Невеста демона

      Тихий звон монет и ровное, немного учащенное, дыхание раздается по всей комнате, единственной в этом маленьком домишке. Освещает ограниченное пространство лишь маленькая лампа, одиноко стоящая на Чабудай. Свет доходит до девушки и лежащего за ней потрёпанного, в некоторых местах даже рваного, футона с маленькой белой подушкой. Чуть дальше, в углу, справа от большой двери, находится маленькое уютное местечко для приготовления пищи, которую одинокая, живущая в этом доме, девушка привыкла называть кухней.       — Пятьсот пятьдесят девять… — в комнате раздался приглушённый голос той девушки, что сосредоточенно считала монеты, стараясь отойти от шока появившегося после встречи с главой Убуяшики. — Шестьсот тридцать пять… Всё? — Девушка поникла. Она собрала за столько времени так много монет и весь этот труд, вся эта мечта, оборвётся в тот момент, когда она выйдет замуж за этого грубияна — Шинадзугаву Санеми. Она никогда не хотела замуж и многие это видели, слышали и знали, а так же она очень невзлюбила светловолосого мужчину с первой встречи и эти чувства были её единственной взаимностью. Кагая Убуяшики… Он знает всё об этой деревне, хоть он и слеп, но многие говорят, что он может видеть людей насквозь, стоит им только с ним заговорить. Тогда почему этот мужчина не увидел того, чего девушка так боялась и ненавидела, отрицала и не хотела: выйти замуж за человека, охраняющего эту деревню, Санеми Шинадзугаву. Возможно, он не так прост и добр как кажется, хотел просто посмеяться над её надеждами и почти оборвал их, как только у неё появился шанс на счастливое будущее. А может он просто не хотел отпускать жителей деревеньки из неё, чтобы скрыть от них что-то очень важное, то, чего они не должны знать и видеть. Всё же этот мужчина был действительно непрост, ему явно есть, что скрывать от людских глаз.       — «Нужно работать лучше» — проскользнула мысль в голове Саюри, и она поникла. Сил не осталось вообще от слова совсем, ведь день за днем она работала без продыха, откладывая и складируя все монеты себе под футон, каждый раз вздрагивая от мысли, что их могут украсть. Хотя, кто сунется в этот потрепанный жизнью домишка, стоящий где-то на краю деревни, в поисках наживы? Только полный идиот, без здравой мысли в черепной коробке, ведь у хозяйки этого участка ничего не было ценного, лишь дешёвая утварь, что помогала по хозяйству, да старенькие кимоно, что достались ей от покойницы-матери, что умерла при родах, и от старушки Мицуко, что помогала и растила её до самой своей смерти, почти до того дня, как Саюри должно было исполниться четырнадцать. Она всегда вспоминала о старушке ласковым словом, называя её нежно, своей бабушкой. Хоть та и не была ей роднёй, она накопила достаточно денег, что бы оплатить какую-то часть долга и любила её, как свою собственную внучку.       Тишину комнаты разбавил всхлип полный отчаянья, а после по щекам девушки потекли горькие солоноватые слезы и она в голос разревелась, задыхаясь в истерике. Встав с колен и сделав шаг, она упала на жёсткий футон, приняв позу эмбриона, обнимая свои ноги закрытые кимоно. Она рыдала так, что слышно было даже на улице, но ближайший дом находился дальше чем то место, где обрывался звук её надрывающегося голоса, пропитанного болью, разочарованием и безысходностью.       Истерика девушки длилась около часа, пока усталость не взяла верх над хрупким телом, заставив Саюри так и заснуть с солоноватой водой по всему лицу, которая с течением времени высыхала, оставляя на белой коже лишь еле заметные липкие следы. Ей нельзя больше страдать из-за прошлого, что больше не изменить, нельзя страдать из-за долга, иначе она не сможет его выплатить и останется в этом Богом забытом месте навсегда, до самой своей кончины.       Бурные деньки сменялись тихими ночами. Проходила последняя неделя ноября, поэтому температура упала почти до самых минимальных в этих краях. Нельзя было сказать, что холод пробирал до костей, нет, такого здесь не было никогда и люди свободно ходили в слегка утеплённых кимоно, даже не прикрывая лицо и другие открытые участки тела. Были холодные, морозные дни, но очень редко и то в феврале. Тусклое солнце на сером небе освещало деревенскую местность, огромный еловый лес и поле, что простиралось между главной деревней этого района — Синшино и той, в которой проживала свои лучшие деньки Саюри — Уэно.       Поздней осенью редко можно было найти работу в этом захолустье, но поспрашивая около трех недель назад о людях, что могут хорошо наградить её за труд, она получала насмешливые ответы о том, что девушка могла бы пойти в юдзе, но с такими короткими волосами и худым телом, словно обтянутым бледной кожей, её никогда не возьмут даже в самый бедный дом простой служанкой. Но одна женщина, в довольно преклонном возрасте посоветовала прийти на следующий день в одно заведение, ресторан или что-то наподобие, где уже долгое время не могли отыскать работника на замену обслуживающему персоналу.       Таким образом она и оказалась в ресторане, работая за довольно приличную сумму простой официанткой, разнося еду посетителям. Саюри сильно уставала, работая на износ с противными клиентами, что ни раз вечерами к ней подкатывали, приставали и домогались, иногда невзначай коснувшись её руки, или скрытого под рабочим черным кимоно бедра. Её это жутко выводило из себя: «Как они, простые деревенские люди, могли касаться её?» Ведь у каждого, кто навязчиво смотрел в её сторону, была жена, а у некоторых уже имелись и дети, даже не груднички, а ребятишки дошкольного возраста. Хоть её и не интересовало их семейное положение, но ведь даже будучи холостяком ни один адекватный мужчина не посмел бы прикасаться к девушке без её разрешения.       И вот, уже середина января. Девушка всё так же работает, хоть ей и пригрозили увольнением, если будет перечить дорогим, как их называла хозяйка этого заведения, гостям. Для неё было не важно, что творят эти извращенцы, трогают ли всего двух работающих здесь официанток, или же нет, главное что платят хорошие деньги, которые нужны были ей больше, чем её никчёмная жизнь. Саюри не могла смирится с этим, иногда ругаясь или ударяя по вытянутым рукам клиентам, за их мелкие похабные злодеяния.       Новый день, середина смены, которая будет длиться до самой ночи. Девушка, стоящая у стены, нервно поправляла черные, как крыло ворона, растрепанные волосы. В этот раз один из постоянных клиентов, что был не взаимно заинтересован в Саюри уже в открытую, не подставляя случай под случайность, начал настойчиво мять её бедро. О чём он думал было известно лишь великим Ками, но пострадавшая всё больше предполагала, что он думал, что этим действием возбудит её, а не вызовет жуткую неприязнь внутри худенького, хрупкого тела.       — «Как же противно» — ещё чуть-чуть и в тот момент, когда она ругалась с клиентом, на него бы вышел её завтрак. Это противное чувство тошноты, что преследовало её последние пятнадцать минут и пробирающего до костей страха за свою невинность. Жутко, что она живет в таком обществе, очень. Особенно уходить из этого заведения, после своей смены. Заканчивается она к полуночи, когда луна светит крайне ярко, а в такое время года, как зима, на улицах и переулках, по которым она ходит до дома каждый день, фонари почти не горят, и если её попытаются украсть или сделать что-то, она не сможет даже заметить преступника в сим полумраке.       Девушка вновь издала вздох, а после испытав ещё одно неприятное чувство — обиду, подпитанную ненавистью, из её глаз прыснули слезы, стекая по бледным щекам. Она хотела рыдать и кричать, но нужно было вести себя тише, рядом могут проходить клиенты или работники, а увидеть девушку в таком состоянии им было нельзя, ни в коем случае. Саюри скатилась вниз по стене и села, прижав ноги к груди, обнимая их. Она плакала не от горя и такой плохой жизни, нет. Не опустилась ещё до такого уровня. Несчастная пыталась, точнее пытается изменить свою жизнь к лучшему, но сил и терпения уже не хватает, они на пределе. Она слаба, как и любая иная обычная девушка, имеет страхи, и поэтому злится на себя, очень. Хотела быть сильной для себя, но вспылила и теперь скорее всего она лишится единственной работы, которая приближает её к заветной мечте. Девушка окинула взглядом кладовую наполненную продуктами и с большей силой заплакала, стараясь подавить всхлипы.       — Саюри? Что случилась дорогая? — до её ушей донесся нежный, ласковый голос, что издала розоволосая девушка, стоящая в дверях. Мицури, одетая в прекрасное сиреневое кимоно с вишенными лепестками сакуры на нём, с шоком смотрела на заплаканную девушку в испачканном чаем, что пролил за неприлично поднятый голос на неё тот гость, черном кимоно, что являлось униформой в этом заведении. Девушка подняла взгляд на неё и заплакала пуще прежнего, в голос, уже не боясь клиентов и кого-либо ещё. — Тише, тише, всё будет хорошо! — Канроджи подбежала к ней, аккуратно садясь рядом на колени, пачкая пылью ткань. Крепко обхватив плечи девушки, она начала нашёптывать ей все успокаивающие слова, что знала из детства, но это не помогало, брюнетка продолжала плакать, уткнувшись ей в плечо, не говоря ни слова.       — Не будет всё хорошо, — слетел шепот с губ Саюри и растворился в шуме голосов клиентов в главном зале, что находился неподалеку от подсобки. Все слезы за эти полчаса покинули девушку, но и без плача выглядела она очень грустной и поникшей. Вдруг её осенила мысль насчет побега, неожиданно для такой ситуации, но очень к месту. — Мицури…       — Да? — Канроджи улыбнулась, увидев приподнятые уголки губ той, кого считала подругой.       — Ты же специалист по свадьбам, можешь мне кое с чем помочь? — жалобный взгляд голубых глаз растрогал её. Чуть подумав, она медленно кивнула и вновь улыбнулась, спрашивая:       — Хорошо, свадьба же с Шинадзугавой? — увидев озадаченное выражение лица Саюри, она убрала улыбку с лица, наклонив голову в бок.       — Да, но послушай, — сказала девушка, чье лицо было в слезах и отодвинулась от мокрого плеча подруги, отсаживаясь от неё на метр. После тихо, словно остерегаясь, что их может услышать кто-то посторонний, сказала: — У меня есть план…