Невольник белой ведьмы

– Поосторожнее! – воскликнул кто-то, и Орвин узнал грубоватый фаррадийский говор, встречавшийся ближе к северному побережью. – Милостивый господин, какие будут распоряжения?.. – Не церемоньтесь. Это был голос колдуна, на которого Орвин пытался напасть. – Но девка сказала… – У моей спутницы переменчивый характер, даже если что-то сделается не по ее воле, она позабудет об этом недоразумении уже к завтрашнему утру. Вас я в этом обвинять не стану, вы лишь верно служите Матери нашей. Его опять потащили куда-то. – Сюда давайте! Вот так. Путы на руках спали, разрезанные ножом. Орвин почувствовал свободу, но воспользоваться ей не смог – кисти онемели. Следом его начали избавлять от одежды. Тот, с фаррадийским говорком, был опытен – ощупывал места, куда обычно зашивали обереги, и резал, проверял, вытаскивал крошечные пластинки, бросал их в плошку с заколдованной водой, и благословения, заключенные в гравированных печатях, с шипением испарялись. Орвин, который сам уничтожил свой орб с Пламенем, пытаясь отправить весть о нападении, уже не обращал внимания на это святотатство. Когда все закончилось, одеяние превратилось в лохмотья, которые с него просто сорвали. Одежда давала ощущение иллюзорной защиты, теперь даже того не осталось. Мужчина наконец-то встал перед ним, дав себя рассмотреть. Простое лицо, пересеченное со лба на правую щеку грубым шрамом. В руках у него была тряпка, которой он принялся оттирать кровь с лица. Когда задел рану, Орвин мотнул головой. – Я хочу тебе помочь, – сказал мужчина. Жаль, конечно, что руки висели плетьми, и стражи держали его за локти. Но кое-что он еще мог провернуть. Никто не успел ничего сделать – мужчина со шрамом скорчился, поскуливая и зажимая обеими руками муди. Сапогом, конечно, получилось бы весомее, но и босой ногой неплохо пошло. Жаль только, что боль резкого движения прострелила и голову, и бок, и живот. И пол словно покачнулся, от головокружения тошнота усилилась. Один из воинов тут же врезал кулаком под дых, добавляя впечатлений. – Тиш-ше, тиш-ше, – прокряхтел урод, с трудом разгибаясь. – Я же пытаюсь по-доброму. Орвин едва продышался. Хотелось ответить, ругательства едва не вырвались, но он остановил себя. Ни слова. Раз не может никак иначе, будет сопротивляться хоть так. Урод нацепил ему железные браслеты на запястья и лодыжки, пристегнул к цепям. Ноги приковал к кольцу в полу. Заскрипел подъемный механизм, заставляя вытянуться, растягивая руки. Теперь, когда было не трепыхнуться, мужчина, вытер остатки крови, промыл раны и наложил повязки. Сгреб его волосы на затылке и дернул, заставляя запрокинуть голову. В губы ткнулось стеклянное горлышко, Орвин ощутил резкий запах какого-то колдовского варева, сжал губы, стиснул зубы и попытался увернуться. – Так не пойдет. Эй, подержи! Его взяли за голову, зажали нос. Как только рот открылся в судорожной попытке хватить хоть глоток воздуха, горькое зелье тут же полилось в глотку. Голову удержали, припечатав рот ладонью, не давая выплюнуть. Горло обожгло, волна жара прокатилась по телу, вышибая пот. Стало невыносимо, а потом – на удивление – гораздо легче. Мужчина ждал, по-деловому заложив руки за спину. – Вижу, взгляд прояснился. Как ты себя чувствуешь? Боль и тошнота постепенно отступали. – Как тебя зовут? Орвин промолчал. – Ты ведь слышишь меня, правда? “Да пошел ты…” – Знаешь, я мог бы сейчас достать инструменты, выкладывать их перед тобой и разъяснять, для чего они нужны, дать время испугаться от того, что будет. Сам все это знаешь, но информация воспринимается иначе, когда касается тебя самого, не так ли? Думаю, даже если ты присутствовал на пытках, то наверняка не предполагал попробовать однажды все это на своей шкуре. "Ты бы удивился", – подумал Орвин. – Но мы не хотим причинять тебе вред. В жестокости нет смысла. Что с тебя взять? Ты послушник, ведомое, подневольное существо. Не к чему задавать вопросы. Численность твоего гарнизона у Песьей пустоши, расположение обителей, где готовят таких, как ты, условные сигналы, принципы шифрования полевых сообщений и прочие интересные вещи моим господам известны куда лучше, чем тебе самому. А ничего более ценного тебе не доверяли, так ведь? И уж точно ты не так дорог своему командованию, чтобы рассчитывать обменять тебя на что-то хорошее. Ты просто несчастный парень, попавший в беду. Мне жаль, что так вышло. Голос у него был такой сочувствующий. Орвин даже захотел на мгновение ему поверить. Впечатлился талантом. – Тем, кто был посвящен в орден, мы выбора не даем. Это жестокие люди, настоящие чудовища, фанатики. Они пытают и сжигают живьем лишь за то, что кто-то осмеливается спорить с их верой, опровергать их дикарские суеверия. Тебе наверняка рассказывали эти страшные сказки о демонах Бездны, реках пролитой крови. Ты когда-нибудь задумывался, сколько правды в этих историях? Как это можно было бы проверить? Никак, они предлагают тебе верить на слово в их россказни о том, что было во времена, живых свидетелей которым не осталось! Забавно, ведь он сам недавно размышлял об этом. – Никогда не думал, что тебя просто обманули? Когда это было? Пару дней назад?.. – Мы лишь хотим помочь. Освободить тебя из плена страхов и заблуждений. Дать возможность искупить вину перед мирозданием за всю ту боль, которую в твоем присутствии и с твоего молчаливого согласия причиняли людям, за весь этот страх, что давит на плечи несчастным жителям Фаррадии, которых ваш орден держит в заложниках, верша над ними свое беззаконие. Мужчина шагнул ближе, всем своим видом демонстрируя участие. Орвин встретился с ним глазами. Тот не отвел взгляд и даже улыбнулся. – Все, что у тебя на самом деле есть – это твоя жизнь, – сказал он доверительным тоном. – Остальное – лишь слова. Красивые, глупые, жестокие. Из них можно возводить бастионы или прокладывать дороги, но когда наступает тишина – остается лишь дыхание да стук сердца. То, что действительно определяет твое существование. От слов можно отказаться, и это никак не навредит тебе. Даже наоборот, освободит. А вот когда забирают дыхание, это куда хуже. Орвин даже заслушался. Экие кружева наплел! Бывало, ему угрожали убийством или всякими другими, очень неприятными вещами. Но чтоб так велеречиво – это впервые. Вряд ли слова принадлежат этому человеку, у них здесь что, есть некие заготовки, которые нужно выучить для общения с пленными? Как бы то ни было, очень щедро предлагать ему выбор. Интересно, был ли он у того несчастного из лесного оврага? У тех, чьи останки ему доводилось видеть раньше? И эти ублюдки хотят, чтобы он искупил какую-то там вину, ну надо же! Урод помолчал. Давал время осознать. – Мы хотим протянуть тебе руку помощи, – и он впрямь поднял ладонь, будто Орвин мог за нее взяться. – Но нужно протянуть нам руку в ответ. Просто скажи, что готов отречься от заблуждений, и мы позаботимся о тебе. Богиня-Мать и Муж ее милосердны к глупцам, осознающим убогость своего существования, и истово кающимся в своих дурных деяниях. Они мудры и склонны прощать заблуждения. Если, конечно, ты сам шагнешь им навстречу и сделаешь вклад в искупление вины. А ведь он правда подождал ответа. Орвин внимательнее посмотрел на мужчину. Где-то под рубахой, чуть ниже левой ключицы, у него должна быть метка. Такую ставят всем, кто "сделал вклад". Она означает, что пути назад уже нет. Долг любого фаррадийца – убить меченого, если такой встретится. И предатели об этом знают, потому они самые верные слуги королевы-ведьмы. Мужчина проследил за его взглядом, все понял, и маска лживого участия растворялась, оставляя жесткие, искаженные шрамом черты, и злой блеск в глазах. – Мне не хотелось бы тебя пугать, – сказал он. – Но придется сказать, что будет. Чтобы ты понял. Видишь ли, прекрасные госпожи, которым я служу, с честью выполнили приказ повелителя и вернулись в крепость. Великая Мать помогла им, ее за это следует щедро отблагодарить. Она ждёт подношения – теплой крови. Обычно эту роль мы отводим преступникам, и оставляем пару-тройку в живых, держим на всякий случай. Если захочешь попросить милости Богини, примешь участие в ритуале принесения даров, и тебе выпадет высокая честь – самому отправить этого ничтожного человека в руки Матери, а она в ответ одарит тебя прощением. Но если не желаешь покаяться в страшных деяниях своей дикарской веры, то выходит, что и ты – преступник. Завтра на рассвете тебя в любом случае отведут к жертвеннику. А обретешь ты новую жизнь или лишишься той, что имеешь – решай сам. "Вот так неожиданность", – в мыслях усмехнулся Орвин. Внешне удалось сохранить бесстрастность. Мужчина постоял рядом, будто выжидал, но так ничего и не дождался. – Я дам тебе время подумать. Потрать его с пользой для себя. И он, судя по звуку удаляющихся шагов, на самом деле оставил его в одиночестве. Первым делом Орвин на пробу подергался в оковах, заработал ссадины и убедился, что кисти рук не удастся протащить сквозь браслеты кандалов. Постоял, осматривая камеру, и попробовал еще раз. Заняться-то здесь все равно было больше нечем. За спиной скрипнули ржавые петли. Время на раздумья быстро вышло? Из своего положения он не мог увидеть зашедшего в камеру человека, пока тот сам не пожелает показаться на глаза. – Доброй ночи, Орвин. Этот голос он меньше всего на свете желал бы слышать теперь. Невольно напрягся, сжимая кулаки. – Надеюсь, не помешала. Хотела убедиться, что тебя разместили здесь по всем правилам гостеприимства. Ведьма усмехнулась. Она ступала бесшумно, но он всем телом ощутил, как она приближается. Легкая походка, не идет, а словно пританцовывает. У нее хорошее настроение. Конечно, с чего бы грустить? На спину легла теплая ладонь, и Орвин лишь чудом не вздрогнул. Непривычное прикосновение ощущалось, как ожог. В последний раз женские руки дотрагивались до него слишком давно. Кончики пальцев прочертили длинную линию по коже, и звенящее напряжение растеклось по одеревеневшим мышцам. Значит, вот что для него придумали напоследок. Что ж, изобретательностью ривалонских ублюдков можно было лишь восхититься.