Невольник белой ведьмы

– В нашей глуши жизнь тихая да скучная, лет пять уж… да нет, больше!.. Ничем не позабавиться толком, ни разгуляться как следует. Псы зубы обломали да притихли, алые госпожи не торопятся историю творить, всë, говорят, силы копят. А мы здесь мхом покрываемся, даже вестей каких не доходит. Так что благодарю вас, господин колдун, госпожа… девица, хоть чего интересного поглядела. Леди Белория, хозяйка крепости и пограничных земель, расхаживала взад-вперед, болтала и болтала, а Авила бессильно развалилась в кресле, закутавшись в меховую накидку. Ее все еще знобило, но восстанавливающее зелье уже не лезло в нутро. Гримвальд устроился напротив, вытянув ноги, и прихлебывал вино из кубка в серебрянной оправе. И сама ведьма, и ее логово представляли из себя зрелище завораживающее. Белория вблизи оказалась женщиной нехрупкого телосложения, с плечами воительницы и широкими бедрами, лицо ее, с грубоватыми чертами, словно застыло, когда ей было около пятидесяти лет. А вот едва заметный говор и канувший в далекое прошлое покрой платья давали понять, что ведьма живет на свете уже долго. Осанка у нее была гордая, словно у молодой, шаги твердые, а взгляд тяжелый, давящий. Авила с трудом перетерпела, когда леди Белория ее просто рассматривала, наверняка даже без всякого злого умысла. Глаза у ведьмы были небесно-голубые, яркие, и жгли мертвенным холодом, даже когда она радушно улыбалась гостям. – Сами понимаете, мы все предпочли бы куда более спокойную обстановку, – сказал Гримвальд. Ведьма отмахнулась. – Чего с нами ни бывало! А ты, девица, не горюй о том, что стряслось. Алтарь мы заново воздвигнем, обольем горячей кровью, Мать нас любит, и сменит она гнев на милость! На большой полке над камином громоздились черепушки, какие-то совсем белые, какие-то старые, пожелтевшие. Там были и мелкие зверьки, выпучившие на Авилу пустые глазницы, и звери покрупнее, клыкастые или рогатые, и странные останки с искривленными костями и… да, она увидела один человеческий череп, затем и второй, беззубый. Мать тоже питала страсть к подобному собирательству, и Авила помнила, что в детстве это не вызывало у нее страха или смущения, скорее уж – интерес. А теперь почему-то во рту сделалось кисло, и она отвела взгляд, занялась изучением развешанного по стенам оружия, амулетов и пучков трав, свисавших с потолочных балок, тяжелой мебели темного дерева – шкафов, стола, кровати. Дверь отворилась, и двое воинов втащили послушника. Следом шел совсем молодой парень, несущий на лице печать оскорбленной брезгливости, а на плече – потрепанную суму. Он махнул рукой, указывая в дальний угол. – Нет! – звонко сказала Авила. Лишь потом поняла, что перебила ведьму, и та глядит теперь удивленно, то на нее, то на свесившего голову пленника. – Что такое, милая? Гримвальд скривился. Авила виновато нахмурилась, но еще раз взглянула на послушника… – Усадите его к огню. Ей и самой было неловко, она ожидала, что ведьма рассмеется над этой глупостью. Но та покосилась на мужчину и заговорщически улыбнулась: – Не желаешь расставаться с новой игрушкой, хочешь всегда держать под рукой? Она махнула воинам ладонью: – Гостья приказала, выполняйте! Слишком явно на ее лице отразилось любопытство. Когда послушника тащили мимо, леди Белория схватила его за волосы, заставила поднять голову. Воины остановились, а мужчина у них в руках дернулся, но скорее инстинктивно, а не из желания сопротивляться. Этого он бы не смог. Руки его все еще были скованы, и Авила не смогла убедить Гримвальда, что кандалы можно снять. Она попыталась предложить разумный, на ее взгляд, вариант – хотя бы не заламывать ему руки за спину, сцепить запястья спереди. Гримвальд усмехнулся: “Конечно, отличное решение. Задушить тебя, закинув цепь на горло, куда проще, чем голыми руками”. И она отчего-то вспомнила, что говорила Идения – послушник уже убил слугу. Сейчас мужчина не обращал внимания на их перепалку, но Авила и сама понимала, что спокойствие это – напускное. Он ей вряд ли простит пережитое. А быть придушенной, как раз когда жизнь вдруг сделалась такой интересной, ей совсем не хотелось. Пришлось отступиться. – Красавчик какой! – воскликнула леди Белория. В тоне ее голоса слышалось вполне искреннее восхищение. – Породистое лицо. Сразу видно – выродок! Авила оцепенело уставилась на нее. Успела подумать, что ослышалась. Но ведьма продолжила: – Кровь великого Ривалона псовьей юшкой так просто не разбавить, да. Изгадить можно, но не искоренить. Знаешь, девица, откуда брались раньше такие выродки, как этот? “Лучше б рассказала, старая, что здесь стряслось на рассвете…” – Нет, – с трудом произнесла Авила, уставившись на развешанные по стене мечи, чтобы не смотреть на ведьму и на пленника. И подумала, что знать не хочет. Понятно, что это знание ей не понравится. Гримвальд тяжело вздохнул и глотнул еще вина. – Псы гадки по своей природе, – принялась пояснять леди Белория, все так же держа послушника за волосы и заглядывая в лицо, будто старалась рассмотреть там эту невидимую гадость. – Их кровь грязна, это кровь преступников и уродов. Они истребили своих родовитых, а много позже поняли, как ошибались, ведь плодить они способны лишь такую же мерзкую чернь. Тогда тот, кто зовется у них “светлейшим”, и его советники, придумали выход – в своих набегах на наши земли они захватывали пленных, надевали на них рабские браслеты, сковывали силы, держали в неволе, в монастырях, на расплод. А тем псам, кто особенно отличился в мерзких деяниях – им в награду позволялось забирать себе и насиловать ведьм-рабынь. Авила резко втянула воздух, и лишь сейчас поняла, что сидела, затаив дыхание. Поежилась, потерла запястья, еще хранившие ощущение мерзкого, пьющего живое тепло металла. Обернулась и вздрогнула – послушник пристально смотрел на нее. По его неподвижному, напряженному лицу нельзя было понять ничего. – Теперь понимаешь, чем могло закончиться твое глупое путешествие? – сказал Гримвальд. Леди Белория досадливо покачала головой. – От этого насилия рождались дети, – продолжала она. – Те, кого с колыбели воспитывали в ненависти к своим матерям и к колдовству. В них хватает чистой крови, чтобы быть сильнее и умнее собратьев, но сущность их – рабство, и именно поэтому они – самые страшные враги. Во всем покорны своим хозяевам, никогда не сомневаются, никогда не отступаются. Она дернула послушника, заставляя поднять голову выше, и тот словно очнулся от оцепенения. – С-сука! – сквозь зубы прошипел он. Рванулся, вырывая волосы, так, будто хотел врезать ведьме лбом в лицо, но ему не дали. – Заткни пасть, – спокойно приказала леди Белория. Авила ощутила короткое и хлесткое, как удар плетью, касание шлейфа чужой магии. Мужчина подавился на полуслове, закашлялся. – Говорить будешь, когда разрешат. Еще порыв. Авила хотела вскрикнуть, но не успела. Мужчина задергался, беззвучно распахнув рот. – Это тебе псина, чтобы ты запомнил. – Перестаньте! – вскрикнула Авила. Хотела вскочить, но ведьма, не глядя, махнула рукой – что-то толкнуло ее в плечи, мягко, настойчиво, и она завалилась обратно, в кресло. Ощутила, как внутри поднимается алая пелена… Гримвальд предостерегающие качнул головой. Тело мужчины дернулось еще раз. – Стоило бы вырвать тебе язык, но твоя госпожа наверняка захочет найти ему более достойное применение. – Не трогайте его, – твердо сказала Авила. – Хватит! Ему достаточно, даже слишком! Самой не верилось, что она говорит это вслух, еще и после того, что ей рассказали. И послушник – он ведь даже не возражал! Выходит, правда?.. Леди Белория подбоченилась, рассматривая дело своего колдовства. – Пожалуй, что правда – хватит, – протянула она. – Но и в этом есть своя прелесть, не так ли? – ведьма улыбнулась. – Они стойкие, выносливые, их сложно сломать, а потому нет никакого резона быть излишне заботливой и милосердной – таким, как он, это не нужно. На этой своей пылающей ненависти он будет жить долго, и развлекать тебя, пока окончательно не надоест. Авила зябко повела плечами. Было мучительно стыдно просто сидеть в этой комнате. Тепло камина словно больше не грело еë. – Чего встали? Тащите его! Ощущая, как возвращается и все усиливается липкая тошнота, Авила проследила, как воины опускают мужчину на ковер перед ней. Он завалился набок, оглушенно моргая. Гримвальд подобрал ноги, поставил подошву сапога ему на плечо, не давая дергаться. Послушник оскалился, открыл рот, будто хотел что-то сказать, но не издал ни звука. Воины отошли, встав у стены, зато подошел парень, присел на корточки, гадливо морщась, стал осматривать кровоточащую рану на голове, разошедшиеся следы от когтей морока на плече. Полез в свою суму, звеня инструментами. Авила с трудом сглотнула, медленно приходя в себя после услышанного. Почему никто и никогда не говорил этого раньше? “А много ли ты слушала?” Упрек был справедлив. Ее интересовало колдовство, а вовсе не его искоренители. Но жалеть об этом было поздно. Она еще раз посмотрела на мужчину. Тот лежал неподвижно, зажмурившись. Ясно теперь, почему Идения рассмеялась, когда она сказала, что он спас ее. Ведьма-то знала, в чем дело. Но поразмышлять об этом лучше потом. – Придется шить, госпожа, – сказал парень. – Вот здесь, и здесь тоже. Свет дня лился в окно, позволяя как следует рассмотреть тело послушника. Бледная кожа вся была испещрена старыми шрамами. Вряд ли сегодня его ждут какие-то новые ощущения. – Обработайте ожог. И его руки – под кандалами разорвано до мяса. Парень склонил голову. – Не волнуйтесь, госпожа, такое железо может лишь немного порвать кожу, и не более того. С этим ничего не поделаешь. Привыкнет – будет полегче. – И все же, потрудитесь и приведите его в порядок. Со всей возможной осторожностью и без лишней боли. Я не собираюсь держать его в кандалах всë время. – Это и не потребуется, – усмехнулась леди Белория. – У меня есть способ получше. Господин Гримвальд, вы позволите приподнести вашей подопечной небольшой, но крайне полезный подарок?