Sento mille voci che parlano, ma non sento che dicono Mi guardo allo specchio ed immagino di essere al circo Su una giostra di felicità e non voglio andare giù Anche se non mi diverto più A volte mi sento un miracolo e a volte ridicolo Poi perdo la testa in un attimo, ma non ditelo in giro Son fuori di me Preparo il mio valzer col diavolo Da quando son piccolo Puoi darmi del pazzo, bastardo, malato Io ci brinderò sopra col vino. Måneskin Привыкай навечно к двойному грузу, И, поскольку ты всё равно чужак, Избегай с любой стороной союза, Не дели себя остриём ножа. Н. Болтянская ...even death comes with a price. Will Champlin
Гулким шагам по паркету эхом вторит морзянка на краю сознания – по собственному малодушию бесовская статистика в голове, с какими-то запредельными цифрами грешников и наказаний, переводится в абстрактные точки и тире. – Не верю! Не верю! – доносится до Мастера, идущего на завтрак обходными путями, авось Гелла забудет закрыть дверь спальни одного вредного больного. Надежда оправдывается. Он заглядывает в проём и видит взбешённого Воланда, в куче перепутанных одеял разрывающего листки. – Да будет каждому воздано по вере его, – вместо приветствия улыбается Мастер. Бархатный халат мессира сбился и почти спал с плеч, – он поправляет его небрежно и медленно, с ворчанием: – Мало мне четырёх шпионов... – Извините, – улыбка становится шире. – Я обещаю быть более скрытным в следующий раз. Мастеру очень нравится такой уязвлённый и колкий Воланд. Ухудшение манер – признак выздоровления, хочется верить. – Входите, чего на пороге топтаться, – хватает и одним глотком опустошает стакан. – Подозреваю, не ради советов по писательскому ремеслу Вы меня впускаете. – Нет. Мастер усаживается в кресло и закуривает – больше для хозяина, чем по нужде. Также не спрашивая, Воланд с помощью магии ворует сигарету. Жадно припадает к ней и длинно затягивается, закашлявшись. – Что нового в адских кущах? – Думал, Вы никогда не спросите. – Привычка – вторая натура. Но знали бы Вы, как оно всё осточертело. – Знаю, к сожалению. Мастер принюхивается – чувства у него теперь обострённые, поэтому приходится специально дробить сознание. Однако игнорировать характерный кислотно-едкий запах морфия сложно, даже через сигаретный дым. Воланд смотрит враждебно. – Вы же не... – Не Ваше дело. – Я просто... – Отправляйтесь в рай со своим "просто"! Одной няньки мне достаточно! Мастер поднимает ладони: – Молчу. И они помолчали. Вспылив, Воланд так же быстро остывает. С коротким вздохом выдавливает признание: – Это для сна и от судорог. Мастера подмывает расспросить, что, впрочем, чревато, поэтому он собирается раскланяться и отправиться искать Геллу. Однако их прерывает Фагот с позабавленным и одновременно настороженным выражением лица. – Мессир, Мастер, – он кивает им. – К нам пожаловали гости. Воланд и Мастер переглядываются. – Передайте, я сейчас буду. Когда Фагот пропадает, Мастер подымается, ожидая возражений, но их не следует. – У меня нет большого желания лицезреть эту братию, не бойтесь. Вот только... Привычный костюм Мастера незаметно сменяет облачение под стать Фаусту и Мефистофелю – киевской выделки. Кожаные сапоги на невысоком каблуке со шпорами, тёмные брюки, в тон ему батистовый фрак, под которым имеется алая косоворотка из сатина, с белой цветочной окаёмкой на вороте, куда вплетены растянутые и глядящие в обе стороны литеры Σ, как опрокинутые W или М. Мастер удивлённо оглядывает себя в зеркале – по привычке, ему это не нужно, давно видит вещи со всех сторон. Воланд удовлетворенно улыбается, окидывая взглядом – поправляет на дистанции уголок красного платка в петлице, – но напряжение из глаз не пропадает. – Можете иметь в виду на будущее. – Благодарю, – Мастер хочет добавить что-то, но воздерживается. Уже в затылок ему доносится: – Мастер! Обернувшись на пороге, он на рефлексах ловит брошенную зажигалку. То ли ему не доверяют, то ли развлекаются от скуки, то ли оберег – благословили огнём, и ладно. Когда за ним захлопывается дверь, из-за портьеры на окне высовывается морда Бегемота. – Присмотреть за ними, Мессир? – Не вмешивайтесь.***
Пряча ухмылку и насвистывая мотив "Ах ты, душечка, красна девица" русский бес приближается к гостиной – ни дать ни взять баснословно выряженный молодец, косая сажень в плечах, ветер в голове. Входит – и всецело захватывает внимание четырех демонов, которые не составили себе труда притвориться, что пришли на светских раунд. На их лицах отражены все оттенки подозрения (Маммон), презрения (Левиафан), заинтригованности (Асмодей) и равнодушия (Бельфегор). Лишь один Асмодей предпринимает попытку установить какие-то приличия и протягивает ладонь. Мастер проходит мимо и скупым слитным движением занимает кресло. – А, – Асмодей даже не обиделся. – Вы так же гостеприимны, как Ваш предшественник. – Не я, а вы заявились на мою территорию без спроса и предупреждений. Я, может, здесь конгресс-шабаш принимаю, но и без этого времени в обрез. – Сатана... – хмурится Маммон. У демона жадности на переносице впаян монокль с мутным стеклом – видимо, деловой стиль для переговоров. – Мастер, попрошу. – Сатана. Мы тебе услугу сделали, что не пришли сразу. – Дали освоиться, так сказать, – лениво тянет Бельфегор. Им облюбован диван, где повелитель греховной лени развалился так же изящно, как Бегемот. – И в нашем праве не уведомлять тебя, бессмертное недоразумение, – хихикает Левиафан. – Так вы за благодарностью или за чем-то дельным здесь? Асмодей желчно смеётся, но его никто не подхватывает. – О нет, мы просто пришли повыкаблучиваться – разве Вы на пару с братом не ценители этого? Закинув голову на подлокотник, Бельфегор с усталым стоном журит его: – Асмодей, попридержи свой флирт на другой случай. Маммон играет в руках ножиком, трансформируя его то в стилет, то в копьеобразный клинок, то в мудрёный кинжал, и как бы ненароком произносит: – В материальных преобразованиях пока без успехов? Это он в точку, но Мастер улыбается, вынимая портсигар: – Хотите убедиться? Когда очертания гостиной размываются до сводов громадной пещеры, Мастер только меняет зрение на ночное, но продолжает рыться в поисках зажигалки. Он знает, что они всё ещё в пределах квартиры, демоны опасаются переносить его на свою территорию – может, получали нагоняй от свиты, а скорее всего, знают, что Воланд им это припомнит, если вернётся к своим обязанностям. – В чём мы хотим убедиться, так это в том, что новый демон на правильной стороне, – Бельфегор извлекает из глубоких складок балахона свиток и перебрасывает Мастеру. Тот небрежно разворачивает рыхлый документ и присвистывает: ему, оказывается, хотят всучить договор, в котором при беглом взгляде одни права и ноль обязанностей, даже скучно. Он суёт в губы сигарету, переворачивая свиток вверх головой, слова перестраиваются – ещё скучнее, сплошная ответственность и никаких выгод. – А где же мелким шрифтом те действия, которые в отношении меня предпримут, если я откажусь? – Это стандартный акт принятия наследия, вступления в сан и добровольного сотрудничества, а не красная тряпка перед быком, амиго, – жмурится Асмодей. – Весьма забавно, господа. Как в том анекдоте, знаете? Рассказывать демонам анекдоты – дело неблагодарное, но ему надо себя отвлечь, чтобы продумать следующий шаг. – Приходит шпион на Лубянку. – Я шпион, хочу сдаться. – Какой шпион? – Немецкий. – Тогда в шестую комнату. Приходит в шестую комнату. – Оружие есть? – Да. – Тогда в восемьдесят шестую. А средство связи есть? – Да. – Тогда в четырнадцатую. А задание есть? – Да. – Ну так идите и исполняйте, не мешайте людям работать. Маммон и Левиафан синхронно вздыхают – один нетерпеливо, другой раздражённо. Демон лени подаётся навстречу Мастеру: – Вы отвратный дипломат, если выражаетесь так прямо и не приемлете уступок. – Грешен, признаюсь, – зевает Мастер и всё-таки нашаривает в глубоком брючном кармане зажигалку. – А вам бы взять да рассказать мне тоже всё как на духу. Всё-таки не чужие друг другу лю.. существа. – Цербер тебя дери, сукин сын, – качает головой Левиафан и падает на диван рядом с Бельфегором. – Или ты не понимаешь? Этот трон, человече, тебе не принадлежит. Но даже если ты на нём задержишься, трон уже владеет тобой. – От союзников отказывается только глупец, а мы тебя за него не принимаем, – причмокивает толстыми губами Маммон. – Пока, – растирая костяные плечи демона зависти, подмигивает Бельфегор. Его ресницы тёмные и длинные, как у Антиноя, и, если воспринимать их отдельно от всего образа, – загляденье. Ну что ж, расклад несложный. Асмодей преследует больше свои цели, чем общие, но и в команде ему отведена роль отвлекающего фактора (хотя Мастера он раздражает не больше назойливой мухи). Маммон – на передовых, это просто сила, лобовая, понятная, некаверзная. За серого кардинала у них Бельфегор. Леность – признак ума, и демон оправдывает это коварством стратегий, на откуп оставляя действовать и разбираться с последствиями другим. В паре с ним – Левиафан, цепной пес, который больше лает, чем кусает, но его не стоит недооценивать – зависть лежит в основе многих козней. Хотя ни один из них, кажется, не несет для Мастера такой же опасности, как настоящий Сатана. И Сатана же своим отступлением в мир живых делает остальных демонов опасными, потому что сейчас Мастер представляет его интересы. Он может ненароком подставить хозяина квартиры и даже свиту. Интересы дьявола туманны и, как болота, грозят топким пленом, – не потеряться в них было бы славно, но делать на эту ставку не стоит. И при этом, все демоны, включая Люцифера, желают разобраться в истинных намерениях то ли временного, то ли постоянного заместителя. Чёрт в них ногу сломит, в его намерениях, он-то точно голову потерял. Не о своих желаниях он думает, и даже не о самосохранении, потому что боится не за себя, – что ему после всего пережитого, тем более, когда уже не человек. Ясно как день, что демоны чуют его слабость, они раскусили это ещё тогда, а вот будут ли использовать это против них с Воландом, уже отдельный вопрос. Вот только демоны, на свою беду, видят в Мастере соперника, конкурента, чужака, или, чего доброго, переманить его хотят. А он простой безумец. В прошлой жизни, жизни вообще, безумие, хотя и относительно, но принимается за отклонение от нормы. Демонам рациональность и расчетливость вменяются в природу и не подлежат сомнениям. И если Мастер может переиграть кого-то в этой игре без правил, то безумие ему не помешает – и только так он сможет отстоять себя. Меж тем, склизкие стены вокруг вовсе не располагают к приятным воспоминаниям. Видит дьявол, не застенки и не больница были для Мастера сущим адом. Под звук зажигалки и блеснувший огонёк пещера растворяется в лучах палящего солнца белой пустыни. Мастер не ожидал, что его проекция будет такой сильной, что перекроет демоническую иллюзию, но не сильно ей удивляется, поглаживая гравировку W на зажигалке. Прищурившись сквозь выдыхаемый дым, он наблюдает, как демоны заинтригованно оглядываются. То ли в голову ударил близкий успех, то ли вдохновила помощь Воланда, но в кровь будто впрыснули литры мрачного ликования и остервенелого ожидания – вот оно, поле действий безумного папы Карло, страстно любящего бело-красные сочетания. Мастер чувствовал себя Буратино, с которого наждачкой – огненным суховеем – слой за слоем снимали кожу. Сердце не вынули даже – ещё не вставили, но впереди занимается зарево костра, – не игрушечная ширма, а самое реальное аутодафе. Он восклицает, плохо сдерживая браваду: – Эх, братва! Прокатимся с ветерком? С неба на бреющем полете сваливаются вороные кони – морды вспенены, бешеные глаза навыкате. Хвосты взбивают песочные барханы, так что воздух, как пустой лист бумаги, в один миг перечёркивают причудливые письмена. Это не похоже на обычное снотворчество Мастера из прошлой жизни. В демонической ипостаси ему досталось такое восприятие действительности, где всё казалось чередой черновиков или нарисованных детских картинок – мир выступал апофеозом бесталанных попыток воплотить цельный замысел. Зато ощущения у него, стократ усиленные, не то что живые – концентрированные сгустки первоматерии, вещество из основы основ. Он вглядывается в лошадей и замечает, как искажены их тела: вместо копыт – кривые бивни, из грудин торчат трёхпалые руки, как вымена, гривы заменяют горсти сухих веток, обсыпанных пеплом и сажей. Два коня, точно гомункулы, сращены крупами и передвигаются по-паучьи, круговыми движениями. Демоны одобрительно прищёлкивают языками и забираются на этих исчадий ада. Мастер не отстаёт, и они быстро набирают высоту. Под ними из небытия постепенно, вспышками, разверзается вспененная гуща – две армии, схлестнувшиеся на смерть. Это не битва чести и разных идеалов, как казалось Мастеру, когда он был там, шестнадцать лет назад, окруженный звенящими шашками и гремящими винтовками – это натуральная скотобойня, и она говорит только на языке распада и зловония. Даже на такой высоте до них доносится трупная вонь, выворачивающая наизнанку желудок и лёгкие. Против воли его завертело, закружило, как марионетку и как тысячи своих соотечественников, в угар лживой войны, – их нанизывало судьбой на цепь, и конца этим звеньям не было. Экстаз рядом скачущих демонов только нарастает – они свистят в неистовстве, горланят революционные гимны разных стран, и бросаются друг в друга отрезанными частями тел. Вина сокрушительной силы внезапно потрясает всё существо, и под Мастером, бликуя и расползаясь, как плохо проявленная плёнка, складывается картина уже другой, новой войны, которая повторится потомками здесь же спустя сто лет. И спустя ещё двести. Меняется лишь оружие, страсть к самоуничтожению – никогда. Вечность – это замкнутый круг, говорил Воланд. – Довольно! – ревёт Мастер во всю глотку. Всадники останавливаются, как вкопанные, будто позируя вневременному Дюреру. Баталия растворяется без следа, хотя перед глазами ещё несколько секунд стоит красное марево. – Довольно! Довольно! – кричит Мастер, тщетно пытаясь развести, прочертить чёткую границу меж двумя безумиями. Из мира выкачали весь воздух, не иначе. Последнее, самое ужасное видение вклинивается в этот исход, разбухает космической червоточиной, гигантской опухолью. Посреди болот в парах смрада и тучах великого множества комаров и мух поднимается до самого неба Древо жизни. Оно повторяет очертаниями жемчужину Врубеля, хотя в этих створчатых и гнилых лентах Мёбиуса трудно разглядеть свет. Древо с перекрученными, как жгуты, венами, перестало отбивать ритм сердца минуту, столетие, вечность назад. По кругам древа теснятся и мнут друг друга лики с разверстыми окровавленными ртами в немом плаче. Невидяще уставившись на средостенье мировой скорби и тления, Мастер теряет всякую способность связывать психологически несовместимые явления, логику и мало-мальский смысл. В компании других демонов он удосужился напороться на самое тягомотное и циничное бремя, которое всегда было на виду у человечества. И вот ему показалось, что он кончился, весь. Был – и вышел. Ни от демона, ни от человека в нём практически ничего не осталось – только тяжёлое колоссальное равнодушие. И обреталось это глубокое безразличие в полной немоте. Государство – это я, сказал Людовик XIV. Мастер сейчас мог бы сказать: я – это пустота. Безраздельная и окончательная. Это могло иметь печальные последствия, если бы демоны не перестали выводить свою какофонию, которую играли на неведомых инструментах с момента возникновения Древа, и не выдернули его с коня, так как Мастер был готов с него сверзиться. Асмодей всунул ему сигарету, Маммон воспользовался воландовской зажигалкой, Мастер через силу вдохнул... ...и согнулся пополам в судорогах тошноты, выплёвывая на ковёр гостиной горькую, вязкую, мазутную субстанцию. Раньше его пальцы были в чернилах, какая ирония. Он был один, и ему срочно требовался человек.***
Пока он плёлся по коридорам, в голове вертелся диалог демонов, который они позволили ему подслушать: – У старика совсем мозги отшибло, если он ввёл такую неустойчивую переменную в качестве дьявола, – судя по всему, стратег Бельфегор. – Им еще аукнется то, как они сильно связаны. Асмодей явно жаждал нарваться на оплеуху от Мастера: – У меня имеется для них парочка советов, как приручить друг друга. На моменте, когда Мастер хотел вставить непечатные слова, перед ним выросла Гелла, чуть более настороженная, чем раньше: – Мастер... ему хуже. Он смерил её взглядом, уповая на то, что его вид внушал не самые страшные опасения для состояния Воланда. Она милостиво не задержала его, только коротко кивнула: – По возможности сократите свой визит. Когда он ввалился в чужую спальню, его облик мало напоминал человеческий. Воланд же, напротив, выглядел слишком по-человечески. Одеяла укутывали тело белыми каскадами, лицо всё враз как-то состарилось и покрыто бисеринками пота, взгляд осоловелый, и прояснился лишь слегка, после того как Мастер привалился вплотную, прямо на пол рядом с кроватью – в боязни распороть кресло шипастыми конечностями, которых обнаружилось чуть больше, чем следовало. – Надеюсь, чувствуете Вы себя лучше, чем выглядите. – Взаимно, – хрипло выдал мессир. Голос слабый, как у ребёнка в скарлатину. – Чувствую себя препаратором, который сам же себя и разделал на столе в морге. Воланд, против обыкновения, не пытался отшутиться в ответ: – То ли ещё будет... Мастер булькал раздваивающейся челюстью, испуская смешки: два инвалида силились делать вид, что не замечают, как разваливаются. – Так что это было, позвольте спросить? – прошипел он, стараясь не задевать языком выступающие резцы и прикрывая глаза от сползающих со лба змеек. Горячая рука опустилась на голову, и змейки застыли, а затем бесшумно осыпались на плечи и ковёр каменной крошкой. Мастер чувствовал даже через лёгкое касание, как больного била крупная дрожь. – Считайте, что это была инициация... и попытка убийства в одном флаконе. Отхаркивая жижу в прозрачные до сосудов и костей ладони, демон корчил морду в подобии виноватой улыбки. – Простите. Не обращая на его метаморфозы особого внимания, Воланд задумчиво бросил: – Они говорили, что Вы не готовы. – Так Вы... – плотный бас вдруг выдал петуха. – Вы виделись с демонами накануне? – Да, прошлой ночью. – Однако... продолжаете консультировать? – Просто бережём Вас... в меру своих... – кашель мессира вторил сипениям Мастера. Было бы, как говорится, смешно, если б не было так больно смеяться. – И Вы – Вы! – тоже проверяли меня? Мессир помолчал, отдышавшись. – Вас проверяли они. Я – доверял. Мастер вскинул голову, но увидел только устало закрытые глаза. – Я и сейчас доверяю. Хотя Вы проявляете прямо-таки ошеломительную тягу к саморазрушению. Возмутиться он не успел. – Я не о том, – поморщился Воланд, злясь на его непонятливость. – На кой чёрт Вы полезли к Древу? – Так оно настоящее? – Всё настоящее, особенно при Вашем положении. Мастер пожевал губы, забыв, что они расползаются в кашу. Попытался сформулировать на медицинский лад: – Я так понимаю, сейчас происходит отторжение человеческой сущности? Слегка подавшись в его сторону, Воланд с трудом разлепил гноящиеся веки: – Будьте честны с собой. Вам это нравится. – За исключением одного, – кивнул демон. – Я больше не могу это облекать в слова. За стуком в дверь в комнате объявилась Гелла в сопровождении Азазелло и Фагота. Они помогли Мастеру подняться и обхватили по сторонам, сохраняя участливые физиономии. – Спокойной ночи, – прохрипел он, хватаясь за вежливость как за последнюю надежду на адекватность. – Ступайте уже, – сухо улыбнулась Гелла. – Утро вечера мудренее.