Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю (Серия: Змий; Часть 1)

– Что между этими двумя происходит? – спрашивает Эзра сержанта, когда последний из непрошенных гостей наконец покидает их столик с надменно выплюнутым напоминанием прислушаться к его предупреждению насчет эль Сиерпе. Пульцифер обдумывает его вопрос, рассеянно крутя в руке стакан с вином. – Это долгая история, – уклончиво говорит он, мимолетно встречаясь взглядом с Эзрой. Затем вновь отводит взгляд и качает головой. – И не моя она, чтобы ее рассказывать. – У меня полно времени, сержант, – возражает Эзра, проглатывая крутящийся на языке язвительный ответ.  Ему нужно наладить контакт с солдатами, поэтому цапаться с сержантом – не совсем хорошая идея.  Он наклоняется вперед, положив локти на стол. Пригибает голову, чтобы поймать недоверчивый взгляд широко распахнутых глаз.   – Послушайте, сержант, мне только что совершенно недвусмысленно угрожал смертью человек, которого я до сих пор ни разу в жизни не видел. И если бы я хорошо разбирался в поведении людей, а я, как мне кажется, хорошо в этом разбираюсь, я сказал бы, что вы и сеньор Кроули считаете этого джентльмена в какой-то мере причастным к вчерашней засаде. Поэтому, что бы здесь ни происходило, я более чем уверен, что меня уже впутали в это дело, хотел я того или нет. Он демонстративно игнорирует издевательски-горькую усмешку сержанта при слове «джентльмен».  Продолжает гнуть свое. – Более того, это теперь мой город, сержант. Я в ответе за то, что здесь происходит. И я должен знать, если двое граждан в моем городе собираются устраивать разборки со стрельбой. Сержант прищуривается, задирая бровь с таким выражением, будто слова Эзры его одновременно и позабавили, и удивили.  – Смею заверить вас, капитан, – говорит он, – что дон Антонио ничего подобного предпринимать не будет. Не знаю, заметили вы или нет, но при нем нет ни шпаги, ни пистолета. – Да, заметил, – задумчиво отмечает Эзра. – И мне кажется это очень странным для кабальеро его положения. – Он человек миролюбивый, – пожимает плечами Пульцифер.  Но Эзру это не убеждает. Он видел, с каким выражением Кроули смотрел на Морнингштерна. Видел, как он напрягся, поджавшись, как смертоносная змея перед прыжком. Почувствовал темную, опасную энергию, волнами исходящую от этого человека и удерживаемую, казалось, одной только силой воли. Нет. Никакой Кроули не миролюбивый, Эзра в этом уверен. Так он и говорит сержанту. Сержант долго молчит, задумчиво уставившись на дверь, за которой скрылись Кроули и Морнингштерн. Свой рассказ он начинает тихим, еле слышным через разделяющий их стол голосом. – Семья Кроули… они всегда были добры к людям, всегда были готовы помочь, готовы бороться за правое дело....  Он улыбается, взгляд его теплеет от воспоминаний.  – Было время, отца дона Антонио называли сборщиком мусора. Если над слугой издевался его господин, если кому-то было плохо там, где он жил – дон Рафаэль всегда готов был принять их в свой дом, защитить их, обеспечить им безопасность. И сын его пошел по его стопам. Это дон Антонио вытащил мою…. Он запинается и неожиданно краснеет аж до самых кончиков ушей.  – … мою подругу, Ану, из плохой ситуации. Спас ей жизнь, вообще-то. И Ана… она, не задумываясь, отдаст свою за дона Антонио. Как и все остальные слуги на ранчо Кроули. Бьюсь об заклад, вы не найдете более преданной компании во всей Калифорнии. Он в нерешительности закусывает губу, пристально и недоверчиво поглядывая на Эзру. Затем, как будто решившись, резко выдыхает и тоже наклоняется вперед, снижая голос до шепота.   – Я обязан дону Рафаэлю своей должностью, – говорит он, морщась, когда на лице Эзры отражается удивление. – Несколько лет назад кто-то устроил засаду на офицера, который вез зарплату для солдат сюда в Лос-Анджелес. Офицер был убит, деньги украдены. А через несколько дней после этого сумку с деньгами нашли у меня в казарме. Меня подставили, но никто бы не поверил такому, как я – не испанцу.   – Кроме дона Рафаэля, – догадывается Эзра.  Пульцифер кивает.  – Он единственный, кто встал на мою защиту. Он и его сын. Они уберегли меня от расстрела. Даже помогли с расследованием моего дела. Эзра изумленно выдыхает, пытаясь увязать эту информацию с образом бесцеремонного, назойливого денди, с которым он общался несколько минут назад. Неужели человек может так сильно измениться? Или, может, это было всего лишь маской?   – Они сумели найти настоящего преступника? – слегка рассеянно интересуется он. В голове роем кружатся вопросы о молодом доне. – Сумели. – Сержант кивает снова. – Это, кстати, был один из людей дона Люция.  Он выразительно смотрит на Эзру, и Эзра недовольно хмурится, сжимая губы.  – Любопытно, – бормочет он. – Грабеж, угрозы телесными повреждениями…. У этого человека есть еще какие-нибудь хобби? – Сомнительные деловые сделки, жестокое обращение с пеонами, похищения, пытки, убийства…. – мрачно отвечает Пульцифер, и в напряженном голосе его слышится еле сдерживаемое отвращение. Эзра просто ошарашен. Он понимает, что выглядит довольно глупо, пялясь вот так на своего сержанта с открытым ртом и чуть ли не вылезшими на лоб глазами, но ничего с собой поделать не может. Перечень преступлений Морнингштерна просто ужасающ, как ни крути.  – Как этот человек до сих пор гуляет на свободе? – интересуется он. Потому что, даже если часть того, что рассказал ему Пульцифер, правда, Морнингштерн давно уже должен был гнить в тюремной камере.   – Связи, – просто отвечает тот. – Связи и власть. У дона Люция везде свои люди, даже среди уланов. Любые улики против него пропадают или уничтожаются, не успев попасть к судье в Монтерей. И нет никаких гарантий, что этот судья заведет против него дело, даже если такие улики и попадут ему на стол. – Пульцифер пожимает плечами с выражением беспомощной ярости. – Мы просто не знаем, как далеко простирается его влияние. – И что, никто так и не пытался с ним справиться? По юному лицу сержанта пробегает тень, и он опускает взгляд, крепко сжимая в руке стакан.  – Семья Кроули пыталась, – тихим, глухим голосом говорит он, и у Эзры возникает ощущение, что ему не понравится то, что собирается рассказать ему сержант.       Он оказывается прав.  – Дона Рафаэля и его жену похитили по приказу дона Люция. Их пытали и убили, а потом их тела вывалили на дорогу перед ранчо Кроули, дону Антонио на показ. – Пульцифер еще больше понижает голос, не обращая внимания на застывшего в ужасе Эзру, и добавляет: – Дон Люций ранил дона Антонио, чтобы остановить его. Забрал его младшую сестру Беату в заложницы. Если дон Антонио попытается сделать хоть шаг против него, сеньорите Беате конец. Эзра судорожно глотает. В горле до боли сухо. Это… ох, это многое объясняет. Вот причина того страха, что он увидел в глазах Кроули, когда Морнингштерн заговорил о его сестре – этот мерзавец издевался над молодым доном, напоминая ему о той опасности, в которой находилась его сестра. Чтоб тот не дергался, чтоб знал свое место.  Эзра не может себе даже представить, каково это таким жестоким образом лишиться сразу обоих родителей и в тот же день потерять сестру, и жить в постоянном страхе, что потеряет ее навеки.       Его сердце сжимается от сочувствия молодому дону – полная противоположность приливу ярости, который он чувствует по отношению к самодовольному англичанину. – Где дон Люций держит юную сеньориту? – спрашивает он, удивленно замечая, что руки его сами собой гневно сжались в кулаки. Пульцифер с сожалением качает головой. – Никто не знает, – мрачно говорит он. – У дона Люция слишком много имений, ее могут держать в любом из них. И каждое из них охраняется вооруженными людьми, которые совершенно спокойно пристрелят любого на месте. – Значит если дон Антонио попробует вломиться в любую из его гасиенд, его просто застрелят, и его сестра тоже поплатится за это жизнью, – резюмирует Эзра, оцепенело проводя рукой по лицу. – Как он может… как он выдерживает все это? – потрясенно выдыхает он. – Я не смог бы даже смотреть в сторону этого человека, не порываясь насадить его на шпагу. Как он…. Сержант молча поднимает стакан, залпом допивает вино. – Дон Антонио никогда не подставит под угрозу безопасность своей сестры, – говорит он наконец, переводя на Эзру строгий, пристальный взгляд больших голубых глаз. – Надеюсь, вы будете настолько же осмотрительны в этом вопросе, команданте.    Эзра щетинится от такого грубого намека, но сержант выглядит искренне обеспокоенным, и он решает махнуть на это рукой.  – Дону Антонио повезло, что у него такие хорошие друзья, сержант, – примирительно говорит он, и с удовлетворением отмечает одобрительную улыбку, мелкой рябью проскользнувшую по губам его собеседника.    Пожалуй, налаживать отношения с солдатами будет не так уж и тяжело.   *** – Команданте! Молодой капрал – Санчес, если ему не изменяет память – врывается в кабинет с дикими от волнения глазами. – Там…. Дон Начо и дон Люций… они… они там на площади и…. – Он судорожно сглатывает, по-совиному хлопает глазами, затем выпаливает: – Вам лучше выйти туда, команданте. Эзра не ставит слова капрала под сомнение. У него от одного упоминания имени Морнингштерна встает дыбом шерсть; он прекрасно понимает, что ничего хорошего от этого человека ожидать не приходится. Поэтому он встает из-за стола, хватает ножны и выбегает на улицу следом за взволнованным капралом.     Площадь забита до отказа толпой зевак – разношерстное море людей, колышущееся в беспокойном возбуждении.  Это нехорошее возбуждение.  Такое возбуждение, которое обычно предшествует кровавой разборке.  Он спешит вперед, проталкивается в центр толпы, где для будущих дуэлянтов расчистили небольшой пятачок. И замирает как вкопанный. Там в одном конце расчищенного для них круга с искаженным от гнева лицом стоит Игнасио Торрес – дон Начо, как его называют местные жители.  В одной руке у него зажата шпага. Другой он вцепился в лацкан пиджака высокого рыжеволосого мужчины, которого тщетно пытается оттолкнуть в сторону.  Этот мужчина – Кроули, внезапно осознает Эзра – крепко двумя руками держит дона Начо за плечи, не давая ему сдвинуться с места. А в другом конце, в нескольких футах от Кроули, со шпагой наголо стоит Морнингштерн, с насмешливой ухмылкой наблюдая за двумя донами. – Отпусти меня! – рычит дон Начо, сильнее отталкивая молодого человека. Но Кроули выигрывает и в росте, и в силе, и очередная попытка дона столкнуть его с места ни к чему не приводит.  – Дон Начо, прошу вас, – умоляет Кроули хриплым, напряженным от тревоги голосом. – Не делайте этого. Он убьет вас! – А что ты предлагаешь мне делать, а, Антонио? – с болью отчаяния в голосе выкрикивает пожилой дон. – Этот мальпаридо* приставал к моей дочери. Моей дочери! – Вы предпочитаете, чтоб он также лишил ее отца? – резко, неумолимо рявкает в ответ Кроули. В толпе кто-то громко ахает. Бледная девушка с карими, опухшими от слез глазами подается вперед, заламывая дрожащие руки. – Папа, прошу вас, не надо!  Дон Начо отступает, обреченно опуская плечи. Отчаянный крик дочери видимо затушил огонь его ярости, подорвав пыл. Он глядит на стоящего перед ним молодого человека, и лицо его искажает гримаса разочарования.  – Что с тобой стало, Антонио? Было время, ты первый рвался бороться с несправедливостью. А теперь…. – Он качает головой, горько добавляя: – Твой отец не стоял бы в стороне, не позволил бы какому-то монстру оскорблять юную сеньориту. Он никогда не стоял в стороне.   По лицу Кроули пробегает тень, и он морщится как от боли. – И посмотрите, куда это его привело, –глухим, безжизненными голосом огрызается он. Кроули отпускает плечи дона. Делает небольшой шаг назад.  – Прямые столкновения ничего не решают, дон Начо. Вы можете использовать другие, правовые каналы. Это.… – Он усталым жестом указывает на обнаженную шпагу, которую старый дон все еще держит в руке. – … Это приведет только к вашей смерти.  В тихих словах скользит мольба о прощении, молчаливый призыв к пониманию.  Они остаются неуслышанными. Губы Торреса сжимаются в еле заметную полоску, черные глаза с отвращением прищуриваются.  – Наверно, это к лучшему, что дон Рафаэль умер, – ядовито выплевывает он. – Если бы он знал, что его единственный сын превратился в труса, это наверняка убило бы его.     Кроули отшатывается, как от удара, лицо искажается болью. Он открывает было рот, возможно, желая оправдаться, защитить себя от такого жестокого обвинения. Но передумывает. Закрыв на мгновение глаза, он тяжело, медленно выдыхает, натягивая на себя бледную маску отчужденности. Сухо кивает дону, поворачивается и скованной, деревянной походкой уходит прочь сквозь ошеломленно расступившееся перед ним кольцо зевак.   Громкий издевательски-радостный гогот Морнингштерна звучит ему вслед.