Явление

Воланд удобно расположился в кресле и придвинулся к столу, складывая перед собой руки в замок. Он ощущал исходящие от оставшейся в кабинете женщины густые и темные эмоции: злость и в то же время радость, тревожность и ощущение справедливости. — Правильно вы с этой нахалкой, — чопорно заявила она, поджав сухие губы. Видимо, решила, что человек, сидящий напротив нее теперь на ее стороне. Она поправила складки длинной юбки и уселась на свое место. — Совсем эти врачи обнаглели. Вы же слышали, что она говорила? Он медленно прикрыл глаза в знак согласия. Легкая улыбка блуждала по его лицу. — Это было грубо, — начал он, — вы не заслужили такого обращения. Но не беспокойтесь, я о ней позабочусь. — Хотелось бы верить, — хмыкнула собеседница и расправила плечи, едва не выгибая спину дугой, — праведные люди могут многое терпеть, но не угрозы судом. А ей это воздастся. Грешница! — Воздастся, — подхватил он, углубляя улыбку. — А что же по поводу вас, Мария Ивановна? — женщина насторожилась и ее левая бровь метнулась вверх. — Убежден в том, что Вера стала для вас настоящей наградой. Долгожданный подарок, позволивший вам обрести место в жизни, почувствовать себя живой. Она вам дорога. И сейчас ей не справиться без вас. Неужели вы готовы сдаться без боя? Сдать ее без боя, — уточнил он, и его лицо вмиг наполнилось серьезностью. Уголки губ опустились, а лицо помрачнело, словно на солнце набежали тучи. — Это так, — женщина принялась нервно теребить ремешок сумки, сгибая и разгибая его бесконечное число раз, — счастье быть матерью стало самым большим в моей жизни. И этот выбор мне дается не просто. Но вы же понимаете? Путь ее бессмертной души не окончиться земной жизнью. Это ее переливание не спасет мою девочку, лишь отсрочит от неминуемого. А как мне жить после ее смерти? Зная, что обрекла ее чистую и непорочную душу на вечные скитания в Гиене огненной? — Понимаю. Прекрасно понимаю. Я вижу, что вы человек глубоко верующий и, безусловно, это заслуживает уважения. Сам я Библию не читал, но знаю много христианских постулатов. И создал Бог человека по образу и подобию своему, — величественно процитировал он, — какой смысл заложен в этих словах, не находите? Мария Ивановна смотрела на него, гадая, к чему же клонит незнакомец. Иногда в голове возникали правильные мысли. Почему он не представился? Почему на нем даже нет халата, а только костюм? Врач ли он? Или кто-то из управления? — Многие понимают эту фразу плоско и буквально. Думают, что великое божество имеет руки и ноги, — он задорно рассмеялся, и женщина машинально улыбнулась в ответ, — вот же околесица! Смею вас заверить, ничего общего со строением человеческого тела Бог не имеет — это уже интерпретация ограниченного человеческого мышления. Но не стоит над этим глумиться, — Воланд стер веселье с лица, — невозможно представить то, что никогда не видел. Воля, — его взгляд темнел и становился острее с каждой секундой, — воля воистину божеский дар. Воля выбирать. Воля мечтать. Воля творить. Человеческая воля безупречна, многогранна и несгибаема. В отдельных случаях, конечно же, — он немного развернулся в кресле, и теперь собеседница видела его профиль. — Какое же низменное преступление отбирать у человека волю, — произнес он, словно вопрошая к самому себе. — Подменять чужую волю на свою, красть чужой выбор, играть людьми и жизнями. — Я соглашусь с вами, но… — Это же не ваш выбор, — он скосил глаза на женщину, и от выражения его лица по ее спине прошел ледяной шар. — Не вы выбираете, как поступить в такой сложной ситуации. Это печально, Мария Ивановна. Мое сердце скорбит от понимания того, что чужая воля постороннего человека, приведет к смерти бедной девочки. Вера не поступит в институт, Вера не станет известным музыкантом, вы не пойдете на ее первый концерт и не отведете к алтарю в белом платье. Не будет легких поцелуев с пожеланием доброй ночи, не будет воскресных походов в церковь, не будет играть скрипка в вашем доме и смеха в нем тоже не станет. Ничего этого не останется. С вами останется лишь чужая воля, указавшая вам как распорядиться жизнью дочери. Мария Ивановна молчала. По ее щекам текли слезы. Когда монолог мужчины прервался, и тишина окутала их обоих, внутри не выдержала плотина, построенная из правил и обязанностей и женщина зарыдала в голос, выпуская боль. Воланд смотрел на нее равнодушным холодным взглядом, не испытывая ни малейших порывов принести слов утешения. Он знал, что его слова семенами упали на землю, готовясь прорасти и вытеснить все, что ему было не угодно. — Идите к дочери, — жестким голосом велел он. — Идите и спросите ее о том, чего она хочет. Я знаю, вы уже приняли решение. И это решение ваше. Гордитесь им и с ответственностью примите его последствия. Мать девочки яростно утирала слезы рукавами трикотажной кофты, едва успевая делать вздох между спазмами и всхлипами. Она смотрела на Воланда, который казался каменным изваянием, пришедшего из мира искусства, но никак не из мира людей. — Идите же! — его тон не терпел возражений и промедления. Над ее головой словно просвистел хлыст. Не чувствуя ни лица, ни рук, ни ног, женщина поднялась с кресла помимо своей воли и направилась к двери. Ее сердце болело и кололо, как будто его сжимала невидимая рука. Сквозь боль и слезы она ощущала счастье. Счастье правильного выбора. Счастье собственного выбора. Внутри Кристины клокотала злость, кипела, бурлила. Пар бил в голову. Она шла по коридору тараном, поворачивая по памяти, но совершенно не замечая никого и ничего вокруг. Как он посмел? Какой он профессор, если не знает ничего о врачебной этике! Так унизить перед пациентом! Еще и приказал ждать его! Не уходить далеко. Словно она теленок на пастбище, который не может отойти дальше радиуса поводка, вбитого в землю колышком. Она ворвалась на пролет пожарной лестницы, который за считанные часы стал негласным местом для курения, надеясь увидеть хоть кого-то из коллег. — Напугала, — Никита вздрогнул от неожиданности и закашлялся, поперхнувшись сигаретным дымом. — Угости сигаретой, — механическим голосом сказала девушка. Никита полез в карман халата. Кристина протянула руку за сигаретой, с удивлением обнаружив, что ее пальцы трясутся. — Тяжелый день? — Да, — она с упоение сделала пару затягов. Разговаривать девушка не была намерена. Он не профессор. Все это чушь собачья. Не стоит и выеденного яйца. Самоуверенный и самовлюбленный придурок! Но ничего, она докопается до правды, какой бы она не была. Выведет его на чистую воду. — Никит, а кто утверждал список? — Как кто. Вячеслав Анатольевич. Он составил. Министерство предложило своих кандидатов. Он своих. Правда, Дмитрий Иванович в последний момент отказался. Вот и заменили на тебя. Кристина смотрела на парня, словно в первый раз его видела. В голове начали складываться паззлы, вырисовывая общую картину, которую до этого она не видела в упор. Воланд в его кабинете. Список на столе. Так вот в чем заключался его визит! Вот что он хотел! Но почему? Почему Дмитрий согласился? — Я пойду, — Никита поспешил скрыться из вида, чтобы не попасть под горячую руку. Это все его рук дело! Сигарета сгорела до фильтра и обожгла ее пальцы. Кристина словно пришла в чувство. Получила отрезвляющую пощечину. Гнев начал сходить, как штормовые волны с побережья, оголяющие пустые камни. Воланд хотел, чтобы она участвовала в расследовании. Неужели он прознал об их личных с Лидией отношениях? Он хочет ее подставить? Чего он хочет? Кристина посмотрела на суетящийся под ее ногами город и обратила свой взор к горизонту. Она не знала, чего хотел добиться этим проклятый профессор, но знала одно — он этого не получит. Почти до самого вечера она успешно исполняла свои обязанности, попутно избегая встречи и беседы с мужчиной, с появлением которого ее налаженная жизнь плавно катилась под откос. Завершая вечерний обход, она уже мечтала скорее покинуть стены когда-то родной и привычной больницы, которая за считанные дни превратилась в арену для испытаний. От медсестер она узнала, что разрешение на переливание девочки больница получила и отчасти доктора это успокоило. Маленькая Вера проживет еще две недели. А там и результаты анализов придут. Иногда в ней прорезался интерес и любопытство, а как же ему удалось получить согласие этой твердолобой фанатички. Неужели действительно нашел подход? — До завтра, — Лидия приобняла ее при случайной встрече в холле больницы. Выглядела девушка измученной и едва стоявшей на ногах. Кристина так и не пересеклась с ней днем, а ведь им было что обсудить. Может это и к лучшему, — подумала она, провожая подругу взглядом до самого выхода, — поговорим в более приватной обстановке. А то у этих стен выросли уши. Ей и самой оставалось немного: добрести до ординаторской, заполнить пару карт и проверить назначения. И все же как хорошо, что она не стала ждать нравоучительной и высокопарной беседы с Воландом, которая в любом случае бы свелась к ее агрессивному и непрофессиональному отношению к пациентам. Да, она устала и вымоталась за день, но хотя бы не испортила настроение. Кристина собрала карты из палат и дошла до заветной двери. Толкнув ее боком, она просочилась в комнату и сразу же отметила, что свет включен, хотя Лидия и врачи дневной смены уже ушли. Настроение тут же отправилась в крутое пике, когда она увидела мужчину, сидящего за ее столом. — Да вы издеваетесь! — И в мыслях не было, — профессор крутил в руках ее стакан, словно на него была нанесена тайная клинопись. На нее он даже не посмотрел. — Я велел вам ждать. Вы этого не сделали. И вот я здесь. — Велел? — с ядом переспросила девушка, — свое начальство я знаю, и вы к ним не относитесь. Так что не в ваших полномочиях употреблять этот глагол. — Оу, какая злость, — мужчина улыбнулся уголком рта. Он со стуком поставил стакан на стол, и окатил доктора презрительным и холодным взглядом темных глаз. — На что же вы злитесь, могу я узнать? — Мне нужно это объяснять? — Кристина знала, что беседа будет похожа на шахматный поединок. Каждый пытается прощупать и промять другого. Ей хотелось сохранить непредвзятость и трезвость рассудка, но один вид собеседника выводил ее из себя. — Какое право вы имели вмешиваться в беседу с пациентом и выставлять меня в столь отвратительном свете? Она с таким же грохотом, как и профессор минуту назад, свалила папки на ближайший стол. Или мчащиеся наперегонки мысли, или стучащее в ушах сердце были тому виной, но ей казалось, что суета больницы остановилась, звуки стихли, как будто они были совершенно одни в огромном здании. — Вы отчитываете меня? — вкрадчивым голосом уточнил мужчина. — А у вас есть на это полномочия, Кристина Александровна? Кажется, мы уже выяснили, что слова стоит выбирать с осторожностью. Свет в ординаторской моргнул и с яркого белого перешел на мутный желтый. Скачок напряжения, не более, и все же стало жутко и непривычно. Девушке вспомнилась лопнувшая лампочка над головой собеседника в день их первой встречи, и тонкое сомнение укололо ее куда-то в грудину. Совпадение? Оба раза? — крутилось в ее голове, — таких совпадений не бывает. Воланд восседал за столом, у дальней стены, между ними было не менее трех метров, и все же девушка чувствовала холод, сгущающийся в комнате. Не головой, нет, она бы себе такого не позволила, а сердцем она понимала, что с этим незнакомцем, который называет себя Воланд, что-то не так. Сколько у него таких имен? И имеет ли он настоящее имя? — Что вы от меня хотели? — девушка не решалась подходить ближе. Нужно лишь поторопить этот разговор, выслушать его претензионный бред, пару раз кивнуть головой и распрощаться. — Много чего, — размыто ответил мужчина, — но начнем мы с того, что меня раздосадовала ваша линия ведения переговоров за жизнь. Так грубо, цинично и даже жестоко. Вы довели бедную женщину до слез, вы знаете об этом? Она так плакала, когда вы ушли, — в изменённом свете комнаты его глаза казались черными. Черными точками, от которых свет не отражался и не освещал. Он уходил в бездну. — Мне стоило серьезных усилий убедить ее не подавать на вас жалобу. — Вы от меня благодарности ждете? — девушка скрестила руки перед собой, интуитивно хотелось закрыться. — Нет, не этого, — профессор ускользнул от ответа, но недосказанность в его речи девушку пугала больше его пристального, немигающего взгляда. — Она дала соглашение. Веру спасут. — Я добилась бы его и без вас, — отрезала Кристина. — Вы уверены? — он склонил голову, оценивая, словно она была товаром на витрине, и его брови плавно пошли вверх, — гордыня закрывает вам глаза. Вы как бык на корриде, бегущий за красной тряпкой. Готовы растоптать всех копытами, лишь было по-вашему. Я прав? — Я не буду на это отвечать, — доктор подняла руки ладонями вверх, жестом показывая, что сдается, — если это все, что вы хотели мне сказать, то, пожалуй, разговор окончен. — Должен сказать, что пока я здесь, по-вашему не будет, — от холода в его тоне девушка резко поежилась. Едкая угроза. — Да что вы тут забыли? — не выдержала она, — что вам здесь нужно! — Я и не собирался возвращаться в Москву. Меня позвали, — спокойно ответил мужчина, — и, хочу признаться, мне здесь нравиться. — А я-то тут причем? Что вы ко мне прицепились? — она понимала, что беседа снова выходит из-под контроля и затягивается, превращаясь в поле брани. — Ваша воля достаточна сильна. Выкована, монументальна. Тем изысканнее и слаще будет тот миг, когда она треснет, и вы будете внимать каждому моему слову, прижимаясь к моим коленям. Так будет. Это не вопрос веры, это вопрос времени. Кристина смотрела на него, на время забыв как дышать. Слова не были шуткой, не были они и фантазией или шпилькой для укола собеседника. Свет снова мигнул, и всего на мгновение вместо профессора она увидела свою тетю. Хищная улыбка и широко расправленные плечи — авторитаризм во всей красе. Чувство собственного превосходства и желание ломать людей в щепки, превращая в подобие тени, дрожащей от любого громкого звука. Ее ломали все детство, подгоняли под себя, били, истязали, морили голодом и снова били за любой проступок и за любое лишнее слово. Тело молило о пощаде, оно было слабым, не видевшего ни сна, ни лишнего куска хлеба. Но дух с каждым ударом плети крепчал, с каждой бессонной ночью становился больше. Шесть лет непрекращающихся страданий и все для того, чтобы кто-то возомнил себя вершителем ее судьбы и хозяином? — Думаете, что сможете сломать меня своими жалкими пакостями? — гнев хлынул по ее венам, превращая все тело в непробиваемую броню. Ноги сами начали приближать ее к собеседнику. Она наступала, ощущая, как шаг за шагом она заполняет комнату, вытесняя могильный холод противника. — Хотите знать, что думаю об этом я? — Воланд расслабленно откинулся на спинку стула и смотрел на нее с любопытством и снисхождением. — Что у вас кишка тонка. Мужчина посмотрел на нее внимательно, долго и изучающе, а потом рассмеялся. Звонко, громко, совсем по-мальчишески, даже зажмурился, снова посмотрел на нее и снова рассмеялся, широко раскрывая рот и не сдерживая себя в нелепом порыве. Кристина смутилась. Это было так весело? — Во истину прекрасно, — отсмеявшись заверил профессор, не убирая улыбку с лица, — это прекрасно! Кристина Александровна, вы очаровательны в своем глупом гневе! Прошу простить меня, но вы б тоже не сдержались, если бы могли видеть себя со стороны. — Надеюсь, сейчас наш разговор окончен? — Я возьму? — мужчина снова поднял ее стакан и быстро перевел взгляд на его обладательницу и снова на него. — Во рту пересохло. И, не дожидаясь разрешения, отпил остывший чай. Губы Кристины скривились от омерзения, в уме она поставила галочку, чтобы не забыть принести из дома новый стакан. Этот она непременно выкинет сразу же, как проклятый профессор покинет ординаторскую. — А почему без сахара? — в его голосе все еще звучал смех, словно он наблюдал за чем-то потешным и забавным. — Тогда я добавлю. Переливание будет проведено с одним условием. Вере заменят лечащего врача. Понимаю Марию Ивановну, с вами сложно работать. — Что? — девушка оторопела от осознания произнесённого. — Что вы такое говорите? — Не переживайте вы так, дорогая Кристина Александровна, — Воланд не скрывал ликования и глумления над собеседником. Последнее слово всегда за ним. — Можете оспорить ее решение на совете директоров больницы, я с удовольствием выслушаю ваши доводы и обвинения, но буду представлять интересы другой стороны. Так больно теряя единственного ребенка выслушивать угрозы и намеки на несостоятельность как родителя. И это в условиях такого скандала. Муж умершей пациентки нападает на двух врачей! Матери угрожают лишением родительских прав! — мужчина развел руки, делая невидимый огромный заголовок в газете, и снова хохотнул, — директора будут в полном восторге! Кристина бессильно повесила руки. Слабость накатила на нее ударной волной, погребая чувства и эмоции. Он знал. Знал с самого начала, что козырь в его рукаве. Дешевый, вульгарный спектакль. И она повелась, сыграла свою роль, развеселила, развлекла. Отвращение ко всему происходящему закрыло ее в кокон. Ее глаза померкли, потускнели в миг. — Не расстраивайтесь, — профессор мило улыбнулся, делая вид, что поддерживает доктора, — я уже нашел замену. Лидия Николаевна безупречно справится с данной задачей. Вы так не считаете? Может, порадуетесь за подругу? Девушка встрепенулась и отшатнулась от него, услышав знакомое имя. Будь он проклят. Да будь он проклят! Новые кусочки паззла встали на места, открывая взору ужасающую картину. — Вот чего вы хотите, — осипшим голосом прошептала она. — Вот в чем замысел. Я буду проверять ход лечения ее пациента, а она — лечить моего. Такое веселье. Как забавно наблюдать за тем, кто первый нападет, и кто кому перегрызет горло, — она посмотрела на довольного мужчину и пальцы сжались в кулаки. — Пока я здесь не будет по-вашему, — выплевывая из себя каждое слово закончила она. — Сотрите с лица это самодовольство. Смотреть противно. Воланд встал и медленно обошел стол. Снова отпил из стакана, не прерывая взгляда, направленного на девушку, словно показывая, что может безнаказанно и беспрепятственно пользоваться всем, что принадлежит ей. Расстояние вновь сокращалось, в голове мигала лампа пожарной тревоги. Он становился ближе, выше, опаснее. Кристина опустила глаза, наблюдая за тем, как чужая тень плывет в ее сторону. Начищенные до блеска ботинки остановились в одном шаге от нее. Время шло. Оба молчали. Девушка смотрела на свой стакан, зажатый в мужских пальцах. На шнурки. Черные и прочные. На идеальные стрелки брюк. На колпачок от шприца, лежавший рядом. — Нет. Не противно, — его голос разрезал мучительную тишину, — увлекательно. Как на представление в театре говорящих игрушек, надетых на руку настоящего игрока. Это было выше ее сил. Она не собиралась терпеть унижения, уж точно не от него. Кристина вскинула голову, впиваясь острым взглядом в умиротворенное и спокойное лицо собеседника. Он был настолько близко, что она едва не задела мужской подбородок. Напряжение между ними сгустилось в нечто осязаемое и плотное. — Ненавижу вас, — процедила сквозь зубы Кристина, — и отдайте мой стакан! Она властно вцепилась в него, мертвой хваткой, вкладывая в похолодевшие пальцы всю оставшуюся силу. Ее ладонь легла поверх его, и от крепкого прикосновения стало мучительно страшно и неловко, но она не намерена была сдаваться. Порез на шее снова заныл, напомнил о себе, словно на него насыпали соли. Кожа была теплой и гладкой и воспоминание о ночном визите тут же всплыли на поверхность как поплавок. Дуэль продолжалась. Профессор едва заметно сузил глаза, разглядывая в сопернике то, что не позволяло сдаться в заведомо проигрышной войне. От изучающего взгляда Кристину отвлекал лишь попеременно переходящий на стороны стакан. Вот он сместился на ее сторону и в следующий момент без видимых усилий мужчина перемещает его на свою. Ни он, ни она на него даже не смотрели. Это походило на перетягивание каната, которое будет продолжаться до тех пор, пока кто-то из них не упадет лицом в грязь. Она старалась не рассматривать его лицо, которое было настолько близко, что виднелась каждая мимическая морщинка около глаз. Каждая родинка. — Как дети, — хмыкнул он и стакан остановился. Сколько бы усилий девушка не прилагала тот оставался недвижим, словно его отлили из меди и сделали частью памятника. — Тогда отпустите, — Кристина рванула рукой на себя, удерживая злосчастный стакан, покрытый ладонью соперника, и комнату наполнил треск лопающегося стекла. Ни один мускул не дрогнул в лице Воланда, он даже глазом не повел. Статичное, отлитое из металла лицо и глаза, от взгляда которых выворачивало наружу. Стало тепло и пальцы заскользили друг об друга. Не веря в произошедшее, Кристина опустила взгляд как раз в тот момент, когда первая бордовая капля упала на пол, разбиваясь об него кляксой. Сквозь ее пальцы сочилась темная, почти черная кровь, но боли она не чувствовала. Медленно, словно во все, она отпустила руку мужчины и из зажатой ладони посыпались окровавленные осколки. — Ой, — девушка отступила назад, прижимая к лицу окровавленную руку и уставившись на битое стекло, купающееся в крови. Капли были на полу, на безукоризненно начищенных ботинках. Стыд и волнение схватили ее под руки, как удалые вышибалы. — Простите. Простите меня, — бессвязно повторяла она, — можно я посмотрю? Противник не обронил ни слова, ни сдвинулся с места и, казалось, вообще не чувствовал боли. Ладонь развернулась, поворачиваясь к ней тыльной стороной, из которой все еще торчал крупный осколок. — Вот черт! — выругалась Кристина и тут же бегло осмотрела соседние столы и, заприметив хлопчатобумажное полотенце, брошенное на столешницу, молнией метнулась к нему. — Будет больно. Надо вытащить, — подрагивающими пальцами доктор осторожно взяла его ладонь в свои руки, аккуратно и почти нежно. Она не понимала, почему говорит это и почему ее так волнует боль того, кто сочувствия к ней не проявлял. Не было времени думать об этом и искать ответы. Уродливый осколок торчал из распоротой кожи, и уверенно взяв его указательным и большим пальцем, девушка резко выдернула инородный предмет, тут же прижимая рану полотенце. Про себя она молила лишь о том, чтобы рана оказалась неглубокой. Кровавые разводы тут же устремились вверх по ткани. Кристина была занята рукой и не видела, что Воланд наблюдает совсем не за обработкой раны, а за ней. Склонившись над ее головой, он втянул в себя аромат ее волос и удовлетворенно закрыл глаза. — Придется зашивать, — слова вернули его в ординаторскую, где в смятении и смущении бессовестно прикрытыми врачебными обязанностями, Кристина пыталась исправить то, что от нее не зависело. — В процедурной были вроде нитки. Это не займет много времени. Рана зияет. Надо ушить края. Ее глаза смотрели серьезно и выжидающе. Он чувствовал, дрожащий как тонкий камертон страх в женской душе и все же она оставалась с ним. Ее пальцы тонкие и холодные, выпачканные в его крови, еще держали ладонь, прижимая к ране кусок ткани. Маленький человек, едва удерживающий страх и стыд, стоял перед ним и смотрел в ожидании ответа. — Так ведите. Игла утонула в коже и вынырнула с другого берега. Девушке казалось, что от напряжения она скрипела зубами и вот-вот на ее лбу покажутся капли пота. Усердно стараясь, она накладывала шов за швом, пытаясь отогнать мысли о том, кому принадлежит рука. Профессор молчал — это радовало и беспокоило одновременно. Она не знала, какой реакции стоит ожидать. Была ли в этом ее вина? В любом случае, она ее чувствовала. Крови стало меньше, протирая рану стерильной салфеткой время от времени, от ее внимания не ушел тот факт, что кровь была густой и черной. По началу, она списала это на освещение, но в процедурном кабинете был не один источник света, и она явно видела свою розовую кожу, покрытую пятнами от волнения. Его кожа имела другую плотность и структуру. Даже режущая игла заходила с усилием. И гладкость тоже не была случайной — линии на руках были настолько поверхностными, что девушка часто теряла их из вида. Иглодержатель сделал финальную петлю в воздухе и узел затянулся. Кристина с облегчением отрезала нить и, покрутив ладонь в разные стороны, оценила свою работу на пять с плюсом. — Завтра тут будет отек. Но это нормально, — она откатилась на стуле от пациента и, стянув с себя перчатки, бросила их на хирургическую палетку. Она говорила быстро и официально, словно сидящий с ней молчаливый мужчина был обычным человеком, который попал к ней на прием. Но он слышал ее истошно бьющееся сердце, ее переживания и волнение, которое только нарастало. Девушка судорожно поправила волосы и, выдохнув, развернулась к нему. — Не мочить. Руку беречь, не нагружать. Дней за десять будет сращение. В первое время от нагрузок может кровить, — Кристина вымученно улыбнулась и, не дав мужчине ответить, встала со стула. — Еще раз прошу прощения. Мне нужно идти. Уже поздно. Из ее суставов словно выдернули связки. Она подошла к двери, словно на шарнирах, ощущая спиной чужое внимание. Дыхание сбилось, шея затекла, и мышцы тянуло усталостью. Она была выпитой до дна, обесточенной. — Вы же меня ненавидите? Девушка обернулась. В глубине души она знала, что в последний момент он выстрелит в нее очередной оскорбляющей фразой или посмеётся над ее работой и усилиями. Но ни желчи, ни противной горечи в его словах не было. Воланд смотрел на нее, ожидая ответа, с доселе ей невиданным выражением на лице. — Это просто моя работа, — на выдохе ответила она и, не оставляя времени для его ответа, покинула процедурную. Мужчина раскрыл перед собой руку, осматривая ровные, выверенные стежки с неподдельным любопытством. Лукавая улыбка озарила его сосредоточенное лицо, а в глазах промелькнул азарт, смешанный с интересом. — Это не твоя работа. Это твой выбор, — его рука сжалась в кулак и, когда снова раскрылась, ни пореза, ни швов уже не было. Игра повернула в неизведанную сторону. Воланд закрыл глаза, вспоминая запах ее волос и ее кожи. Улыбка исчезла.