Часть 7
29 марта 2024 г. в 16:46
К тому моменту, как Эзра возвращается наконец на ранчо Кроули, проходит действительно много времени. Он совершенно измотан, как психически, так и морально, но, в то же время, он исполнен внутреннего спокойствия, какого не испытывал уже годами. Потому что впервые за много-много лет он чувствует, что ситуация наконец изменилась в его сторону, и он не может поверить своему везению.
И Эзра догадывается, кому именно он обязан этим внезапным везением, и на губах от одной этой догадки играет изумленная, усталая улыбка.
Гасиенда стоит, окутанная теплыми сгущающимися сумерками позднего летнего вечера. Из дома не доносится ни звука. Большинство слуг, похоже, уже легли спать, но в салоне все еще горит свет, а значит кто-то все еще не спит, ждет.
Эзра привязывает лошадь и быстрым шагом пересекает дворик, стараясь не шуметь. Но, очевидно, у него это недостаточно хорошо получается, потому что едва он успевает поднять руку, чтобы постучаться, как тяжелая деревянная дверь открывается ему навстречу.
– Команданте, – приглушенным голосом тепло приветствует его Анафема.
– Прошу прощения за столь поздний час, сеньорита Гаджет, мне пришлось задержаться.
– Называйте меня Ана, прошу вас, – поправляет она, отмахиваясь от его извинения. – И не переживайте, сеньор, мы ждали вас.
И вот она уже ведет его внутрь и, кивнув в сторону дальнего угла комнаты, подносит палец к губам, призывая его к молчанию. Эзра прослеживает направление ее взгляда и чувствует, как распирает от нежности сердце при открывшейся взору картине. Там, в плюшевом кресле у камина, развалившись в неудобной, нарушающей все законы физики позе полулежит-полусидит Кроули с уютно распластавшимся у него на груди Уорлоком, и рука Кроули защитной змеей обвивается вокруг хрупкой фигурки Уорлока, не давая ему упасть. Оба они крепко спят.
– У патрона не получилось особо поспать прошлой ночью, – в качестве объяснения предлагает Анафема, бросая на Кроули полный глубокой нежности и беспокойства взгляд. – Сеньор Уорлок попросил, чтобы дон Антонио поведал ему что-нибудь еще из своих историй, и они оба заснули во время одного из рассказов, – с теплым смешком добавляет она.
Эзра кивает, не в силах вымолвить ни слова. Просто стоит и смотрит на них обоих. Он отмечает про себя мирное выражение на лице Уорлока, наполовину скрытом темной занавесью рассыпавшихся волос. Отмечает по-детски абсолютное доверие, с которым тот растаял в объятиях Кроули, прижавшись щекой туда, где под тонкой тканью рубашки бьется сердце рыжеволосого дона. Отмечает и то, как смягчились во сне черты лица Кроули, делая его моложе; глубокие морщины беспокойства стали не так заметны; смягчился горячий, буйный пыл, бурлящий под внешним лоском деланой аристократической скуки. При взгляде на него создается такое впечатление уязвимости, что у Эзры возникает внезапное, нестерпимое желание его защитить, утолить невообразимую боль его утраты, уберечь от любого вреда.
У Эзры не хватает духу будить его.
Но все же, Уорлоку пора домой, да и ему тоже. И та поза, в которой лежит Кроули, то, как повернута набок его голова – это просто не может быть удобным.
Эзра кусает губу, ненавидя себя за то, что собирается сделать. Подходит к спящей паре и нерешительно протягивает руку, легонько прикасаясь к плечу хозяина гасиенды.
Кроули напрягается всем телом, мгновенно начеку. Отуманенные сном глаза распахиваются, слегка близоруко щурясь на нависающего над ним Эзру.
– О, Эзра, – хрипло приветствует он и пытается выпрямиться в кресле, не потревожив Уорлока. – Простите, я, кажется, ненароком заснул.
– Ничего, все в порядке, – с улыбкой успокаивает его Эзра, все еще держа руку на его плече. Почему-то прерывать физический контакт ему совершенно не хочется. – Это я должен извиняться. – Поясняет в ответ на вопросительно вздернутую бровь Кроули. – Что разбудил вас. Мне кажется, вам нужно было поспать.
Кроули слегка смущенно улыбается в ответ. Осторожно пожимает плечами. – Я вчера вечером увлекся одной очень интересной книгой. Никак не мог ее отложить. И я даже не заметил, что поздно засиделся, пока не услышал пение птиц за окном.
– Ага, – скептически кивает Эзра. Почему-то ему кажется маловероятным, что Кроули не спал всю ночь именно из-за какой-то книги. Но он решает не давить. Считает, что дон сам ему все расскажет, если когда-нибудь будет к этому готов.
– Как все прошло? – шепчет Кроули, и в его голосе читается неподдельный интерес, реальное беспокойство.
Эзре от этой заботы становится по-странному теплее на душе. А сам наводящий вопрос дает ему прекрасную возможность проверить одну свою теорию.
– О, должен сказать, это была очень интересная встреча, – начинает он, стараясь звучать беспечно, несмотря на бешено колотящееся сердце. – Началось все ужасно, как я и ожидал. К тому времени как я туда подъехал, Гарриет, моя бывшая, и ее муж, уже давно сидели в кабинете судьи за закрытыми дверьми. Мне пришлось ждать снаружи больше часа, пока они судье все уши прожужжали. Судья уже все решил еще до того, как я вошел к нему кабинет. Я представил ему свою сторону, свои аргументы, я всю душу выложил этому судье, а он меня, похоже, даже не слушал. И, судя по тому, как ухмылялись мне Гарриет и ее муж-толстосум, я понял, что все кончено. Я проиграл.
Он скрежещет зубами, вспоминая это. Руки сами сжимаются в кулаки. Потому что это было слишком низко, даже для Гарриет. Потому что она знает, как много значит для него Уорлок. Знает, сколь многим он пожертвовал ради этого мальчика. Он ушел из семьи, чтобы обеспечить Уорлоку лучшую жизнь, (ведь, как справедливо отметила Гарриет, имя посла могло открыть для него намного больше дверей, чем жалкое звание капитана); он бросил многообещающую военную карьеру, чтобы переехать в этот пыльный городок в пустынной глубинке, только ради того, чтобы быть рядом с сыном. Чтобы Гарриет вот так вот сговорилась забрать у него сына, опорочить его имя, назвать его плохим отцом и ненадежным человеком.... Это… это просто переходило всякие границы.
Ногти слишком сильно впиваются в ладонь, и он чувствует резкий укол боли. Заставляет себя расслабиться, разжать кулаки, урегулировать дыхание. Концентрирует внимание на мирно спящем Уорлоке, на потемневшем от тревоги взгляде Кроули.
Свободной рукой он придвигает к себе стоящий поблизости стул. Садится, чтобы оказаться на уровне глаз Кроули.
– И вот я стою перед судьей в полном отчаянии, – говорит он, ловя его взгляд. – Ожидаю его окончательный приговор. И тут происходит престраннейшая вещь: в кабинет заходит помощник судьи и объявляет, что там в коридоре ждут свидетели, которые хотят дать показания о моей репутации, показания в мою защиту. Они заходят в кабинет – дюжина самых богатых, самых уважаемых донов здешнего пуэбло во главе с никем иным, как сеньором Торресом. Вы можете себе такое представить?
Кроули медленно качает головой, но взгляд его при этом становится настороженным, и Эзра понимает, что вышел на верный след. И он идет по нему дальше, как собака по запаху.
– И я не могу. Ведь, поймите, некоторых из этих донов я вообще практически не знаю, а они берут и говорят судье, какой я замечательный, добропорядочный гражданин, как много хорошего я сделал для нашего пуэбло, какие прекрасные у меня отношения с сыном…. Откуда они вообще могли все это знать?
Вопрос Эзры зависает в воздухе в ожидании ответа, но все внимание Кроули вдруг оказывается поглощенным замысловатым кружевным узором на жабо его рубашки. Эзра находит его внезапное смущение на удивление милым.
Он наклоняется вперед, сжимает пальцы руки, которая все еще лежит у Кроули на плече. Ждет, пока опасливый взгляд последнего вновь не возвращается к его глазам.
– Судья вынес решение в мою пользу, – доверительно сообщает он, чувствуя, как в голосе до сих пор сквозит недоумение происшедшим. – У нас с Гарриет остается совместная опека. Гарриет не имеет права урезать мои часы с Уорлоком. Более того, учитывая характер моей работы, тяжелый рабочий день, стресс и большую ответственность – это я цитирую слова судьи, представьте себе – она обязана идти мне навстречу, когда бы я ни потребовал провести время с сыном.
Лицо Кроули расплывается в улыбке, глаза сияют от искренней радости. – Это замечательно, Эзра!
– Весьма, скажу, замечательно, да! – От ответной улыбки у Эзры начинают болеть щеки. – Спасибо вам! – от всего сердца добавляет он.
Бровь Кроули дергается, выражение лица вновь становится настороженным. – За что? – с опаской спрашивает он.
Эзра качает головой. – Дорогой мой, вы – единственный во всем пуэбло, кому были известны мои обстоятельства. Поэтому, поправьте меня, если я ошибаюсь, но я так полагаю, что этими благоприятными переменами в моей судьбе я каким-то образом обязан именно вам.
Слова Эзры как-то странно смущают Кроули, и тот неловко поеживается, насколько это позволяет ему поза, в которой он сейчас находится.
– Я…. Ну, допустим, я съездил поговорить с доном Начо после того, как вы уехали, – неохотно признается он. – Но все, что я сделал, это объяснил ему вашу ситуацию. Сказал, что, если вашей бывшей жене удастся получить полную опеку над сыном, ее ничто не будет связывать с этим пуэбло. И, если муж ее получит пост где-нибудь в другом месте, вы также вынуждены будете отсюда уехать, а мы в результате потеряем первого за столько лет достойного команданте. Я сказал дону Начо, что считаю, что мы не можем себе такое позволить. Дон Начо с этим согласился. – Он пренебрежительно пожимает плечами. – Это дон Начо поговорил с остальными донами и убедил их прийти вам на помощь. Он заслуживает вашей благодарности. Я-то практически ничего не сделал.
– Практически ничего не сделал? – едва не захлебнувшись воздухом, ошеломленно повторяет Эзра. Потому что он своими глазами видел, с какой открытой враждебностью и презрением обращался Торрес с Кроули; своими ушами слышал позорные, унизительные слова, которые он бросил Кроули в лицо. Он даже представить себе не может, чего Кроули стоило проглотить свою гордость и обратиться к этому человеку за помощью. И у него просто в голове не укладывается, что Кроули сделал такое ради него, ради Эзры! – Друг мой, вы спасли меня!
Кроули недоверчиво фыркает. Открывает было рот, вероятно для того, чтобы опровергнуть заявление Эзры.
Эзра не дает ему такой возможности.
– Кроули, этот мальчик – моя жизнь, – шепчет он. Волна благодарности к этому человеку заполняет его до краев, грозит разорвать по швам. – Вы понимаете это? Я….
Он тяжело сглатывает. Заставляет себя немного отстраниться. Рука его невесомой, робкой тенью остается лежать на плече дона.
– Я был ранен на войне, я говорил вам?
Кроули медленно качает головой. В широко раскрытых золотистых глазах отражается недоумение такой, казалось, странной сменой темы разговора.
– Ну да, был. – Эзра проводит свободной рукой по левой штанине, скрывающей уже давно заживший шрам. – Провалялся несколько месяцев в полевом лазарете. Ранение было… серьезным, критическим даже. Доктора боялись, что я не выживу, и в какой-то момент мой лейтенант решил написать моей жене похоронку. Само собой разумеется, – с горькой ухмылкой добавляет он, – учитывая мое последующее выздоровление, это привело к некоторым довольно неприятным разговорам после моего возвращения с фронта.
– Гарриет вас не дождалась, – догадывается Кроули.
– Нет, – подтверждает Эзра. – Хотя, я подозреваю, что она положила глаз на посла задолго до того, как получила оповещение о моей преждевременной кончине.
Он закрывает глаза, на мгновение окунаясь в воспоминания тех лет: радость возвращения домой, сокрушительное разочарование и боль измены, а затем отчаяние и горечь одиночества.
– Когда я вернулся домой, я был еще очень слаб, и когда я узнал, что мой дом больше не был… не был домом, что мое место уже было занято другим…. Это… эм… это привело к тому, что... мне было очень плохо. Я более чем уверен, что, если бы не Уорлок, я бы…. Ну, в общем….
Он отводит взгляд, не желая видеть жалость на лице Кроули. Резко отмахивается, кривя рот в горькой, шаткой улыбке.
– Дело в том, Кроули… дело в том, что… мой сын – это все, что у меня есть. Без его любви, без его присутствия в моей жизни, меня бы давно уже не было. Если с ним что-то случится… если… если я потеряю его, я….
Он на мгновение зажмуривается. Эмоции хлещут через край, глаза щиплет за закрытыми веками. Когда он вновь открывает их, его совсем не удивляет, что лицо Кроули выглядит слегка размытым от слез.
– Поверьте… поверь мне, Кроули, ты сегодня спас мне жизнь, – говорит он, пытаясь унять в голосе дрожь. – Это действительно так.
Кадык Кроули судорожно дергается, и он кивает, прошептав хриплое, еле-слышное, – Окей.
– Окей, – эхом повторяет Эзра и переводит взгляд на спящего Уорлока. – А теперь, полагаю, нам обоим пора домой. Мы и так слишком злоупотребили твоим гостеприимством.
– Л-лучше вам обоим переночевать здесь, – неожиданно выпаливает Кроули, когда Эзра, встав, аккуратно поднимает к себе на руки мальчика.
Эзра на мгновение замирает, прижав к груди Уорлока. – Я….
– Время позднее, – перебивает его Кроули, краснея под пристальным, удивленным взглядом Эзры, – сеньор Уорлок уже спит, а в гасиенде более чем достаточно уютных комнат, где вы сможете спокойно переночевать.
– Кроули, это… тебе не стоит так...
– Я настаиваю, – вновь перебивает Кроули.
– Почему? – с искренним удивлением шепчет Эзра. – Зачем ты делаешь все это
для меня, для нас? Ты… ты ведь меня почти не знаешь.
Кроули тяжело поднимается с кресла. Потягивается, треща позвоночником и выпрямляя свою до невозможности долговязую фигуру. Улыбается, глядя на Эзру своими невероятными медово-золотистыми глазами, которые, кажется, смотрят ему прямо в душу. Эта теплая улыбка, этот пристальный взгляд – они пробуждают что-то в Эзре, что-то вроде воспоминания, ощущения дежавю. Но ощущение это слишком мимолетно, и оно исчезает, прежде чем Эзра успевает его как следует обдумать.
А простой, спокойный ответ Кроули и вовсе лишает способности мыслить.
– Я знаю тебя достаточно.