Сгорая в зиме

      Страшнее ревности может быть лишь её резкое затухание. Ведь ревность возникает от большой любви. А если не ревнуют, значит, и не любят вовсе. Во всяком случае, так себе это представлял Серёжа.       С появлением Олега в его жизни Птица регулярно устраивал сцены. Поначалу пытался их рассорить, грубил и шугал Олега, требовал от него уяснить, что он лишний, ненужный, что он из жалости обратил на него внимание. Чем взрослее становился Серёжа, тем изощреннее действовал Птица.       Сообразив, что проблема не решается с одной стороны, обратился к другой, прямо к нему. Называл тряпкой, ничтожеством, волчьей игрушкой, которую тот в один солнечный денёк бросит или рассмеётся в лицо и скажет, что дружба была на спор со старшими. Они пообещали еду, пачку сигарет или лифчик одной из девчонок с большими сиськами. Бросит, непременно бросит и сгинет.       Потому что нет у них ничего общего. Волчок — придурок редкостный, ни в чём в жизни незаинтересованный раздолбай. А вот они…за ними будущее! Прорыв в учёбе, в карьере!       Птицу ломало от ревности, но чем сильнее он ругался, кричал, угрожал, тем сильнее Серёжа его любил. А его любил Олег. Получалось так, что он был любим обоими, хотя одного и доводил до непрекращающихся истерик чувствами к другому.       Серёжу любили, но сам он любить не умел. Принимал любовь, не расщедриваясь отдать что-то взамен. Как спонсоры, которые привозили в детдом подарки по праздниками, но не требовали обратно старых вещей. Серёжа свыкся с такими правилами.       Появление Димы поломало всё.       Дима затруднялся принимать любовь, но отдавал всего себя другим. Раздавал по кусочкам доброе сердце и свет, льющийся из его чистой души. Был, как спонсоры, но появлялся не по праздникам, а каждый день. Между собой и другими всегда выбирал других и вряд ли жалел. Лучезарная улыбка редко исчезала с его лица.       Маленькое солнце, роняющее на Серёжу огромную тень.       Но это было половиной кошмара.       Ужас заключался в том, что возле Димы Птица проявлял чудеса покладистости. Вся скандальность из него испарилась. Он не трогал Олега, не пытался уколоть или задеть, как и не набрасывался на него. Дима хорошо влиял на него…или…       В этом крылся коварный умысел. Ну, конечно, заставить его ревновать! Принудить побыть зрителем на шоу под названием «Смотри, Серёженька, как тебя замещают! Нам будет тебя нехватать!»       Ревность чувствовалась давящей болью в груди и стучащей в висках. Пахла краской и свежей выпечкой из пекарни. Звучала задорным детским голосом, зазывающим сходить на выставку или в кино. Ревность заставляла задуматься о собственной никчёмности, бесполезности, ведь его любили за то, что он был. Серёжа не предлагал ничего взамен и теперь это выливалось в страх, растёкшийся по венам отвращением к самому себе.       Ущербный, больной на голову, заслуживающий презрительных усмешек и издевательств.       Потому что он рисовал, но Дима писал картины. Не был самоучкой, а ходил в художку. Это ему доверяли рисовать плакаты для школы, а на Серёжины просьбы поучаствовать становились глухи и немы.       Потому что он разбирался в искусстве эпохи Возрождения, но о существовании Северного узнал от Димы. Оно охватывало Нидерланды, Германию, Швейцарию, Францию. Дима заверил, что ничего страшного, что он не знал. Серёжа мысленно дополнил: «Ведь ты жил в детдоме и тебя ограничивали в знаниях. У тебя нет семьи, которая бы купила тебе книгу или отвела на историю искусств в художке. Ты никчёмный, бездарный сирота».       Потому что всю его любовь к Олегу вышло бы уместить в несколько слов. Ты ненавидишь себя больше, чем я ненавижу себя.       Ругаясь с Птицей и называя их непохожими, Серёжа видел мир его глазами. Олег не бросал его не потому, что заметил в нём что-то уникальное, непривычное ему. Он оставался, потому что сам боялся быть брошенным дважды. Серёжа не помнил, как оказался в «Радуге», но вся «Радуга» знала, что Олега изъяли из семьи и его семья не вернулась за ним ни через неделю, ни через месяц, ни через пять лет. Его родители бросили, так как же поступят обычные друзья?       — Представляешь, препод сказал, что у меня есть все шансы освоить программу пяти лет за полтора года! Консерваторию не обещал, но за колледж смогу побороться!       Серёжа чувствовал себя уязвимым, слабым, ничтожным и беззащитным перед надвигающейся опасностью. В его идеальной картине мире из них двоих именно он был успешен, именно он выигрывал первенство и поднимался на питерский Олимп, сияя в лучах славы.       Раскрыв музыкальный потенциал Олега, Дима разрушил его планы, разметал на кусочки пазла, что уже не складывались в идеальную картину.       Боль в груди усиливалось, навязчивых мыслей становилось больше. Глухая боль жглась, кололась, царапала и скребла изнутри, пронзала насквозь тонкими иглами. Потому что он не радовался за любимого друга, а Дима визжал от восторга, вешаясь на шею Олегу. Поддерживал, ободрял, мотивировал до победного идти к своей цели.       Брошенный хулиган с мерзкой привычкой курить и дерзить взрослым из дикого волчонка преображался в волка, которого никто не боялся, но которого многие начали обожать.       Птица, наверно, катался со смеху, тянул улыбку до боли в щеках и рыдал от счастья, потому что ничто так не убивало Серёжу, как преобразившийся не с ним, с Димой, Олег.       Он не мог чувствовать счастья, заниматься обычными делами, пока его идеальная картина стремительно рушилась. Пришлось прибегнуть к уловками Птицы. Ведь если ему не удавалось быть настолько же хорошим, как Дима, нужно было сделать Диму ужаснее него. Подтолкнуть к прогулам, уличив его маленькую слабость — перфекционизм — навести на мысли, что никому он ничего доказывать не должен, рисовать нужно сугубо в своё удовольствие. И ведь получилось, почти получилось. Доверчивый мальчик-солнце принимал его советы за помощь, проникался ими и дозволял лепить из себя разочарование для учителей, родителей. Олега. Потому что его преображения Димы настораживали.       Что случилось? Как же так мистер правильность пропускал уроки, забивал на художку, взялся носить чёрное рванье место аккуратной формы? И рисовать граффити на заброшках!       Теперь они обязаны были разругаться, рассориться так, что хотели бы стереть у себя воспоминания друг о друге.       После громкой ссоры Дима появился в школьном коридоре с волчьим кулоном Олега.       Вопрос был не в любви, давно уже нет, речь шла об остатках Серёжиного душевного равновесия и будущем, которое могло состояться при одном единственном условии.       Дима должен был сгинуть в небытие.

***

      — Нам так уж нужно идти сейчас? Довольно поздно… Комендантский час…       — Мне нехорошо, а больше некому со мной пройтись. Ты ведь не откажешь мне в помощи?       Серёжа опасался, что Дима откажет, соберёт вместе крупицы рационализма и сообразит по его дёрганным движением, неестественно-натянутой улыбке, что эта прогулка плохо для него закончится.       — Пойдём. Но недолго. У Олега жар, а Ника не дома. Если ему станет хуже, он не сможет сам вызвать себе скорую.       Дима, сам того не замечая, отравлял его жизнь своим существованием. Такой славный, такой добрый.       Такой мёртвый       Освещённые улицы сменялись аллеями, где фонари горели через один. Аллеи — тихим парком, где в одиннадцатом часу не было никого. Днём всегда кто-то бегал, кто-то гулял, в большом озере плавали утки. Ночью не нашлось ни души. Лишь один работающий с перебоями фонарь.       Не будь тряпкой, решайся.       На шее Димы поблёскивал в свете мигающего фонаря волчий кулон. У Серёжи в ладони сверкнуло лезвие заточки для карандашей. Подарок Димы. Ведь настоящие художники не пользуются точилками, а затачивают сами.       Серёже нравилось провоцировать Птицу на ревность, потому что в эти моменты его любили, его желали, его никому-никому бы не отдали и встали на его защиту.       Но ревновать он ненавидел.       Лампочка окончательно перегорела, не пролив свет на перерезанное горло, из которого, пульсируя, хлынула алая кровь.