конев улыбнулся и прошмыгнул в ванную, где умывался минут десять, не меньше. Когда первый раз набрал в плотно сомкнутые между собой ладони ледяную воду, ощущал, как горит в горле пожар недосказанности, которую славно бы было выплеснуть на Володю нескончаемым потоком нестройных и несвязанных между собой слов любви, ненависти, обиды вперемешку с бранью. Скатывающиеся по коже вниз, на грудь и живот, капли обжигали после жара от объятий и тепла тел под одеялом. Но в энный раз было уже не так холодно - привыкли и руки, и лицо, и даже вымокшие пряди волос, прилипшие ко лбу, не раздражали. «Надо бы душ принять», - крутилась в голове назойливая мысль. - «И побриться тоже». - Ты там не утонул? - послышался быстрый стук в дверь, и Конев, было, бегло подумал, что же такого случилось, что его теперь подгоняют: - Волнуешься? - Нет, просто каша остынет, - отозвался Володя. - А ещё тебе нужно позвонить домой и сказать, когда ты вернешься. Мама и папа извелись уже, наверное. Юрка, сплюнув остатки зубного порошка в раковину, в последний раз глянул на себя, в полностью промокшей майке и со влажными волосами, в зеркало, зачесал назад волнистую чёлку пятернёй, щёлкнул задвижкой, просунул голову в щель между наличником и дверью и столкнулся взглядом с Давыдовым, скрестившим руки на груди: - Украли меня в этой вашей Ма-а-аскве, - протянул он. - Приеду, когда отпустят. Володя чертыхнулся и протянул ладонь к лицу юноши, стирая подушечкой пальца прохладную каплю, устремившуюся по укрытым колючей щетиной скулам вниз, к подбородку: - А если не отпустят? - Поверь, они не сильно расстроятся, - пожал плечами Юра, едва сдержавшись от жгучего желания приластится к ладони Вовы, словно кот, давно не получавший похвалы, пока сам Вова осматривал его промокшую одежду недовольно, руки не одёргивая: - Ты не пробовал пользоваться полотенцем? - Да ладно, - промямлил Конев, чуть сильнее приоткрывая дверь. - На мне высохнет. «И правда ведь, всегда высыхало, даже быстрее, чем на батарее». Володя продолжал пальцами гладить шершавую кожу, как ни в чем не бывало бросая: - Не хочешь сегодня прогуляться? Юрка и впрямь хотел. Только вот не сейчас: не тогда, когда Давыдов настолько близко к нему, всему вымокшему в порыве поскорее смыть с себя остатки приятного сна. Не тогда, когда он гладит его по трёхдневной щетине так ласково, как никто и никогда не гладил. Не тогда, когда он, оставив на столе книжку с только завязывающейся кульминацией занимательной истории, решил поинтересоваться как будто бы между делом, все ли хорошо, хотя и сам понимал, что вряд ли после такого сладкого пробуждения в его объятиях и даже просто рядом с ним всё будет хорошо. На душе было неспокойно. Клокотало в груди недовольное сердце. Юра чувствовал, что не контролирует абсолютно ничего, оттого, будучи заложником ситуации, широко открытыми глазами со слипшимися от воды ресницами смотрел на Володю, медленно кивая, словно боясь сказать что-то не так: - Можно. А после слегка повернул голову, подставляя под ласковые касания другую половину лица. Давыдов хмыкнул, но пальцев не убрал, осторожно поглаживая мокрую кожу теперь уже на другой скуле, интересуясь: - Эту для симметрии? - Ты знаешь, - Конев приоткрыл дверной проём ещё пошире, словно предлагал Володе зайти, чтобы уж точно, если он смущается, никто их в тесной комнате не увидел, хоть умом и понимал, что в квартире они одни. - Если тебе дают пощёчину, подставь вторую щеку. Вова переместился касаниями ближе к шее, проходясь подушечками пальцев по кромке роста медных кучерявых волос, констатируя: - Но это ж не пощёчина. А после опустил порядком подуставшую кисть, словно ничего не произошло, и устремился в сторону кухни, попутно интересуясь: - Чай или кофе? Юрка хотел было крикнуть вдогонку «тебя», но не смог сглотнуть ком в горле. Остатки поглаживаний на коже сменились горящим румянцем. Определённо, точно нужен был душ.