Do not go gentle into that good night

Where do we belong, where did we go wrong If there's nothing here, why are we still here? It's another time, it's another day Numbers they are new, but it's all the same Running from yourself, it will never change If you try you could die Give us a little love, give us a little love We never had enough, we never had enough Pour it in a cup, try to drink it up Pour it in a well, you can go to hell We'll get it on the way Fallulah ...я разгадала знак бесконечность. Земфира

Каждый в свите по-своему смиряется с неожиданным статусом мессира и обретением нового хозяина. Гелла часами пропадает в опочивальне Воланда, на глаза Мастеру показывается редко, а когда он вылавливает её, чтобы справиться о здоровье (к природе человеческой в придачу Воландом подхвачено с полдюжины гадостных вирусов, и это он ещё даже на улицу не выходил), вампирша с неизменной вежливостью отвечает, что дела куда лучше, чем можно было опасаться, что больному требуется много сна, что он – здесь обычно она начинает покашливать, как будто маскируя смех – передавал Мастеру кланяться и надеется на скорую встречу. Бегемот с Фаготом иногда ведут себя совершенно обычно, балагуря и забрасывая Мастера байками о новых свершениях в деле усложнения жизни грешников советского Содома. Но иногда их простодушную весёлость сменяет дикая меланхолия, ностальгия и ревность: Фагот изощряется в декламации эпических трагедий и романтических поэм, обязательно с громкими завываниями и фонтаном слёз, а Бегемот слушает на весь дом джаз и разучивает танго, "потому что не пристало одинокому джентльмену манер не знать", – видимо, в те места, куда он наведывается исключительно один ("по бабам шатается", приговаривает Азазелло), за незнание танго штрафуют и лишают поцелуев, от которых потом вся его морда лоснится ещё несколько дней. Нет-нет да попадаются Мастеру обоссанные тапки и растерзанные подушки – на что он только отшучивается, считая, что легко отделался, да и вообще заслужил. Азазелло меньше всего отягощает себя сомненьями-раздумьями и, бывает, сманивает Мастера на алкогольные поединки, где Мастер даже умудрился его перепить один раз. Пить с Азазелло лучше, чем с Бегемотом или Геллой, он не требует душевных излияний и воспоминаний о мессире. Рутина дьявольской должности поглощает Мастера молниеносно и против воли. Но, в конце концов, он прекрасно разбирается в трюизмах советской бюрократии, здесь нужно было только переключиться с земной на адскую, разница небольшая. Как сердцевина бесовской сущности, он вынужден почти постоянно терпеть раздающиеся в голове отчёты по состоянию дел в аду и на земле. Стоило, конечно, покидать психбольницу, чтобы угодить в новую. Будто мало этого, так разные бесы первое время набросились на него с визитами – куда без лизоблюдства и даров, – пока он форменным образом не нарычал на них и не запретил появляться, разве что эти шельмы не пророют прямой ход в подземелье (он надеялся, что это не прозвучало как приказ). Курган из смердящих жертв, черепов, чернокнижных фолиантов, драгоценностей и ритуальной утвари передал разгребать Бегемоту и Фаготу. Но мигреням и оголтелым заботам он даже радуется – они напоминают, что ничто человеческое бессмертным не чуждо. И отвлекают от насущного. А в его – он уже привык называть её своей – квартире наличествует четыре древних силы и один человек. И если с силами он как-то договорился, то спальню Воланда, как взрывоопасный объект, обходит по широкой дуге. После возвращения они не сказали друг другу и пары слов. Лично доведя полуобморочного до кровати, Мастер убедился, что надлежащий уход будет обеспечен, а его присутствие излишне и, пожалуй, мучительно. Разумеется, он боялся. Даже представлять не хотел, как Воланд переживает своё отречённое существование. Какой конфуз – отдать бессмертие и почти целую жизнь ради одного бунтаря (или он это специально, всё предвидя?), чтобы потом сложить полномочия и заиметь в лице искушённого человека всесильного демона. Всесильным себя Мастер называл с абсолютной иронией, потому что, во-первых, променял шило на мыло, а во-вторых, никакого внутреннего преображения не наблюдал, лишь ещё больше терзался, потому что скучал по другу и втайне, забывшись, представлял, как Воланд учит его азам чёрной магии и наставляет в управлении материей видимой и незримой. Он боялся, что его уже никогда не назовут милым Мастером и mein Freund, что отошлют к чертям на рога (и ведь отправится), что возненавидят так, как он себя. Себя он тоже опасался, потому что чёрт его знает (а ведь действительно), что он испытывает к дважды павшему Люциферу. Пару раз собирался дойти до него, но Фагот или Азазелло перехватывали на пути, с каменными лицами уговаривая в пособничестве делу неотложной важности, после чего он возвращался домой, валясь на кровать без задних ног. И всё же под конец второй недели свите надоело развлекать двух отшельников и служить им испорченными телефонами (хотя это была как раз приятная часть). Однажды наутро Гелла вплыла на кухню, где Мастер завтракал подальше от общих комнат, и изрекла, что его помощь будет весьма кстати. Он поперхнулся, рывком поднялся, наступил лежащему Бегемоту на хвост, автоматически извинился, и просипел: – Прямо сейчас? – Именно, – царственно кивнула Гелла и удалилась, не дождавшись. "Ей-богу, – отрешённо думал Мастер, вспоминая по пути, какая дверь ведёт в спальню, – или я меня побери? Но лучше бы казнь...". Он слышал от стен и за спиной прысканье, шёпотки и подбадривания, но был слишком занят продумыванием извинительной речи. Дверь была приоткрыта. Мастер выдохнул и постучал. Комната встретила его полумраком и стойким запахом трав. Комод, постель и даже пол оказались усеяны ворохами страниц, покрытых убористым почерком, – больше смятых или полуссожённых, чем целых. Из-под одеяла выпросталась рука, привычным взмахом избавляясь от бардака, но, кажется, колдовство Воланда постепенно слабело, тем более что приходилось тратиться на восстановление организма, поэтому пропадает только малая часть черновиков. То, что это черновики, Мастер догадывается по краснеющим щекам. Взгляд мессира, впрочем, прежний – пытливый, непреклонный. Подняв в удивлении брови, Воланд хмыкает: – Таки удалось моей нечисти сманить Вас... на визит? Мастер разводит руками: – Так Вам не требуется помощь? Вместо ответа тот молча разглядывает новый домашний костюм – свободного кроя пепельные брюки и синюю блузу с кремовой жилеткой. Воланд надеется, что для чертей Мастер удосуживается надеть что-то более представительное – с него станется плевать на приличия и устроить в аду морской курорт. – Тогда прошу меня простить за вторжение. Был рад видеть Вас, – Мастер хватается за дверную ручку. – Останьтесь. Пока он усаживается в кресле, больной подтягивает себя на подушках и раздражённо вздыхает. – Курите, – но гость мотает головой. – Курите в окно, если это Вас успокоит. Я не кисейная барышня. Улыбнувшись благодарно, Мастер распахивает ставню и со смаком закуривает, выдыхая дым в сырой октябрьский воздух. Как и всегда теперь, когда он плохо себя контролирует, стихия время вторит его прихотям: начинает сжиматься или размазывается, как масло по хлебу. Момент застывает, и часы на руке молчат. – Вы к этому привыкнете. – Не в первый раз. С ложа слышится печальный смешок: – А Вы быстро осваиваетесь в моём амплуа. – Учителя хорошие были, – пожимает он плечами. – И легче, когда выдаёшь себя за персонажа в вульгарном апокалиптическом сюжете. – Других не дано. Выбросив окурок в окно, Мастер решается подойти к постели и поднять пару страниц. Воланд предупреждающе сверкает глазами исподлобья. Приходится отложить листки и осторожно опуститься на край кровати. – Позвольте мне покаяться... – Избавьте меня от скуки, в самом деле! – то ли в насмешку, то ли в отповедь бросает мессир. Мастер осознаёт, что тому всё ещё плохо даётся произнесение слов. А после воскрешения речь была гораздо невнятнее. – Почему Ваш голосовой аппарат так плохо восстанавливается? – хмуро осведомляется он. Сглотнув, Воланд обводит взглядом потолок. – Ваше имя, данное при крещении. – Это как от святой воды? – восклицает Мастер, и, получив кивок, сникает. – Зачем... зачем Вы это сделали? – про имя или спасение он спрашивал, не важно. Есть надежда отыскать ответ, но больше в опавшем потускневшем лике, нежели в прямой формулировке. Его смеряют нечитаемым взглядом и вдруг бесцеремонно лезут в карман жилетки за портсигаром. Мастер перехватывает руку и слегка отодвигается. – Дайте закурить. – Гелла нас проклянёт. – Мы ей не скажем. – Вы больны. – Огня мне дайте! – повышает голос Воланд. Уняв острую жалость к дьяволу, который привык к дыму и пламени, Мастер споро прикуривает ему и протягивает сигарету. – Спасибо, – затягивается Воланд. – В конце концов, это мой портсигар. – И, без перехода, в отместку, бросая экивоки. – Вы жалеете, что выжили? – Почти нет. А Вы? – Я тем более. – Я не про себя спрашивал. – А стоило бы. Видимо, их обоих не оставляет желание скрыть свои мотивы, но выпытать мысли друг друга. – Хорошо, – сдаётся новоявленный демон, по праву здорового и сильного, хотя второе ещё сомнительно. – Я жив, бессмертен и сменил Вас на посту. Вы довольны? Вот он, почти ухваченный в смене выражений смысл: на лице Воланда резко мелькают участие, злорадство, вина, предвкушение, горечь, облегчение, упорство. – Не дайте этому Вас затянуть. Вечность – это замкнутый круг. В аду нет кругов, Вы заметили? Потому что он сам по себе лишь половина уробороса, – столь длинная тирада сжимает глотку судорогой, и он задыхается. Не думая, Мастер проводит пальцами по горлу и груди, пробует облегчить боль. Первый свободный вдох Воланд тратит на затяжку. – Но вот мы здесь. Уж не этого ли Вы хотели? – Я много чего хотел. Но не сломить Вашу волю. Как Он. – А Вы – смирились? Воланд ведёт подбородком, указывая на черновики: – Как видите – меня купили. Не упоение, не сытая зависть, не упрёк – просто признание. Бывшему писателю это знакомо: зуд на кончиках пальцев, азарт, чувство удачного преодоления. – Знаете, что я заметил? Вы избегаете называть меня. Прищурившись и выдыхая дым в потолок: – А Вы всё ещё Мастер? Страницы сминаются в кулаке и начинают тлеть. Воланд спокойно наблюдает, как подёргивается его лицо, и кивает: – Верно. Не сдавайтесь. Выполняйте свою работу. Заботьтесь о моей свите. Просыпайтесь по утрам. – Вы... – Мастер впервые так явственно чувствует, что его захлёстывает демоническая сила. Страницы начинают кружить, закручиваясь по спирали, тяжёлые портьеры развеваются, как от штормового ветра, зеркало у двери даёт трещину. В дверь просовывается чья-то рука, но он с грохотом её захлопывает. Исчезли перспективы. Не замечая ничего, кроме фигуры человека, виновного во всех смертных грехах и его судьбе, и ангела, у которого никогда не было выбора, Мастер с оторопью и отчаянием кричит: – У меня нет власти, нет жизни, у меня даже снов нет! Пластилином сминаются стены, обнажая каркас, дырявый потолок пропускает дождь. Мгновение, как по щелчку, – за окнами клубится тьма. И тут дрожащую руку накрывает ладонь в неуловимом, нежном касании. – А у меня нет для Вас ответов. Только я. Если это устроит. Ничего, кроме терпения и принятия, в глазах Воланда не видно. Мастер, отпустив себя, смахивает капли дождя и прячет лицо в ладонях. Глухо, сокрушённо и с надеждой произносит: – Я от Вас никогда не избавлюсь? Воланд тяжело приподнимается, сгребает затылок и утыкается горячечным лбом в его руки. – Я просто плачу Вам той же монетой. Подождав, пока спадут последние волны гнева, Мастер наконец открывает воспалённые глаза. – Я Вас ненавижу. Внезапный хриплый смех, как прежде, заливистый, озорной омывает с головы до ног. Воланд лукаво скалится и демонстративно смотрит на его губы: – Я польщён. Вы знали, что на языке дьявола это то же, что любовь? – Вы что тут устроили! – врывается фурией в спальню Гелла. – Хотите без крова нас оставить? Соглядатай Бегемот извивается у её ног и громко покашливает. Когда двое на кровати наконец соизволят оглянуться, подсматривающий из коридора Фагот жалеет, что не захватил фотокамеру. Мессир откидывается на подушки, играя бровями: – Да, Мастер. Потрудитесь вернуть всё как было. Пожалуйста.