Yokohama Blue

      Когда родилась его дочь, автобиографические работы Дазая должны были перетечь в более скромные, социально приемлемые жанры.       Люди ожидали, что его романы станут более лёгкими — по крайней мере на время, чтобы скормить миру ложь об идеальной семье и счастливом отце. Куникида умолял его хоть раз дать публике то, что они хотят, хотя бы раз.       Дазай этого не делает.       Он продолжает свою обычную тематику: тягость бытия, борьба с самим собой, трусость и непрекращающиеся мысли о смерти. Видимо, общество могло закрывать глаза на его многочисленные грехи и пороки, но отказ играть роль заботливого альфы оказался непростительным.       Реакция была оглушительной.       Правда в том, что Дазай Осаму всегда знал, что с ним было что-то не так.       Что-то было не так с его воспитанием (хотя он потратил много сил на игнорирование семьи, спасибо большое), с его иссохшим сердцем и беспокойным умом.       Он был сломлен. Ещё со времени его детства в Аомори, Дазай запомнил старую тётю — она вовсе не была страшной, ну, для него, но её безмятежное спокойствие пугало его братьев и кузенов.       Она точна была живой, с работающими лёгкими и тёплой плотью, с бьющимся сердцем, но это только снаружи. Её глаза были глазами мёртвой женщины.       Пустота в них говорила с ним.       Дазай привык думать, прыгая из одного скандала сразу же в следующий, будучи вышвырнутым из университета, что он вырастет таким же, как она: живой труп, ублюдок, без цели существования.       А потом—       «Чуя купается в блокаторах запаха».       Годы спустя он доказывает всем, что они были правы. Доказывает себе. Он действительно был мёртв наполовину.       Но, кажется, он мог бы найти свою цель, и это его пугает.       — Ты прав. Синдромы, что ты описываешь, действительно похожи на гон, — с очевидным удивлением в голосе говорит Йосано по телефону. — Странно.       Дазай ходил взад-вперёд по коридору в квартире Одасаку с прижатым к уху телефоном.       Понедельник — вечер карри; так было с тех пор, как им исполнилось по пятнадцать, когда Ода осознал, что «ужин» в представлении Дазая состоит из консерв и дешёвого алкоголя.       Когда его желудок полон, альфа почти благодарен, что Йосано наконец ему перезвонила, когда он не один и не поглощён одиночеством своей собственной квартиры.       — Ага, определённо гон, — соглашается он.       — Хотя я вижу, что здесь указано, что ты совсем недавно делал последнюю инъекцию, так что нам нужно встретиться до того, как мы подвергнем тебя большему количеству подавителей.       Это звучит ужасающе, но все ещё лучше, чем сказать ему, что он всё выдумал и влюбился в практически незнакомца. Дазай глубоко вздыхает, проводя рукой по волосам.       — Так я не сумасшедший?       — У тебя сильный стресс, — Йосано пошла на компромисс. Чёрт. По крайней мере, это звучит, как компромисс.       — И не говори, док.       — Я отмечу такое поведение как ещё один симптом, — отвечает она. Даже по телефону отчетливо слышно её раздражение.       Дазай трёт переносицу, жалея о своём резком тоне. Его взгляд останавливается на семейном фото — Одасаку и его четверо радостных детей, сверкающих беззубыми улыбками перед камерой. Снимок сделан Анго.       Обычно эта фотография успокаивает его, но сейчас она выглядит как посторонний объект. Будто что-то из другой жизни.       Йосано вздыхает, и он почти видит, как она массирует свои виски.       — Стресс, недостаток сна и несбалансированное питание могут повлиять на твои гормоны. И есть вероятность, что твоя прошлая инъекция не сработала. Может, попалась бракованная партия, — следует звук, будто она перебирает какие-то записи. — Это странно, но не редкость.       Дазай останавливается на месте, водя ногой по узору красно-белого персидского ковра.       — Я применил команду к незнакомцу, док, — ворчит он.       Он применил команду к Чуе, и это совершенно его напугало. Последствия этого, стыд за то, что он не смог контролировать себя, осознание, что он не контролирует свой собственный гон — всё это омывает Дазая холодом и тревогой. По его коже бегают мурашки.       Впрочем, доктору не обязательно об этом знать.       — Ты сказал, что он был ближайшим незанятым омегой.       «Кажется, это что-то большее», почти срывается с губ Дазая. Однако, он солжёт, если скажет, что такое впервые: он борется со своими импульсами большую часть своей взрослой жизни — иногда добровольно уступая, чаще проигрывая им после некоторой внутренней борьбы.       Но в случае с Чуей…       Это было что-то гораздо глубже.       Дазай не мог с уверенностью сказать, что это, но это что-то, что лежит на поверхности. Потребность столь глубокая, такое идеальное взаимопонимание, ослепляющее доверие, что это кажется смешным.       Как будто координаты Чуи въелись ему в подкорку — и теперь, не важно, где блуждает его сознание, Дазай чувствует присутствие омеги. Это оставляет его беспокойным, подавленным и неудовлетворённым.       Но, конечно, это всё в его голове. Конечно, Йосано говорит, это стресс.       Это, и простое старое упрямство. Оно началось в тот момент, когда Анго сказал ему, что он не должен связываться с Чуей, и его предательский разум начал идти против совета его друзей в тот же момент, когда ему сказали ничего не делать.       Так что Дазай качает своей головой, издавая уклончивый звук.       — Да, он попытался дотронуться до меня, и я…       Я запаниковал.       — Дазай, такое случается. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, это не усугублять ситуацию, — она делает паузу. — Если только тебе нечего добавить.       Лицо Липпмана мелькает перед его глазами, возвращая его к моменту, когда он сказал, что может учуять запах Чуи, несмотря на блокаторы.       — Нет, — говорит он. — Больше ничего.       — Ты не первый, кто теряет контроль; это важная вещь, которую стоит помнить. Твой естественный цикл гона может быть спровоцирован случайным присутствием омеги в твоей жизни и отсутствием защиты от твоих подавителей. Это не твоя вина. Но ты поступил правильно, обратившись за помощью, — отвечает Йосано, стараясь звучать успокаивающе. — Ничего не произошло, и очень важно, чтобы ты не накручивал себя по этому поводу, но мы докопаемся до сути. Прими ибупрофен, если все ещё чувствуешь повышение температуры, начнём с этого.       — Чувствую себя дерьмово, — признаётся Дазай низким голосом.       Йосано молчит мгновение. Затем он слышит клацающий звук, как будто она начала печать.       — Я могу записать тебя на ещё один укол на завтрашнее утро, — говорит она. — Подходит?       Прежде, чем он может сформировать ответ голосом, Дазай обнаруживает, что кивает в телефон. Он никогда не любил врачей, но у него было предчувствие, что завтра не наступит достаточно быстро. Когда Йосано заставляет его пообещать, что он позвонит ей, если что-то случится, Дазай почти её не слушает.       Ничего ещё не должно случится.       Когда он возвращается обратно на кухню, Одасаку стоит у разделочной доски с небольшой горой жёлтых кубиков картофеля рядом и тремя морковками под его ножом.       Он бросает взгляд через плечо, и Дазай усмехается, машет своим телефоном в качестве объяснения.       — Прости, нужно было ответить.       — Что-то с детьми?       — Спасибо господи, нет.       — Всё в порядке?       Дазай отмахивается от беспокойства в голосе друга, засовывая телефон обратно в карман своих коричневых брюк и проскальзывает на кухню.       В последнее время слишком много людей спрашивали в порядке ли он, и все они вели себя себя так, будто не верят ему, когда он отвечал «да». Ему это не нравится.       — Всё хорошо, — отвечает Дазай. Это мог быть уклончивый ответ, но Ода не из любопытных. По правде, Дазай верит, что его друг не будет задавать много вопросов.       В конце концов, он не то чтобы заболел.       Повышение температуры и небольшая сверхчувствительность не что-то необычное для альф, которые постоянно подвергаются огромному стрессу, он это загуглил. Йосано только подтвердила это. Ему не нужно было публично объявлять о каждом чёртовом звонке своему доктору.       Однако у него предчувствие, что в последнее время Одасаку избегает задавать ему слишком много вопросов не из-за дружбы или доверия, а из-за деликатности. Как будто смерть Мичико каким-то образом надломила его, делая его ещё более сломленным, чем он уже был.       И, боже мой, Дазай и правда сломлен; и уже давно.       — Ну, как твоя работа?       Дазай проходит через белую кухню, издавая ни к чему не обязывающий звук, используя это время, чтобы обдумать свой ответ.       Новый редактор — Накаджима Ацуши — недавно начал работать на их агентство, подхватив работу Наоми. Приближался дедлайн для его первого черновика. Куникида готов разорвать его идею на мелкие кусочки, и Одасаку уже всё это знает, но Дазай всё ещё убеждает себя, что может притвориться, что он уложится до дедлайна.       Он проходит к кухонному островку, хватая яблоко из корзины со свежими фруктами.       — Да нормально. Я как раз успеваю с новым черновиком. Куникида-кун в восторге от меня.       Ода перестает нарезать морковь, нож замирает в миллиметре над овощами. Он поднимает бровь в сторону Дазая.       Тот пожимает плечами. По правде говоря, он даже не начинал собирать воедино обрывки полунаписанного материала и беспорядочные заметки, которые накопились за недели мозгового штурма — и он далёк от того, чтобы называться любимчиком Куникиды.       Скорее наоборот.       — Я успею, если поработаю завтра, — исправляется он. Ещё одна ложь, которая так и просится, чтобы быть раскрытой. Может быть, если бы он достаточно соврал, Одасаку бы поделился секретом как быть любимчиком редакторов, добрым и продуктивным, уважающим дедлайны без нужды преследования.       Удар лезвия по разделочной доске повторяется, а Дазай закатывает глаза.       Он ненавидит, когда Одасаку напоминает ему всего одним лишь взглядом, что они друзья, и что Дазай не обязан приукрашивать правду. Это заставляет Дазая чувствовать себя отвратительно надёжно и не осуждаемым.       Что, в свою очередь, означает, что некому осуждать его кроме него самого, а Дазай никогда не был добрым судьёй, когда дело доходит доходит до указания собственных неудач.       — Это хорошо. Всё всегда заканчивается тем, что ты даёшь им то, что нужно, вовремя, — говорит Одасаку. — Как там новый младший редактор?       — Ацуши? Он ничего, — Дазай пожимает плечами, перекидывая яблоко из одной руки в другую. — Единственный не невротик на весь офис, и он милый.       Он обдумывает последствия того, что признаёт, что не возражает против того, как работает Ацуши, и решает, что это не делает его мягкотелым. Если что, это делает его его вполне приличным сотрудником.       — Мне он нравится.       Брови Одасаку исчезли за чёлкой.       — Тебе? Нравится кто-то по работе? — спрашивает он.       Люди склонны недооценивать силу сарказма Одасаку, но друзья научились её распознавать — игривая интонация, кривая ухмылка, то, как на его правой щеке появляется лёгкая ямочка. Она здесь, под поверхностью вежливой незаинтересованности, едва заметная. Дазай надувает щёки.       — Одасаку, не становись задирой~ Ацуши-кун делает невозможным капризничать рядом с ним.       — Это хорошо.       — Угу.       — Похоже, он хороший малый.       — Так и есть, — он проводит большим пальцем по яблоку прежде, чем подбросить его в воздух и поймать обратно. — Немного нервный, но я его не виню. Куникида продолжает пригавкивать на него.       — Ты должен как-нибудь привести его в Люпин.       Не отвечая, Дазай продолжает перебрасывать яблоко из одной руки в другую. Гладкое, кроваво-красное, прохладное под его пальцами.       Сейчас, когда он упоминает Люпин, сосредоточиться на каждой детали обычного фрукта куда безопаснее, чем следовать ходу мыслей Одасаку.       Упоминание Люпина означает, что Одасаку поднимает две возможные темы: либо о том, как подавляющее большинство людей с его работы активно не любили поведение Дазая и никогда бы не стали выпивать с ним, если бы могли, либо про Чую.       Он не в восторге ни от одной из этих тем, поэтому продолжает играться с яблоком, позволяя заполнить тишину звуками Одасаку, передвигающемуся от разделочной доски к плите.       — Дазай? — зовёт его Ода.       — Мм?       — Ты же знаешь, что нам рано или поздно придётся поговорить о том, что с тобой происходит, верно?       — Как там поживает твоё карри? — вместо этого бодро спрашивает он.       Продолжая говорить, Дазай кладёт яблоко обратно в корзинку для фруктов. Он отмахивается от мыслей о Чуе и Люпине, и, более важно, от Чуи в Люпине.       Он просто хочет забыть.       Как Чуя прильнул ближе, чтобы дотронуться до его лица, очень невинно, и как часть самого Дазая боролась с тем, чтобы не броситься вперёд и не воспользоваться этой ситуацией.       Забыть озадаченные лица Липпмана и Анго, когда они сказали, что Чуя использует блокаторы запаха. По какой-то причине, они просто не работают для Дазая. Это… кажется неправильным. Как будто иметь возможность видеть сквозь чью-то одежду без их согласия.       Дазай подходит к Оде, сцепив руки за спиной, и заглядывает внутрь кастрюли. Морковь и нарезанный картофель плавали в булькающем соусе. Пахло потрясающе, но Дазаю кажется, что он глотает песок.       Ода морщит нос, тёмно-голубые глаза изучают лицо Дазая, пока он перемешивает овощи в кастрюле деревянной ложкой.       — Почему ты избегаешь этой темы?       — Почему ты хочешь заставить меня говорить на эту тему, Одасаку? — воет он вместо этого. Они знали друг друга много лет, и Дазай никогда не теряет своей мальчишеской остроты , когда начинает жаловаться. Всякий раз, когда он оглядывается назад, он мог увидеть, как Одасаку и Анго повзрослели, а он остался прежним, как был: дурачком.       Только с несколькими новыми шрамами, тяжелым эмоциональным багажом и парой щенков.       — Потому что это тебя беспокоит, очевидно.       — Ничего меня не беспокоит, — отвечает Дазай.       Всё ещё помешивая еду, Одасаку бросает на него взгляд «ты-думаешь-я-тупой?»       — Чуя-кун.              Ах, здесь ничего не происходит.       — Мне сказали, что я должен держаться подальше, — тихо говорит Дазай, стараясь не звучать слишком раздражённым тем фактом, что его допрашивают из-за чего, что он пытается не делать. — Так что, я держусь подальше.       — Я подул, что ты мог… что-то натворить.       Дазай делает вид, что чуть не задохнулся до смерти. Ух ты. Одасаку думает, что он за их спиной организовывает быстрый перепихон. Если уж говорить об ударах в спину…       — Почему?       — Анго рассказал, что случилось. Липпман-кун считает, что для Чуи-куна будет лучше не знать, но ты можешь учуять его запах? — Дазай застенчиво кивает, теребя в руках край рубашки.       — Ну, не то, чтобы я знал, что я действительно могу.       Ода поднимает бровь.       — Ну, и теперь я слышал как ты говорил с Йосано-сенсей. Ты никогда не звонишь ей, Дазай, если в этом нет необходимости.       Дазая передёргивает.       «Если только Анго или я заставят тебя обратиться за помощью», было бы более реалистичным описанием. Тем не менее, он ценит то, как Одасаку проявляет к нему проблеск милосердия, как будто если бы он не был тотальным ребёнком, даже после того, как он прошёл через мясорубку.       — Я знаю, — бормочет Дазай, нервно дёргая повязки на руке.       — Я не собираюсь выпытывать, но ты в порядке?       «Я повсюду вижу свою мёртвую жену.       Другая моя бывшая — сука.       Я ни разу в жизни не был в порядке. Я устал. Я чувствую себя так, словно рыжеволосый чиби, которого я едва знаю, единолично вызывает у меня гон. У меня такое чувство, словно он засунул кулак ко мне в грудь и вытащил оттуда моё сердце.       Так что нет, я нихуя не в порядке.»       Все эти ответы мелькают в его голове один за другим, и все они одинаково правдивы. Дазай отмахивается от них всех.       — В последнее время я плохо себя чувствую.       — Насколько плохо?       — Я чувствую приближение гона, но я завтра заеду в клинику, чтобы сделать новый укол, — говорит Дазай, делая вид, что не замечает, как запах тревоги заполняет кухню. Он определённо не сочетается с острым карри Одасаку.       Рука Оды напрягается вокруг ложки, костяшки белеют, а его пытливое выражение лица превращается в угрюмое. Его острая, угловатая челюсть смыкается, напрягается, и Дазай почти видит, как вращаются шестерёнки у того в голове.       — А разве тебе не делали укол подавителями совсем недавно?       Дазай пожимает плечами, небрежно засовывая руки в карманы своих брюк. Он хватается за телефон и держится за него, надеясь что твёрдый пластик заземлит его. Йосано знает, что ему делали укол недавно, и всё же она сказала что нормально сделать ещё одну.       — Месяц назад или типа того. Йосано-сенсей говорит, что последняя партия могла прийти бракованной.       Глаза Одасаку темнеют, синий почти превращается в чёрный.       Кажется, будто они впитываются в кожу Дазая, чтобы прочитать его — и заставляют его дрожать, возвращаясь в прошлое.       День, когда всё произошло, сейчас напоминает лихорадочный сон — радио играет Highway to Hell на всю мощность, телефонный звонок, мост. Чувство пустоты в желудке, когда машина погружается в воду. Всё смешивается, размывается.       Последствия витают над ним до сих пор, словно демон. В тот день его привезли в больницу почти трупом, а выходил из её дверей Дазай уже наркоманом. Он вздрагивает, запирая воспоминания прежде, чем они могли бы добраться до него.       — Будь осторожен, — говорит Ода.       Дазай тихо кивает.       — Я не хочу напугать Чую.       Ода сёрьезно кивает.       — Я знаю, — бормочет он. — Я знаю, и он тоже это знает, но… Дазай?       Вот оно.       Он собирается сказать правду, которую Дазай не готов услышать.       — Мы заметили, как ты смотришь на него.       Дазай прикусывает щёку изнутри.       — Я не—       — Дай мне закончить, — Ода перебивает его, поднимая руку. — Я не слепой, и я горжусь, что ты пытаешься быть внимательным. Но, как ты думаешь, как много пройдет времени прежде, чем Чуя-кун тоже заметит?       Дазай прикусывает нижнюю губу.       «Недолго», хочется сказать ему. Ода склоняет голову.       — Ты не думал, что она может сделать, когда узнает, что происходит и начнёт ревновать?       Дазай облизывает губы.       Хацуё даже не в Токио, но Одасаку прав, когда сказал, что она может стать помехой. Тем не менее, от отмахивается от вопроса. У него нет власти над Хацуё, он не собирается каким-либо образом преследовать Чую и не хочет продолжать разговор.       — Мне поставить рис на плиту? — вместо этого спрашивает Дазай.       К его удивлению, Одасаку соглашается.       Обычно Дазай забанен находиться на кухне и в 99% случаев это из-за его таланта плавить или ломать посуду, но Одасаку был слишком занят приготовлением карри, а Дазаю было нужно чем-то занять руки. В этот раз, Ода даёт ему инструкции по порции риса и использованию рисоварки — милой вещицы, которую он купил недавно, после того, как Дазай случайно расплавил прошлую. Она запищала, когда Дазай нажимает старт, и он подпрыгивает от этого звука.       Ему нужно успокоиться.       Йосано согласилась, что с ним что-то не так, значит он не был безумным или сумасшедшим: просто ему не везёт.       Но это нормально.       Он получит новую инъекцию, и его тело перестанет капризничать, а он перестанет зацикливаться на запахе, который даже не знает.       И если его бывшая жена начнёт ревновать к его другу — ну, это проблемы Дазая из будущего.

- - -

      Кому: Чуя       Извини.       Дазай лежит на спине в гостевой комнате Одасаку, когда наконец набирается храбрости, чтобы извиниться.       В комнате повсюду витают слабые следы альфы, его присутствие ощущается в каждом углу и на каждом предмете мебели. Дазай выглядит как ребёнок в одежде, которую Одасаку одалживает ему. Они повисли на его гибком теле, слишком большие для него, но в них он чувствует себя в безопасности.       Разнообразия ради, в доме его лучшего друга, в этих стенах, которые больше ощущались как дом, нежели его реальная квартира, тело Дазая не кипит изнутри, а его желудок не крутит.       Он игнорирует уведомления о двадцати пропущенных звонках, все от Хацуё, которые мигают в верхней части экрана. Все за последний час. Он избегает их всех, надеясь, что со временем она устанет.       У неё был талант, Хацуё, чувствовать, когда его нужно оставить в покое. В такие моменты она начинала приставать к нему, чуя его слабость за милю; однако кнопка «отклонить» была замечательным изобретением человечества.       Нет, с этой сумасшедшей сукой он разберется в другой раз; теперь его заботит Чуя.       Альфа пялится на экран, гадая, ответит ли Чуя вообще. Хотя, возможно, он спит. Возможно, он был с Альбатросом или кем-то еще.       Возможно, он был с Флагами. Или, может быть—       Телефон вибрирует в его руках. Дазай, ошеломленный, чуть не роняет предмет плашмя себе на лицо.       От: Чуя       всё ок, не переживай       И, мгновение спустя:       тебе лучше?       Дазай морщится.       Лучше ли ему? Ну, по правде говоря, нет. Пока нет. Но ему станет лучше после визита к Йосано и того, как он разберётся с этой глупой проблемой.       Так что он печатает «да». Останавливается.       «Нет», — печатает он. «Извини, что применил к тебе команды.»       И удаляет, говоря себе, что для всех будет лучше, если они забудут об этой детали.       Кому: Чуя       Да. На всякий случай остался у Одасаку, но со мной всё в порядке. Спасибо.       Я не хотел тебя напугать.       От: Чуя       это была случайность, ага? Не переживай       бтв тебе нужно приложить больше усилий, если ты хочешь напугать *меня* ЛМАО       Тупые прозвища, ставить красное вино в чёртов холодильник. Ты выглядишь как чудила, который кладёт хлопья раньше молока.       Кому: Чуя       ОХ. Чиби не нравятся прозвища?       От: Чуя       а кому мать твою они нравятся????       Дазай улыбается. Он впервые отмечает это, читая поэмы, которые Чуя прислал ему, но у омеги была эта сила, грубая выразительность, которая просачивается в малейшие детали и делает его голос чистым. Это делает его поэзию мощной — как будто его душа смешивается со словами без фильтра — и это работает и для сообщений.       Если закрыть глава, Дазай может услышать в этих сообщениях голос Чуи.       Громкий, чистый, живой.       Кому: Чуя       Просто ответь.       От: Чуя       ага, не люблю дерьмовые прозвища       эй       это не приглашение       Кому: Чуя       Как скажешь, слизняк.       От: Чуя       ЧЕБЛЯ СЛЫШЬ ТЫ ГОВНЮК       Дазай тапает по идентификатору контакта с мягкой рассеянной улыбкой и набирает «Слизняк» вместо безличного имени. Добавляет эмоджи улитки, но его улыбка меркнет, когда его большой палец зависает над смайликом пламени.       Никто никогда не воспламенял его тело и разум так, как это делает Чуя.       Никто никогда не имел над ним такой власти: Дазай им не позволял. Но Чуе… Чуе, по какой-то глупой причине, он бы доверил всё.       Медленно альфа заставляет себя сохранить новое имя и закрыть вкладку.       «Слизняк».       Глупое — дерьмовое, как говорит Чуя, — прозвище. Это звучит просто идеально.       Кому: Слизняк       Спокойно ночи, Чиби.

- - -

      — Доброе утро, придурок.       Дазай резко просыпается, садясь.       Он обнаруживает себя в постели, в залитой солнцем комнате для гостей Одасаку, и видит, что рядом с ним лежит Чуя. Тот приподнят на локте, одной рукой подпирая голову и зарывшись пальцами в растрёпанные рыжие вихри своих волос. Такое чувство, что он смотрит на Дазая так, словно знает о них какой-то секрет, и альфа... альфа не знает, как к этому относиться.       Но голубые глаза Чуи, всё ещё припухшие ото сна, блестят, а на губах играет нежная улыбка, и он прекрасен в утреннем свете.       Дазай чуть ли не давится воздухом.       — Какого чёрта?!       Чуя озадаченно моргает.       — Меня Одасаку впустил, — говорит он вместо объяснений. Глаза Дазая подозрительно сужаются. — Ты что, не помнишь?       Дазай хмурится.       Нет. Не помнит. Он только помнит, что отправил Чуе сообщение, но после? После этого — ничего.       И это странно, потому что он не был настолько пьян, когда ложился спать. И запах Чуи — тот самый запах, который он даже не должен был чувствовать — давил на него. Мешал ему. Разбудил его.       — Вообще нет, — признаётся он.       Чуя должен объясниться. Честно говоря, Дазай ожидает от него этого, учитывая, что рыжий лежит в его постели в довольно откровенном нижнем белье и абсолютно ни в чём больше.       Но вместо этого омега смеётся. Он наклоняется к Дазаю, сокращая расстояние между ними — его губы приближаются, его запах наполняет ноздри альфы. Дазай резко остраняется, прежде чем их губы соприкоснулись.       Он не оттолкнул Чую только из-за страха перед тем, что произойдёт, если он прикоснётся к омеге.       — Чуя, нет.       Рыжий хмурится. Он выпрямляется и придвигается ближе.       — Ты мне тут не командуй, — рычит омега, постукивая указательным пальцем по нижней губе Дазая. — Меня не пугают эти твои маленькие альфа-штучки, но это не значит, что ты можешь ими злоупотреблять.       Дазай сглатывает.       — Виноват.       Чуя одаривает его ухмылкой, которая дала альфе понять, что он прощён. А затем рыжий двигается дальше.       Это происходит медленно, но разум Дазая всё ещё пытается поверить в происходящее, когда Чуя наваливается на него и седлает его бёдра с дерзкой, победоносной улыбкой. Единственное, на что Дазай может обратить внимание, — это на скрип матраса под их весом. Он предполагает, что ему следует убрать омегу. Предполагает, что должен что-то сказать.       Вместо этого он просто лежит, прижатый спиной к матрасу, и в паху у него быстро разливается хорошо знакомое тепло. Чуя смотрит на него сверху, и Дазай смотрит на него в ответ, совершенно беспомощный от смеси удивления и вожделения.       Что бы Чуя, его по мнению, ни делал, по спине Дазая пробегает искра.       Он зациклился на том, чего не может понять.       Почему?       Почему Чуя вообще оказался в доме Одасаку, почему он был в его чёртовой постели?       Почему он был в нижнем белье?       Когда его руки вопреки здравому смыслу добираются до подтянутых бёдер рыжего, задержавшись над кожей, даже не осмеливаясь прикоснуться к ней, Дазай издаёт низкий горловой звук. Но, Чуе, похоже, понравилось.       — Я же говорил тебе, Дазай: я могу помочь. Я знаю, что делаю, — его указательный палец рисует бесформенные узоры на забинтованной груди Дазая. Его грудная клетка вздымается и опускалась под пальцами Чуи, и тот, такое чувство, очарован этим движением. — Просто не смотри на меня так, пожалуйста? Будто я ставлю тебя в трудное положение.       Дазаю требуется всё его самообладание, чтобы не рассмеяться.       — Но ты именно это и делаешь, Чиби.       — Скучный ты.       — Извиняюсь, я? Со мной никогда не скучно, — отвечает он слегка срывающимся голосом.       Каким образом Чуя может помочь, если он и был причиной каких-то неполадок в его организме? Умом он понимает, что омега не мог стать причиной его гона, но всё равно не может избавиться от ощущения, что это так.       Дазай ёрзает, притягивая рыжего ближе. Бёдра Чуи задвигались над ним, медленно скользя по его паху.       Его тело оживляется от трения, от потрясающей тяжести омеги на нём. Ему это нужно. Его это бесит.              — А теперь лежи смирно и не выделывайся, — рыжий ухмыляется, пусть даже в его словах не было никакой издёвки. — Просто наслаждайся моментом, договорились? — пробормотал он, прижимаясь задом к Дазаю, а бёдрами к бёдрам альфы. Тот уже чувствовал, как смазка пропитывает тонкое бельё омеги, стекая с его ягодиц и пропитывает ткань. Он тихо стонет, когда Чуя продолжает тереться о его твердеющий член.       — Чуя, я не могу, — умоляет он.       Я не могу так с тобой поступить. Ты заслуживаешь гораздо большего, чем запутаться в этой паутине. Чуя прищуривается, и в его голубых глазах мелькает грусть.        — Но по ощущениям мы всё делаем правильно, разве нет? — шепчет он. — Как будто так и должно быть.       Боги, да.       Дазай издаёт сдавленный стон, откидывая голову на подушку. Его руки находят зад Чуи и сжимают его.       — Ты хочешь этого. Я хочу этого, — Чуя хмурится, глядя на него сверху вниз и прижимая руки к груди напротив. Тыльной стороной ладони он касается боксеров Дазая, и тот моргает, а в груди у него ревёт инстинкт гона альфы. — Неужели то, что мы уступим, действительно будет так уж неправильно?       — Чуя—       — Всего раз, пока у тебя не закончится гон, — молит рыжий.       Затем он ловит губы Дазая в поцелуй, но альфа может лишь частично сосредоточиться на этом, потому что Чуя продолжает бессмысленно тереться об его эрекцию.       Выгнув спину, чтобы прочувствовать всё, Дазай поднимает руку и нащупывает одну из ягодиц Чуи, подушечки его пальцев впиваются в кожу так сильно, что вот-вот и могут остаться синяки. Рыжий стонет и запускает большой палец под резинку боксеров Дазая, начиная стягивать их.       Он поднимает взгляд, пока оттягивает ткань с дороги, и на его лице появляется игривая ухмылка. Голубые глаза дерзко сияют. Потому что Чуя, возможно, и хрупкий по-своему, но он не боится Дазая.       От одного только вида этого у Дазая перехватывает дыхание.       — Ты уверен? — спрашивает альфа.       Его голос звучит сдавленно и так отчаянно: он разрывается между желанием сопротивляться и желанием взять омегу.       Хотя, а почему он вообще сопротивляется? Потому что его друзья отговорили его от этого? Из-за того, что могли подумать другие?       Чуя не какой-то ангел, чтобы, не дай бог, испачкать его своими грязными руками.       Чуя хочет его.       Каждая частичка тела рыжего умоляет, чтобы он трахнул его.       Поэтому Дазай хватает Чую за бёдра и, одним резким движением, роняет его на кровать, меняя их местами. Чуя слегка вскрикивает, удивлённый такой внезапной переменой, но всё ещё широко улыбаясь и покусывая губы в игривом предвкушении, пропитанный ароматом солнца и желания. Сладкий запах его смазки бьёт Дазаю в голову, вызывая головокружение.       Это обрывает слабый контроль, который Дазай до сих пор сохранял над своими гормонами.       Когда он наклоняется, чтобы жадно прильнуть к губам омеги, то мельком видит огненно-рыжие волосы, разметавшиеся по белым простыням, словно огонь, словно ореол. Вожделение бушует в его груди, сжимая сердце, усиливая настойчивые движения его бёдер.       И, когда он освобождается от клетки своего нижнего белья, Дазай клянётся, что будет сцепляться с омегой, пока тот не потеряет сознание. Пока тот не закричит в экстазе, роняя с губ его имя. Он клянётся, что—       Дазай просыпается в гостевой комнате Одасаку с мокрыми от пота бинтами и сердцем, колотящимся где-то в горле. Его голова резко поворачивается к другой стороне кровати. Пусто. Ни Чуи, ни омеги, кусающего губы, никакого запаха, кроме свежего аромата кондиционера для белья.       Трясущимися пальцами альфа трёт глаза.       Пиздец.       То есть он сейчас вот в таком отчаянии, реально?       Как бы. Он никогда не был святым, но эротические сны о поэте-чиби с красивыми глазами пробили планку конкретно ниже.       Да, Чуя был одним из немногих омег, с которыми Дазай общался. Возможно, за исключением Хацуё, он был единственным привлекательным. Да, он постоянно был в мыслях Дазая в течение нескольких дней. Да, «он мне не нравится» и «низкие чиби даже не в моём вкусе» были откровенной ложью, но... но Чуя был для него никем.       Ему даже не очень-то нравился этот Чибикко. Он точно не нравился ему настолько, чтобы портить себе жизнь.       Правда?       У него вообще есть выбор?       «Но это всего лишь эротический сон», — пытается думать альфа. «Они были у тебя о тысячах людей, и тебе было всё равно. Помнишь тот, про медсестру? Он был вообще дикий. Секс по телефону, прикинь; поздравляю, мозг, ты действительно можешь быть креативным, вот это да. Но это не значит, что у тебя были чувства к медсестре, которую ты видел один раз в жизни. И это не значит, что у тебя есть чувства к Чуе сейчас. Не заставляй это звучать так, будто это означает что-то более глубокое или что-то в этом роде — с чего бы вдруг?».       Он просто опасно возбуждён. Как сказала Йосано: Чуя просто случайно оказался рядом, заполнив его разум и готовый к тому, что его будут использовать против его воли для снятия стресса. «Наше подсознание вытворяет странные вещи» и всё такое прочее.       Фрейд тоже определённо согласился бы с этим. Дазай был человеком, у которого были грязные мысли и которые он не мог контролировать, вау, никогда такого не было, и вот опять. Ему не о чём беспокоиться.       «Но по ощущениям мы всё делаем правильно, разве нет?».       Нет. Теперь, когда сон медленно тает с наступлением утра, просачиваясь сквозь щели бодрствующего мозга Дазая, это отчётливо ощущается неправильным.       Это ощущается внезапным и неуважительным.       Теперь, рассуждая здраво, Дазай понимает, что он просто зациклился на единственном новом симпатичном личике, попавшем в поле его зрения. Боже, его разум отвратителен. Никогда ещё он так сильно не хотел увидеть Йосано и сделать укол.       Он просто хочет вернуть себе хоть какой-то чёртов контроль над своим телом.       Когда он откидывается на подушку и делает глубокий вдох, он всё ещё чувствует прикосновение Чуи к своему телу под бинтами. Под кожей.  

- - -

      Чуя напрягается, когда видит, как Дазай входит в Люпин вместе с Одой, его чёрное пальто и бледная кожа контрастирует с более светлым плащом второго альфы. После их последней переписки, Дазай пропал без вести почти на неделю, и Чуе пришлось иметь дело с теми крохами информации, которую он смог раздобыть у Оды и Анго.       По правде говоря, Чуя не ожидает увидеть его так рано и без предупреждения.       Тем не менее, Дазай выглядит расслабленным, когда кивает, приветствуя баристу, до того, как подходит к Анго, Чуе и Липпману за их стол.       Липпман морщится в его сторону, но Дазай опускает плечи и ничего не говорит. Когда Чуя осторожно спрашивает его, как он себя чувствует, альфа лишь пожимает ими, словно ситуация с его гоном вообще его не беспокоит. Гораздо хуже, он ведёт себя так, будто между ними ничего не произошло.       — У меня всё онемело от укола, — говорит Дазай. И улыбается. — Но всё в порядке, сейчас мне намного лучше.       Но Чуя не совсем уверен в том насколько тот укол был хорош, но Дазай не выглядит в настроении для необоснованного допроса.       Чуя глотает тысячу вопросов — почему ты до сих пор не выглядишь так, будто ты в порядке? Почему не написал мне? Почему не поблагодарил меня за то, что заботился о тебе, как никто никогда прежде — ночь напролёт? Чуя изо всех сил старается участвовать в разговоре.       Однако, когда Ода начинает говорить о своих детях, Чуя воспринимает это как сигнал отойти к стойке под предлогом взять себе ещё Мерло. Заказывая бокал, он остаётся на месте, разделяя тишину с барменом. У Оды Сакуноскэ не было своих детей, но он взял на воспитание сирот, чтобы вырастить их, как своих.       Некоторые люди пытались осудить такое решение, особенно когда он взял детей, которые ещё не проявились, но правда заключалась в том, что Одасаку был достойным человеком. Его сердце обливалось кровью, когда он не мог использовать свои возможности, чтобы помочь несчастным.       Если его статус богатого мужчины-альфы мог ему помочь, он не видит в этом ничего плохого.       И всё же вся эта тема всё ещё вызывала у Чуи мурашки по коже. Он молча потягивает вино, избегая разговора и надеясь, что никто не втянет его в него обратно.       Чуя никогда не хотел детей, сколько он себя помнил.       Может быть, однажды он найдёт кого-то, кто заставит его изменить своё мнение и захотеть завести их. Может быть.       Но до тех пор...       — Ты задумчивый.       Чуя вздрагивает, его хватка над бокалом вина становится жёсткой, когда его тело дёргается. Он ослабляет хватку, прежде чем поставить его, но издаваемого им сдавленного звука достаточно для того, чтобы заставить Дазай хихикнуть.       — Извиняюсь. Не хотел тебя напугать.       Брови Чуи взлетают вверх.       — Ты меня не напугал.       — Врунишка, — говорит Дазай, но это звучит с улыбкой. Как будто он знает, как будто гордится своим маленьким трюком. Это интимная улыбка, которая пробивается сквозь его многочисленные маски, и Чуя подозревает, что это жутко редкое зрелище.       Чуя закатывает глаза, когда Дазай садится на пустой табурет рядом с ним. Удивительно, но у него нет с собой стакана.       — Хорошо, окей? Ты победил. Я задумался.       Дазай ухмыляется.       — Одасаку настолько тебе надоел, что тебе приходится убегать?       Чуе колеблется, касаясь губами кромки стакана, пока обдумывает вежливый ответ.       — Нет. Ну, да. Я имею в виду, это не его вина, — говорит Чуя ровным голосом. Я понимаю Оду-сана и того, как он может хотеть детей. Не знаю. — Он пожимает плечами.       — Наверное, я просто не понимаю этого, потому что сам их не хочу.       Дазай хмыкает. Похоже, он уловлетворён этим ответом, по крайней мере, Чуя понимает это по тому, как он наклоняет голову.       — Я тоже их не хочу.       «И всё же, у тебя их двое», — хочет сказать Чуя.       Двое детей, две бывших жены и твёрдый идеал: никогда не полагаться на помеченного партнёра.       Чем больше Чуя пытается сделать это незначительным, тем больше это кажется довольно печальным способом, чтобы жить.       Но он так же предполагает, что это слишком легко для альф, как Дазай: заводить детей в обществе, которое ожидает, что омеги и беты будут теми, кто будет с этим разбираться. Повязать кого-то, должно быть, казалось им действием без последствий — просто очередным актом доминирования.       Чуя прикусывает язык и заглушает металлический вкус крови вином.       Омега даже не может представить Дазая отцом с двумя детьми. Альфа не похож на человека, который ценит время, проведённое с кем-то, кто не может обсудить литературу смерть и хороший алкоголь.       Обычно для таких вещей требовалось хотя бы закончить среднюю школу.       — Я просто... я могу только предполагать, что Ода-сан делает это, потому что может, — пытается объяснить Чуя, опасаясь того, как он путается в собственных словах.       — Все рады завести детей и представлять их в будущем, пока твой классный руководитель не начинает поощрять тебя найти альфу и завести детей, потому что вот в чём состоит твой природный талант.       Чуя чувствует взгляд Дазая на себе, ту смесь любопытства и превосходства, которая была частью его обаяния. Однако иногда Чуе хотелось вдарить ему по лицу; сейчас был один из таких моментов.       — Извини. Дело в том, что если я буду, ну... ты понимаешь, заинтересован в этом, то мне придётся иметь дело с этим дерьмом. Пришлось бы уйти из университета. Что отстойно.       Дазай качает головой.       — Да, для нас это попроще, — говорит он. Ответ простой — отстранённый. Несмотря ни на что, несмотря на отсутствие сочувствия в этом ответе, Чуя оценил сухую искренность комментария.       — Я знаю, что у Оды-сана только добрые намерения, — настаивает Чуя.       — Но никто не навязывает ему это, вот что ты хочешь сказать.       Чуя пожимает плечами.       — Да чёрт, без разницы. Я не знаю, что несу, — уступает он.       Чёрт, возможно, дело было в алкоголе и в теме разговора. В том, какой она была несправедливой. Один альфа старается изо всех сил использовать своё положение, чтобы помогать детям и дать им будущее, а Чуя пытается бороться с ним, вываливая на стол разговор о привилегиях.       Должно быть, он звучит как полный придурок.       — Ты говоришь, что это нечестно. И ты прав. — Слабая улыбка скользит по губам Дазая. — Знаешь, в ночь похорон моей жены я был с хостесс.       Чуя напрягается, его глаза тут же обращаются на Дазая.       Невозможно было принять сожаление в голосе Дазая за любовь. В его ответе было много стыда, но ни грамма любви.       — Это не—       — И это ещё не всё. Я вижусь со своими детьми раз в пару недель — или меньше, если получается. Они всегда жили с моими родителями, и никто не просил меня посвятить свою жизнь им.       Его губы дёргаются, но невесёлая улыбка никуда не исчезает. Боже, он выглядит так, будто вот-вот рассыплется.       — Так что ты прав. У нас есть привилегии, и это приятно, но у некоторых из нас их быть не должно.       — . . .       — Просто, я думаю... Одасаку делает так, будто это выглядит как лёгкий выбор, когда в действительности это не так. — продолжает он. — Ода хороший человек, Чуя. Я — нет.       Слова тихо выскальзывают с его губ, как будто Дазай на самом деле не собирается так много рассказывать, и это неприятно резонирует с мягкой джазовой музыкой Люпина на фоне.       Глаза Чуи сужаются.       — Зачем кому-то вообще говорить такое?       — Потому что это правда, — отвечает Дазай. Хотя кажется, что он жалеет о своих словах в тот же момент, как их произносит.       Вот, написано у него на лице. Я сказал это, дело сделано.       — Прости за непрошенную искренность. Ты пытался доказать свою точку зрения, и я не хотел взваливать тебе на плечи весь этот разговор, — говорит Дазай, явно пытаясь отступить на безопасную территорию.       Но Чуя не собирался отступать.       Он бросает взгляд на столик своих друзей, но его рука смещается по липкой поверхности стойки ближе к Дазаю.       — Ты не плохой человек. Это всегда намного сложнее, чем это, — говорит Чуя.       — В самом деле?       Чуя хмурится.       — Я вёл себя как засранец, пока Ода говорил о спасении сирот. Ты совершил какое-то сомнительное говно. И что с того?       Возможно, думает он, мы заслуживаем друг друга.       — Есть множество способов выразить боль. Даже если общество не одобряет это.       Дазай замирает, и Чуя хочет взять его за руку, — Боже, омега мечтает иметь достаточно смелости, чтобы сжать руку Дазая и покончить с этим. Часть его умоляет признать это магнитное поле, эту гравитацию, что сталкивает их вместе.       Но он не забыл, как резко Дазай отступил, когда Чуя попытался прикоснуться к нему за пределами Люпина. Он помнит ощущение бесконтрольности собственного тела из-за команды альфы.       — Но это не означает, что ты не достойный.       Медленно Дазай кивает сам себе.       Почему его слова ощущаются как долгожданное отпущение грехов?       Воспользовавшись преимуществом расстояния между их табуретами, Дазай качается в сторону и опускает голову на плечо Чуи.       Чуя на секунду напрягается, теплая волна удивления пробегает по его телу, но он не отталкивает Дазая. Он просто вздыхает и бормочет что-то о том, что Дазай «слишком высокий, чтобы эта поза была удобной», но не отстраняется.       Если Анго или Одасаку и наблюдали за ними, то они тоже не остановили их.       Господь не стёр их в порошок.       Никаких призраков прошлого не материализовалось из воздуха.       И материя мира не рухнула, когда щека Дазая коснулась плеча Чуи, и их ароматы смешались воедино, и они почувствовали, что разблокировали что-то.       Дазай тихо вздыхает.       — А что насчёт Одасаку? Как ты думаешь, детям нужна омега? — спрашивает он.       Чуя сглатывает, пытаясь найти хороший ответ, несмотря на беспорядок, зародившийся в его груди.       Он бросает взгляд в сторону, пытаясь уловить что-то в выражении лица Дазая, но со своего места всё, что он может видеть, это копну взъерошенных тёмных волос и очертания носа.       Рыжий всегда хотел поцеловать Дазая — это было своего рода само собой разумеющимся, когда альфа выглядит так, но тому сейчас нужны были объятия. Он выглядит как ребёнок под дождём, и это разбивает сердце Чуи.       Ему хочется заключить Дазая в свои объятия, заставить его замолчать и стереть весь страх, таящийся в глубине этих настороженных янтарных глаз.       — Я думаю, им нужен человек, которому не плевать, — медленно отвечает он.       — Хм.       — Ода-сан справляется, серьёзно, — Чуя улыбается, поднося бокал с вином ко рту. Ему кажется, что оно даже стало вкуснее, после того, как они с Дазаем продолжили разговор.       — Моя сестрица говорит, что детям нужно, чтобы их любили, так что к черту второй пол опекуна. Всё остальное — полная хрень.       — Хм, — почти мечтательно отзывается Дазай. У Чуи было предчувствие, что тот съедет с темы разговора; догадка переходит в уверенность после следующего комментария альфы.       — Значит, у тебя есть сестра.       Чуя мычит, оставляя стакан и с радостью подхватывает попытку сменить тему.       — Да, она детский психолог, — говорит он. — Но не вываливай на меня всё сразу, м-м, засранец? В отличии от Оды-сана, я не стану терпеть перепады твоего настроения.       Дазай тихо фыркает.       — Всё в порядке. Присутствие Чуи рядом немного помогает.       Чуя посасывает щёку изнутри, балансируя между возможными значениями этих слов.       — Не привыкай к этому, — бормочет Чуя, его рука зарывается в волосы Дазая. Осторожно. Нервы альфы оттаивают под этим прикосновением, и он плавится как масло под рукой Чуи.       Через мгновение, Дазай медленно поднимает голову и выпрямляется.       — ...Хочешь ещё, Чиби?       Чуя вздрагивает.       На какой-то дикий, дичайщий момент, он подумал, что Дазай говорит о детях.       Что не имеет никакого смысла вообще, но в ту секунду, когда его разум установил эту взаимосвязь, Чуя оказался заблокированным, его мозг отказывался двигаться дальше. Восклицание «хочу что, прости?» уже медленно приближалось к его горлу, когда он понимает, что альфа указывает на его пустой стакан.       Чуя согласно наклоняет голову. Он пытается выровнять дыхание, стараясь не показаться слишком удивлённым.       — Ты меня споить пытаешься, хренов Дазай?       Дазай робко ухмыляется.       — Карлика вроде тебя? Это не займёт много времени.       — Чего?!       Дазай смеётся.       — Никуда не уходи, — говорит он, элегантно соскальзывая с табурета и вставая на ноги. — Мерло, правильно?       Чуя кивает. На мгновение он почти упускает этот невероятный, маленький, ошеломляющий факт, что Дазай запомнил его заказ.       Он знает, что ему принести.       Он знает, как его обслужить.       Может, это вообще ничего не значит, но грудь Чуи горит, а улыбка растягивается на его лице.       И когда его глаза следят за Дазаем, наблюдая, как тот заказывает им напитки, он позволяет себе надеяться, надеяться, надеяться.

-

      «Это Дазай. Я недоступен, я потерял телефон или не хочу отвечать. Оставить сообщение или нет, мне всё равно».       Бип.       «Осаму. Привет. Это я, Хацуё. Снова.       Боюсь, мне придется попросить твоей помощи. У Юмено были незапланированные расходы, ты же знаешь, какие дети, и— и тебя это не волнует. Разумеется.       Просто... помоги нам, ладно? Мы не хотим заставлять меня рассказывать людям о том, что ты сделал, не так ли? Как ты пренебрегаешь своей семьёй.       Я не боюсь публичности. И тебе это известно. Я...       Я тебя люблю. Люблю, Осаму, и ты это знаешь. Но посмотри, что ты заставляешь меня делать.       Перестань игнорировать мои звонки.»