—
— Ха?! Дазай одаривает Чую приторной улыбкой, упираясь локтями в стол. Его пальцы касаются гладкой поверхности его стакана виски, кружась вокруг ободка, пока джазовая музыка Люпина заполняет напряжённую паузу. — Я спросил, какая вещь в твоём гнезде самая смущающая? — В моём гнезде нет ничего смущающего. Но омега уже понял, что это звучит слишком оборонительно, чтобы быть правдой. Альбатрос рядом с ним громко фыркает: — Лжец. Предатель. — Ну конечно, — тянет Дазай. — Тогда ответить не должно составить труда. — Да пошли вы. Это вообще не ваше дело. — В эту игру играют не так, — мычит Дазай, поднимая взгляд на омегу. Это укалывает его, протыкая нервы точно как кончиком ножа. — Конечно, ты всегда можешь сдать назад. Или выбрать «действие», чи-би? Альбатрос толкает своим локтём его локоть. — Да ладно тебе, Чуя. Чуя скулит «иди нахер», пьяный и проклинающий себя за то, что согласился принять участие в дерьмовой игре «Правда или действие», особенно когда Ода и Пианист были гораздо умнее, чтобы уже уйти. Его голова падает на стол, вдыхая запах дерева и старого пролитого алкоголя. Дазай ужасен, Альбатрос официально предает их дружбу, а у Чуи особо нет выбора. Либо ответить, либо завалить курс по монографии Исигуро, сдав эссе с единственной фразой: «Казуо-кун всё ещё должен Дазаю Осаму извинения за то, что стащил его выпивку» — что бы, чёрт возьми, это ни означало. Дазай обещает, что он поговорит с главой факультета, чтобы этот инцидент не оказал никакого влияния на оценки Чуи, но можно ли ему доверять? Поверьте Дазаю Осаму на слово, если рискнёте. Никто в здравом уме не станет этого делать, неважно как сильно Чуя бы этого хотел. Неважно, насколько он полагает, что Дазаю можно доверять. Или он может дать заднюю и стать закоренелым неудачником и трусом, но он никогда не доставит этим двум ублюдкам удовольствия тем, что струсит. — Ты ебучий тиран, — бормочет он. Дазай ухмыляется. — Мне больше по душе «Мастер игры, в которой ты — отстой», Чуя. — Если не скажешь, я всё равно расскажу, — щебечет рядом с ним Альбатрос. — Это уморительно. Напомните, почему Чуя выбрал этого провокатора своим лучшим другом и соседом? Почему? — Эт Дгхбо, — рычит Чуя себе под нос и прижимая рот к своей руке, безнадёжно веря, что они примут это за ответ. Вместо этого, Дазай наклоняется ближе с ухмылкой. — Что-что? Его руки сжимаются вокруг недопитого бокала вина. — Дамбо, понятно? — рявкает он. Будь он трезв, он бы заморочился, чтобы соврать правдоподобно — но он не был, и его щёки краснеют, а улыбка Дазая растягивается до такой степени, что Чуя вынужденно опускает взгляд. — Это мой комфортный персонаж, придурок. У меня есть пару тематических вещей, плюшей и прочего, — бормочет он, чувствуя, как румянец заливает его лицо. — И в этом нет ничего смущающего, мать вашу. — Дамбо, — тихо повторяет Дазай. — Типа, слонёнок? Альбатрос кивает с энтузиазмом, пока Чуя рядом с ним напрягается от лёгкого веселья в вопросе альфы. — Только попробуй, блядь, засмеяться. Дазай пожимает плечами. — Я не смеюсь, Чибикко, — отмечает он. Несмотря на это, уголки его губ приподнялись. Чуя пинает его под столом, едва доставая до ноги альфы носком своего ботинка. — Коротышка, — мычит Дазай, явно не впечатлённый. — А ты невыносимый, — отвечает Чуя, размышляя о возможности того, чтобы кинуть в мужчину стаканом. Однако, это было бы пустой тратой отличного вина. — Не издевайся. — Знаешь, бинтованный, может, нам стоит как-нибудь посмотреть фильм вместе? Чуя становится эмоциональный в процессе, это нужно видеть, — предлагает Альбатрос. — Неправда. — Правда, Чуя. — Ну, по-моему, это довольно хреново: разлучать ребёнка с его семьёй, чтобы эксплуатировать то, над чем у него нет контроля, — бубнит Чуя. — Даже не пытайся отрицать, что не ты принимаешь эту историю слишком лично, — внимание Альбатроса переключается на Дазая, который приподнял бровь, и решает ему объяснить: — Чуя обожает свою маму. И это заслуженно, она классная, клянусь, она заставила Айсмена даже заплакать разок — мы все любим маму Чуи, она крутая. Но всё же. Чуя издаёт задумчивый звук, поглаживая свой бокал. — Наверное, моя мама и правда довольно крутая, да, — шепчет он сам себе. Он знает, что она скучает по нему, потому что она постоянно присылает ему эти неловкие изображения с пожеланиями доброго утра и спокойной ночи. Хоть он иногда забывал, а иногда ему не хватало энергии на ответ, Чуя тоже скучает по ней. Он скучает по маме, и по Коё, и по отцу, и по своим двум дядям. Работа и учёба никогда не оставляли ему достаточно свободного времени, чтобы посещать дом так часто, как он хотел, но он скучает по ним всем. Альбатрос прав; он точно проецирует на детский мультик. Блядский боже, какой отстой. Частично он обвиняет в этом тот факт, что нелепо огромная игрушка Дамбо была первым подарком для его гнезда от его дядей, которую они купили в парижском Диснейленде, после того, как он проявился омегой. Но он точно не готов делиться этими подробностями за столом. Рыжий всё ещё помнит этот грустный свет в глазах дяди Верлена — что-то такое, в то время, что он не мог ещё объяснить. С тихим звуком Альбатрос скрещивает руки на столе. — Один раз он напугал меня до усрачки: я пришёл домой, а этот большой идиот плачет, потому что Дамбо, видите ли, не может увидеть свою маму. — У меня была предтечка! — взвыл Чуя. — Я же не рассказываю никому, придурок, какую херню ты творишь перед гоном. — Спасибо за подсказку, — отвечает Дазай. — Теперь я знаю, что спрошу следующим. Чуя усмехается. — Ублюдок, — говорит он, на что альфа отвечает едкой, жестокой ухмылкой. Омега расслабляется после оскорбления, обнаружив, что Дазай не возражает против них. — Благодарю, — отвечает альфа. Чуя качает головой. Не то чтобы он собирается делиться этим с человеком, которого едва знает, но его гнездо вмещало коллекцию интересностей: свитер Коё, пижама его матери и любимая книга Рембо, надёжно спрятанная под его подушкой, вместе с небольшим батальоном мягких игрушек из каждой из возможных франшиз. Он был барахольщиком, но его одержимость Дамбо? Это пошло из-за страха. Его семья лелеяла его всю его жизнь. Мысль о том, что он останется один, пугала его. Поначалу это был сложный, безымянный страх, расцветающий в его животе. Но когда он стал старше, Чуя окончательно осознал, что инстинктивном уровне боится быть брошенным, использованным и покинутым. Он сжимает кулаки. — Да без разницы. Это неебически грустно, окей? — Это всего лишь мультик, — с ухмылкой возражает Альбатрос. — Неебечески грустный мультик. — Чиби прав, — соглашается Дазай. Альбатрос смеётся и поднимает свой стакан — джин после нескольких кружек пива, чтобы закончить ночь на ура. Завтра он должен явиться на занятия рано утром, но он также говорит ему «это ещё не решено». Только тогда, когда альфа плавно переводит расфокусированный взгляд и внимание на Дазая, Чуя понимает, что его лучший друг совершенно пьян и не в себе. — Ладушки, двигаемся дальше, — говорит он с лёгкой нечленораздельностью. — Господи, спасибо, — бормочет Чуя. — Бинтованный. Правда? Или будешь скучным трусишкой? Мужчина разводит руками, одна из которых продолжает держать стакан с виски, и откидывается на спинку стула с ленивой ухмылкой. — У меня нет секретов, — отвечает он. — Правда. — Ты был женат несколько раз, да? — Дважды, — подтверждает альфа. — Думаешь о том, чтобы ещё с кем-то спариться? Всё тело Чуи напрягается, а его голова дёргается в сторону Дазая. Его глаза задерживаются на шее и груди мужчины, покрытыми бинтами, что выглядывают из-под воротника его светло-голубой рубашки. Расслабленное выражение лица Дазая перетекло в нахмуренное. Пары — особенно брошенные или, ещё хуже, мёртвые — это… личное. Каким бы пьяным он ни был, Альбатрос задал этот вопрос не из легкомыслия. Затем, будто кто-то щелкнул выключателем, альфа улыбается. Улыбкой такой безрадостной, такой острой, что у Чуи по рукам побежали мурашки. Альфа делает большой глоток виски, когда вопрос повисает в воздухе. — Спаривание для идиотов, — отвечает он с раздражением в голосе. — Кто думает иначе или дурак, или ребёнок. Пока он говорит, его взгляд задерживается на Чуе — почти пытаясь прочитать его реакцию, будто ожидая, что он вступится за свой второй пол. Омега смотрит на него в ответ, запивая одиночество в этом заявлении, но ничего не говорит. «Странно», — думает он, глядя в глаза Дазаю. Пока его грудь медленно вздымается и опускается, он вдыхает ещё одно дуновение мутного, глубокого запаха — изолированного, незавершённого. Это безумие, но Чуя думает, что до сих пор не один запах не производил на него впечатление, будто тому не достаёт более мягкой ноты в нём. А затем что-то… Что-то изменилось и продолжает меняться в запахе Дазая с момента их первой встречи. Странно.—
Тот день, когда Чуя проявился омегой, стал самым ужасным днём его жизни. Позднее, годами позже тех медицинских осмотров, которые подтвердили его второй пол, его родители скажут, что они предвидели это. Он верный и добрый, и редко показывал интерес к лидерству, если только ему его не навязывают. Он был кротким ребёнком. Конечно, никто никогда не говорил ему о таких вещах в уничижительной форме, но для Чуи они неизбежно оказались недостатками. — Омеги демографически очень редкие, милый. Это хорошо. Чуя всхлипывал, пряча лицо на плече сестры. Юный и пристыженный, он забрался в безопасное место в руках Коё, воспользовавшись своим маленьким и ловким телом, чтобы спрятаться от своих родителей. Его отец не двигался, а мама подошла ближе, но именно Коё держала руку поверх макушки Чуи и нежно перебирала его волосы. — Мама права, нюня, — говорила она. — Всё в порядке. Чуя затряс головой. Коё было только девятнадцать, но в то время она казалась единственной взрослой, которая в состоянии понять трудности десятилетнего ребёнка. Даже если она альфа, а Чуя — нет. И теперь он боялся, что разница в этом могла создать пропасть между ними. Его никогда не задевало, что Коё называла его маленьким, но сейчас? Но сейчас всё будто изменилось. — Но это нечестно. — Чуя… — начала его мама, подходя ближе и пытаясь дотянуться до его щеки. Она почти достигла её, рука повисла в воздухе прежде, чем она убрала её. — Это только означает, что ты хороший ребёнок, и что тебя будут любить. — Омеги слабые. И глупые. — Кто это нахрен сказал? — прорычал его отец грубым голосом, на его лбу появилась глубокая морщина. Чуя спрятал своё лицо в шее Коё, потираясь носом об её кожу. Из-за последовавшего недовольного мычания отца, он знал, что мама, вероятно, толкнула его локтём в рёбра, как она всегда делала, если отец ругался в его присутствии. Мама рассказывала, что первое слово Чуи было «хреновы», но отец, похоже… гордится этим. — Люди, — пробормотал он. — Все вокруг. — Детка, — на выдохе сказала его мать, кладя руку ему на спину. — Я не глупый, — всхлипывал он. — Это они глупые, — прорычал его отец. — Хреновы дети, я всеку им, а потом их ро— Чуя услышал, как его мать практически прошипела: — Кенскэ, заткнись. Обычная сцена, которую он видел тысячу раз. Тем не менее, он обнаружил, что не мог засмеяться, задушенный обволакивающим страхом без имени, который пожирал его изнутри. Коё обняла его крепче, тепло её тела проникало в душу Чуи, успокаивая его. Оно убаюкивала его, делало спокойнее. — Всё в порядке, — пробормотала она. На мгновение он позволил себе поверить, что его старшая сестра была права. Она всегда была права. — Милый, ты вовсе не слабый, — прошептала его мама, её голос словно бальзам на выжженное эго Чуи. — Ты исключительный, и в этом заключается бесподобная красота редкости. Никогда не забывай об этом. Потребовалось некоторое дополнительное убеждение, но Чуя поверил своей семье. Доктор сказал, что братья и сёстры нередко проявляются представителями противоположной половой принадлежности, если родители оба беты, и Коё поклялась, что будет любить его, даже если будет так. Она всегда будет на его стороне. Коё напомнила ему мягким голосом, что до того, как Чуя проявился, дядя Верлен был единственной омегой в их семье, и никто никогда не покидал его. Никто не думал, что он слабый. Если его старшая сестра говорила, что быть омегой хорошо и делает его особенным — типа Железного Человека или пилота Гандама — значит, так и было. Если дядя Рембо и дядя Верлен проделали весь путь из Франции, чтобы отпраздновать его второй пол, значит, это отлично. Это помогло Чуе смотреть на вещи в позитивном ключе. По крайней мере до того момента, пока его альфа-одноклассники не стали поглядывать на него. Как выяснилось, не так уж много людей в префектуре Ямагучи проявлялись омегами. И из-за этого никто не знал, как сделать так, чтобы они чувствовали себя обычными. Чуя думал, что хотя бы те, кто уже проявились бетами, не будут осуждать его, пока он не узнал, что большинство из них считают его пол группой внимание-блядей. — За что? — спросил Чуя Цуджимуру однажды за обедом. Он учился в средней школе, и Цуджимура была его единственным другом в то время. Две единственные омеги в школе против всего остального мира. Цуджимура тихо хмыкает, её бирюзовые глаза помрачнели, а выражение лица стало усталым, пока он набивал рот своим фруктовым сэндвичем. Происходя из семьи состоящей только из бет и альф, она не хорошо относилась ко своему второму полу. — Мы отвлекаем, — ответила она. — Брат так говорит. — Почему?! — Потому что мы делаем всякие шутки. Чуя наморщил нос. — Какие такие штуки? — Да не знаю я, унизительные штуки, — она пожала плечами. — Они-сан не рассказал. — Наверное, он сказал что-то ещё. Цуджимура закатила глаза, жуя свой бутерброд. — Он рассмеялся, — дополнила она. Ну, скоро Чуя обнаружит две вещи: первая, брат Цуджимуры был мудаком. Однако тот был прав в том, что люди считали омег надоедливыми или доступными. Они непредсказуемые и привлекают к себе внимание из-за феромонов, но это непреднамеренно. Они нуждаются в немного большей заботе, чем все остальные, а их предтечка и течка может длиться неделями, из-за чего они забрасывали учёбу или работу, но это далеко не их выбор. Хотя был Чуя слишком юн, чтобы принимать подавители, он знал, что современная медицина помогает омегам быть…нормальными, чтобы это не означало. Коё ошибалась. Не было ничего хорошего в том, чтобы быть другим. Тогда Чуя начал скрывать свою мягкую сторону, свою преданность, естественный гедонизм, который шёл с тем, кем он был. Он начал ставить перед собой невыполнимые задачи. Он присоединился, а вскоре стал президентом клуба боевых искусств; никогда не пропускал ни дня в школе, за исключением своих дней течки, вступал в драки и бил в ответ с оскорблениями и ещё большим количеством ударов. Он держал альф на расстоянии вытянутой руки. Он мог постоять за себя. Присоединился к Флагам, гордый тем, как хорошо ему удалось вписаться. Он решил, что будет поступать в университет, хватаясь за традиционную работу только для альф. Каждый раз, когда он преуспевал, адреналин кружил ему голову. Выводить из себя таких придурков, как брат Цуджимуры, было лучшей наградой, чем чувствовать любое удовлетворение во время течки, потому что мир не был сказкой, которые придумывала его мама перед сном. Он узнаёт, что общество всегда будет принижать его, в идеале ставить на четвереньки, изнеженного, обласканного и с узлом в заднице. Он должен хотеть всего этого: внимания, комплиментов, одобрения со стороны людей, которые пускали на него слюни. Его одежда и личность, и мечты, должны приспособиться к его роли. Естественно, ничего из этого его не устраивает. Чуя начинает встречаться с мужчинами за деньги в старшей школе. Всё начинается с дорогих свиданий и поездок на машине. По мере того, как это случается всё чаще и чаще, и всё больше рук задерживаются на его коленке — случайно, разумеется, — Чуя старается не съёживаться. Старые пердуны заводились от одного только запаха, но и платили хорошо. Чуя обещает себе, что не дойдёт до физического контакта, хоть и не чувствует себя от этого менее грязным. Его мать убила бы его, если бы узнала, так что Чуя решает найти новое жильё — может, отдельную комнату. Благодаря подработке Чуя накапливает деньги на книги и университетские счета. Затем, напару с Альбатросом, он начинает искать место за пределами префектуры Ямагучи. Он начинает планировать наперёд. И это точка невозврата, когда он перестаёт быть милашкой для свиданий и становится мальчиком для хорошего секса. Он вступает в агентство «Омега напрокат» и начинает собственноручно выбирать своих клиентов, лавируя между небольшим количеством надёжных клиентов. Платят лучше. «В этом заключается бесподобная красота редкости», — говорила его мать. На протяжении лет, Коё напоминает ему об этом так часто, что это становится мантрой. В конечном итоге его мама и сестра не ошибались: люди хотят его. Они будут платить за крохи его внимания, его прикосновения. Со временем Чуя понимает, что его второй пол — такой заботливый, хрупкий и сексульный — мог стать оружием, а не помехой. Свобода кажется такой далекой, когда смотришь в потолок отеля для свиданий, под аккомпанемент скрипящего от движений альфы среднего класса матраса. Альфы, который никогда не научится быть нежным, но это кажется такой абсурдной мыслью в момент, когда Чуя пересчитывает деньги после работы. Они притворяется что наслаждается тем, как чужие руки скользят его его заднице в битком набитом поезде метро. Он слушает, как его клиенты превращают оскорбления в комплименты. «Это Ты мне нравишься, ты миленький, и иногда ты слишком умный для этого города. Презрительное: Готов поспорить, в глубине души тебе это нравится, детка, ты такая хорошая шлюшка. Или Мне нравится твое поведение. У тебя приличный член для омеги, иди сюда и трахни меня, как будто он какая-то секс-игрушка. От этого всё горит, но это никогда не было личным». Вместе с этим шёл длинный список недельных отношений, проблем с доверием, ужасных и не очень клиентов, и— Фёдор. Всё начинается с сообщения в чате «Омега напрокат», который Чуя использовал в свой первый год обучения в университете. Он знает не так уж и много людей, кроме Флагов из Токио, и, несмотря на то, что аватарка этого человека казалось слишком хорошей, чтобы быть настоящей, омега говорит да. Он убеждает себя, что он всё ещё может набить этому идиоту задницу, если это окажется разводом. Почти пять лет спустя, Чуя рад, что получил то сообщение. Среди его клиентов, Фёдор был первым, кто проявил к нему уважение. Они сразу поняли, что подходят друг другу. Вскоре после этого, Федя стал почти его любовником, Чуя даже не знал, что ему это нужно. Теперь они просто встречаются, когда у Фёдора гон. Ничего такого, чтобы он считался за бойфренда, но он гораздо больше, чем простой клиент. Некая часть Чуи всегда была уверена, что это обернется в что-то настоящее, что-то более серьёзное. Ну, спустя пять лет после их первого секса, они всё ещё встречаются в отелях для свиданий в середине рабочего дня. — Знаешь, я тут Дазая Осаму встретил, — говорит Чуя. Затем он оглядывается через плечо, ожидая реакции. Единственное, что он получает в ответ, это уклончивый шорох из ванной. Пока Чуя растягивается на кровати, голый и удобный, Фёдор довольствуется местным душем после его работы. Он позвонил Чуе во время обеденного перерыва и попросил встретиться в восемь в их обычном месте, это было срочно, потому Чуя был рад согласиться. По его прерывистому дыханию и покрасневшим глазам становится очевидно, что гон берёт своё немного раньше, чем ожидает сам Фёдор, но даже так, он настаивает на том, чтобы не быть чудовищем, который набросится на своего любимого секс-партнера, не приняв сначала душ. Шёлковые простыни под пальцами Чую прохладные, когда он разглаживает их. Рыжий зарывается пальцами в ткань и скрещивает лодыжки, бросая взгляд на высокого альфу, выходящего из ванной, одетым в одно только полотенце вокруг бедёр. Вторым он вытирает свои тёмные волосы, белый хлопок на фоне черноты вороного крыла. В образовавшейся тишине Чуя думает: не должно ли быть странным, что первым человеком, который узнает о Дазае, будет Фёдор Достоевский. Клиент. Секс-партнёр. Тот, о ком он фантазирует, когда он один и возбуждён. Фёдора это похоже не впечатляет. — Ну знаешь, тот парень, что опубликовал «Ящик Пандоры» в прошлом году? — настаивает он, надеясь, что это зажжёт искру энтузиазма в русском. Но нет, потому что Фёдор едва наклоняет голову набок с кислым выражением лица. — А. Этот Дазай. Он бросает на альфу странный взгляд, отметив неприязнь в его голосе. — А ты знаешь других? — Они известные политики в Аомори. — Оу. — И их младший сын — этот твой писатель, котёнок, — был причиной кучи юридических вопросов. Что принесло его семье довольно много проблем. Чуя моргает, слегка ошеломлённый ответом. Он не знал ничего из этого, но ему было интересно, как много из этого Дазай не хотел, чтобы о нём знали другие. Ему интересно, насколько сильно альфе было больно видеть, когда какой-то студент назвал его побочным эффектом скандалов. Внезапно ему кажется, что он был прав, слишком прав. — Никогда не думал, что ты любишь сплетни. — Я и не люблю, но семья Цушима охренеть какая жуткая, да и адвокаты болтают. И… — Фёдор ухмыляется, подходя к кровати, упиваясь видом голого тела Чуи. Он издаёт гортанное, хриплое мычание. — И ты говоришь это так, будто я никогда не был в библиотеке, Чуя. Это не грубое замечание, но в омеге всё равно вскипает раздражение. Иногда у Фёдора была нервирующая манера говорить с ним — эта раздражающе ровная альфа-интонация, которую Чуя не знал, как перевести. — Я не знаю. Может, ты такое вообще не читаешь. — Я же сказал, что знаю его, — отвечает Фёдор, его руки на момент замирают вокруг полотенца прежде, чем он в последний раз щедро вытирает волосы и позволяет тому упасть на простыни. Волосы до плеч обрамляют его лицо, округляя острые скулы и точеные черты лица. — Мы не знакомы лично, но вещи, что я о нём слышал, неприятные. По слухам он тот ещё ублюдок. Чуя пожал плечами. Спаривание для идиотов. Может быть, Федя прав, и Дазай и был ублюдком. Обаятельным, трагическим и одиноким. Но было какое-то притяжение, связывающее их, неуловимое, но растущее, которое Чуя так не может понять до конца. — Я думаю, он ничего. — Планируешь добавить ещё одного платёжеспобного клиента в своё портфолио, котёнок? Уголки губ Чуи приподнялись в улыбке, исключительно ради Фёдора. Он застенчиво вытягивает ноги. — Возможно, — врёт он. Он уже знает, что ответом будет нет, но не упускает блеск разочарования в тёмных глазах альфы, после того, как он отказывается отвечать чётко. — Это не ответ. Собственничество — возможно ревность с оттенком раздражения, хотя Чуя не применяет это слово к деловым отношениям — просочилось сквозь трещины в голосе альфы, превращая усмешку Чуи и улыбку. — Ответ, — настаивает он. — Он значит, что я ещё не знаю, но подумаю об этом, — врёт он снова. Его нос вдыхает опьяняющие запахи нужды, секса и сладкой ревности. Фёдор рокочет, его грудь вибрирует от этих звуков, полотенце, прикрывающее его живот спадает, когда он забирается на кровать. Чуя встречает его улыбкой, соединяя их рты в поцелуе. Он откидывает голову назад, размыкая губы, позволяя Фёдору углубить поцелуй, податливый, пока альфа удобно устраивается поверх него. Его пальцы тонут во влажных, мягких волосах альфы. Боже. Дазай не знает, как он платит за обучение и книги в колледже, но Фёдор прав: Чуе нужно найти новых клиентов. Ему нужен ноутбук получше, и он лучше умрёт, чем примет финансовую помощь от Флагов. Пианист, всегда опекающий, предлагал ему помощь, но Чуя вылетел из его квартиры прежде, чем альфа закончил своё предложение. Ему нужно больше. Потому что омеги не могли получать доступ к лёгкой стипендии — прежде всего, омеги и не должны были хотеть их после старшей школы. Да и зачем бы им? — если отставать было легко. Потому что мир был дерьмо, и Чуя нашёл способ жить в нём ценой собственного достоинства. Хотя, по-видимому, это значит мало, если все его омежьи желания должны быть в том, что его должны трахнуть. И Фёдор — Федя добр к нему. Он уважает его, бросает ему вызов. Он заставляет Чую думать, что, может быть, эта работа не такая уж и плохая. Рыжий сосредотачивается на этой мысли, пока умелые руки Фёдора прижимают его к матрасу, раздвигая его голые ноги коленом. Он стонет на выдохе, как только язык альфы скользит вниз по его шее, цепляя его кожу, покусывая, и посасывая, посасывая, посасывая, пока кожа вокруг не становится красной, а удовольствие не скатывается вниз по позвоночнику Чуи. — Чтобы ты знал, ты слишком мне нравишься, чтобы я отпустил тебя к кому-то другому, котёнок, — рокочет Фёдор, поднимаясь поцелуями выше по челюсти Чуи. Чуя выгибает спину. — Тогда тебе лучше заставить меня остаться, — выдыхает он, пока его пальцы путаются в волосах альфы. Рыжий ахает, как только чувствует, как первые ароматные капли смазки стекают вниз по его бёдрам. Ему нравится чувствовать себя мокрым — смазка между его ягодиц и предэякулят, стекающий с его члена, и восхитительное, горячее чувство внизу его живота. Ему нравится, как его тело реагирует на зубы Фёдора, когда они скользят по его ключице прежде, чем он смыкает губы на его соске, посасывая его с силой. Ему нравится это — полотенце забыто и спихнуто к изножью кровати, комната наполнена низкими вздохами, руки Фёдора, скользящие по его голой коже, вызывающие у него мурашки и стоны. Его тело нагревается, когда его бёдра качаются навстречу телу Фёдора, позволяя альфе столкнуть их грудные клетки. Сквозь неё он чувствует его знакомое, медленное сердцебиение. — Я тут подумал… — начинает Чуя, его голос прерывается со вздохом. Его пальца чертят узоры на спине Фёдора, ногти едва касались кожи. Альфа отстраняется, замирая. Ожидая. Слушая. Чуя игриво усмехается, будучи придавленным телом альфы. — Если Дазай достаточно мне понравится, тебе придётся бороться за моё внимание, — говорит он. — Это было бы интересно. Он едва успевает закончить предложение, как Фёдор уже требовательно целует его. Одна рука погружается в его рыжие волосы, другая сжимает тонкие бёдра омеги, удерживая их неподвижно, пока их тела двигаются вместе, твёрдый член Фёдора прижимается к внутренней стороне бедра Чуи. Неужели так просто стравить двух альф между собой? — думается Чуе. Просто предполагая, что у них может быть конкурент? Ну, неважно. В любом случае, Чуе всегда нравится грубо. Так лучше. Правдивее, честнее. Когда он позволяет имени Феди слететь с его губ — стон и мольба, просьба о большем — рыжий знает, что альфа собирается показать ему, как именно он собирается его убедить остаться. Там, где не хватает слов, он показывает действиями, каким опьяняющим может быть секс с подходящим партнером. В другой жизни, Чуя понимает, что он и Фёдор были бы предназначены друг для друга. Они делают друг друга счастливыми их собственным, неповторимым способом. Каждый раз когда они трахаются, Фёдор пахнет похотью и потребностью, источая силу. Сейчас же, смотря в глубину этих фиолетовых глаз, Чуя думает, что может опьянеть только от одного его запаха. Но то, что казалось правдоподобным всего несколько недель назад, больше таким не кажется. Чуя изменился, как бы странно это не звучало. Что-что проснулось внутри него, когда он встретил Дазая, накатывающее тёплыми волнами, напоминающими ему первые ленивые симптомы его собственной течки. Что-то изменилось, и теперь Фёдор кажется чуть менее блестящим, менее обаятельным в том, как он трахает и целует его. Хлюпающие звуки того, как его пальцы скользят в Чуе, раскрывая его, намокшие от его смазки, толкаются внутрь рыжего с опытным рвением, не звучат так удовлетворительно, как раньше. Запахи адреналина и желания начинает проявляться тем, чем они и были на самом деле: пот и сперма. Нет. Если бы он мог, Чуя никогда бы не хотел, чтобы Дазай узнал, как именно он оплачивает свои счета.—
Гон Дазая должен быть в спячке. Ну, «должен» здесь ключевое слово. Судя по всему, это не так. Или так, или Дазай умирает, что было бы проблемой, потому что он предпочитает безболезненную, тихую смерть. Когда его дети станут достаточно взрослыми, чтобы проявиться, Дазай надеется, что у них будет кто-то, кто поможет пережить все эти симптомы. Он надеется, что они не станут такими же одинокими, как он, неспособным построить что-то, что будет длиться вечно. Он не хочет, чтобы они столкнулись с мучительной гормональной бурей в одиночестве. По правде говоря, он всегда думал что любовь — довольно милое слово, чтобы приукрасить бесконечное рабство их природы. Но, в такие моменты, Дазай надеется, что его дети не окажутся такими же сломленными и циничными, как он сам. (Именно в такие моменты он сожалеет о том, что у него вообще есть дети, беспокоясь, что они могут походить на него. Беспокоясь, что он мог проклясть их.) Но Сатоко четыре, а Мисаки шесть, и они всё ещё растут. У них будут годы до того, как они проявятся, годы до осознания того, что мир на самом деле горящая помойка. Они даже не живут с ними, находясь подальше от его дурного влияния, дневного пьянства и перепадов настроения, и за это альфа бесконечно благодарен. Они молоды, а Дазай нет, но всё равно, проживая свой тридцать третий год жизни, он позволяет гону застать его врасплох. Всё начинается с учащённого сердцебиения и постоянного румянца на щеках. Затем липкие ладони с инертным беспокойством, которое не даёт Дазаю спать по ночам. Когда обнажённое и лишенное чувств желание выглядит не очаровательно, а как гормональное расстройство, как оно есть. Дрочка не помогает. Он пробует игрушки, смотреть порно, звонить по горячим линиям. Ничего не помогает. В последние два дня Дазай живёт в тумане и оцепенении. Его мысли продолжают витать вокруг имени, которое беспокоит его, всегда одного и тоже, шумящее в его ушах. —... Чую-куна, так? Дазай вздрагивает. — Что? Анго сдвигает очки на переносицу, на его лице застывает усталое выражение. Он сидит на стуле в Люпине; они выпивают с Липпманом. Было шесть, может, семь часов вечера. Нежная джазовая музыка и ровное дыхание бармена, протирающего стаканы за барной стойкой, служили фоном для знакомой картины. Дазай отмечает это с неестественным трудом, его разум плавает в другом месте, где он может сосредоточиться на том, что с его телом что-то не так. — Я сказал, что мы собираемся дождаться Альбатроса и Чую-куна, так? — Чуя написал, что он в пути, — отвечает Липпман. — Трос — да хрен его знает, что он вообще планирует. О. — Я думал, у Чибикко должна быть лекция, — говорит Дазай сдавленно. Это единственная причина, почему Дазай выполз из своей квартиры раньше девяти часов вечера: чтобы выпить в свободной от запахов обстановке и исчезнуть обратно в своём пентхаусе, чтобы позаботиться о своей проблеме. Беспроигрышный вариант. Липпман пожимает плечами. — Закончил раньше. Дазай медленно встаёт. Он допивает остатки виски в своём стакане, резкий вкус ликера царапает ему горло, а круглый лёд обжигает ему горло, когда он проглатывает выпивку одним длинным глотком. — Тогда мне пора. — Всё нормально? — интересуется Анго. Дазай отмахивается от вопроса, сожалея, что не может так же отмахнуться от двух пар глаз уставившихся на него, как будто он только что отрастил вторую голову. — Ага, я просто сегодня не в себе. Он глубоко вздыхает, стараясь казаться беззаботным, весёлым. — Чибико забавный и всё такое, но его запах всегда отвлекает. Липпман уставился на него с круглыми, раскрытыми глазами и трепещущими ресницами. Он нерешительно открывается рот, затем закрывает, размышляя, как сказать. У Дазая предчувствие, что ему это не понравится. — Дазай, такое дело… — начинает он медленно. Останавливается и смотрит на Анго, щёки окрашены в красный. — Это странно. Чуя купается в блокаторах запаха. Глаза Дазая сужаются. Что. Запах Чуи не всегда был явным всё время, но он был отчётливым в его голове. Он хочет назвать Липпмана придурком за то, что он шутит над чем-то столь деликатным, но тень на лице мужчины говорит ему о том, что тот вовсе не шутит. Дазай мысленно чертыхается. Его голова поворачивается к его другу. От резкого движения у него болит шея, но он игнорирует это. — Анго? Анго хмурится. — Я не чувствую запаха Чуи-куна. Насколько мне известно, Одасаку тоже. Глаза Дазая сужаются. — Ты прикалываешься. — Вовсе нет, — отвечает Анго. Бля. Он не чёртова диснеевская принцесса и не влюбился в человека, которого едва знает, но он знает случаи, когда его тело могло так среагировать на омегу. Это были сноски в книгах по биологии, которые никто не удосужился читать. Когда такое происходит, это никогда не заканчивается хорошо для обеих сторон. — Я могу сказать Чуе, чтобы он может пойти куда-нибудь ещё, — говорит Липпман. Хватка Дазая вокруг стакана усиливается. Его гон, должно быть, намного более неконтролируемый, чем он думал, если он может чувствовать запах, несмотря на блокаторы. Если его инъекция действительно прекратила работать раньше времени, это объясняет повышенную чувствительность. Может быть, ему мешает постоянный приток алкоголя или стресс, или недостаток сна. Йосано предупреждала, что подавители лучше всего работают в здоровом организме, и стресс влияет на их действия, но он не слушал. Может быть, его снотворное вызвали реакцию, пробуждая в нем желание. В любом случае, это пиздец. — Нет, порядок. Всё равно мне лучше пойти домой, — говорит он. — На всякий случай. Не стоит рисковать, думает он. Он не хочет превращать Чую или кого-то в очередные заголовки, потому что он не научился контролировать своё тело. В это время Липпман и Анго качают своими головами так, будто это несомненно лучшее решение. — Позвони Йосано — говорит Анго. — И дай мне знать, если тебе что-то будет нужно. Дазай кивает рассеянно, снова натягивая своё пальто, его мысли двигались со скоростью тысячу миль в секунду. Конечно, время было неподходящим, но всё, что ему нужно делать это избегать любых омег до тех пор, пока ему не станет лучше. Он мало что помнит из бесконечных и обязательных демонстраций сексуального образования, которые сопровождали его академическую жизнь — обычно он на них спал — но он определённо помнит, как они все заканчивались: — Альфам и бетам, убедиться, что окружающие вас омеги в безопасности, ваш приоритет номер один. Принимайте подавители и живите сбалансированной жизнью. Альфы не хотят потерять контроль и навредить кому-то, а беты не должны допустить, чтобы это произошло. Это предупреждение включает в себя спровоцированный или ранний гон. Несмотря на обвинения Анго в том, что он не заботится ни о чьих нуждах, Дазай помнит это. Ему не всё равно. Он совершил бесчисленное количество ошибок и сделал тысячу неверных шагов, но ему всегда было не всё равно. Появление Чуи в Люпине, когда он чувствует себя так, могло превратиться в катастрофу. Дазаю не нравится, каким настороженным он становится в присутствии рыжего, но он даже не хочет думать о последствиях этого, когда он едва контролирует свои инстинкты. Он не хочет навредить ему. Извиняясь, он обещает Анго, что наберёт Йосано и получит немного заслуженного сна. Пойти домой будет лучше всего, продолжает повторять альфа сам себе, поднимаясь по лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки, достигая двери. Ты же не попробуешь применить к кому-то команды, верно? Это или ещё что похуже. Его рука смыкается на дверной ручке, холодная медь заземляет его и говорит ему, что он будет в порядке. Каковы были шансы встретить Чую сейчас? Он будет в порядке. Всё будет в порядке. Он распахивает дверь, минуя порог. Но когда он делает первый глоток свежего воздуха, он не чувствует обычную смесь смога и бетона; пахнет летом и мятой. Дазай мысленно ругается, когда в его грудь утыкается чужой нос, как только он оказывается за дверью Люпина. Он глубоко вздыхает, делая шаг назад. «Просто не могу перевести дух, ха?» — думает он, когда его взгляд встречается с парой тёмно-синих глаз и целой галактикой веснушек. Брови Чуи хмурятся, когда их взгляды встречаются. — Дазай? — Привет, чиби, — приветствует он, делая шаг назад, чтобы открыть для Чуи дверь. — Пока, чиби. — Вау, чего? Ты в порядке? Дазай предполагает, что омега мог иметь в виду прозрачность его кожи или румянец на его щеках, но у него нет времени, чтобы остановиться и спросить. Вместо этого, его желудок скручивает, когда взгляд Чуи задерживается на его губах слишком долго. Только через мгновения, слегка смущённый и чувствующий вкус железа на кончике языка, альфа понимает, что кусал их до крови. — Я в порядке, — бормочет он, пытаясь поторопить рыжего, не будучи слишком невежливым. — Просто возвращаюсь домой, если его низейшество чиби не планирует использовать меня в качестве своего швейцара вечность. Чуя морщит нос, его голубые глаза блуждают по лицу Дазая. — Твой запах странный. Он тянет улыбку. — Мне уже сказали. — Ты же не пьян, да? — Я в порядке, чиби, — отвечает он, стараясь изо всех сил скрыть дискомфорт за резким ответом. Он держит дверь открытой, молясь, чтобы Чуя понял намёк. — Просто внутри слишком жарко. И у меня ещё есть дела, я должен—, — его голос обрывается, но похоже, он не находит нужных слов для объяснения. — Уйти. Ну, ты понимаешь. Мне нужно убираться отсюда. — Ты заболел? — Нет, — отвечает он быстро. Слишком быстро. Он прочищает горло. — Нет, мне просто нужно ещё кое-куда. Чуя мычит, жадно блуждая глазами по его лицу. — Не будь идиотом. Ты выглядишь так, будто у тебя жар. — Нет у меня жара. — Не веди себя, как грёбаный ребёнок, Дазай, дай я… — бормочет омега, поднимая руку, чтобы дотронуться до щеки альфы. Наверное, предполагает Дазай, чтобы оценить его температуру. Может быть, нашёптывает голос в его голове, это потому, что они не могут не касаться друг друга всё время. И, спрашивает себя Дазай, хватит ли ему смелости и глупости схватить запястье Чуи и прижаться к нему своим ртом? Почувствует ли он прерывистое дыхание омеги, когда его запаховые железы набухнут под его прикосновением? Что бы это значило? Начнет ли омега мурчать под его губами, прося большего? Может ли он пометить Чую своим запахом, неужели это так неправильно? Дазай отступает от него поспешно, прежде, чем успевает даже подумать о том, чтобы податься вперёд навстречу прикосновению, дикое шипение срывается с его губ. — Не нужно. Чуя останавливается, его глаза расширились и превратились в прозрачные бусинки василького цвета. Казалось, он ошеломлён тем, что альфа огрызнулся на него, но это ещё не всё. Воздух сгустился вокруг них. Чуя сглатывает и быстро отодвигается, и Дазай понимает.