Всегда был нужен

— Как он? — первое, что вырвалось из Джисона, стоило перешагнуть порог квартиры.       Всю долгую дорогу до дома Хёнджин смотрел на друга и думал, что тот себе все пальцы от волнения поломает, так сильно выкручивал их, почти неестественно. Даже замечания Бан Чана не помогали. В машину Джисон уже залез с полностью отсутствующим лицом, ведь сразу после трогательного разговора с отцом, его поймал отец Кихёна. И каким бы бесстрастным и строгим Хан не хотел казаться, угроза от мужчины его напугала и заставила дёрнуться. Тот почти нагло приблизился к нему в пустом коридоре, своим телом прижав к стене, и с улыбкой произнёс, что просто так с рук Джисона отчисление сына не спустит, ведь можно было просто всё изначально замять, а не раздувать «конфликт». Альфа, конечно, отпихнул от себя подобие человека, не менее надменным голосом отметил, что за свои проступки все должны нести наказание, а наказание для Кихёна вообще чуть ли не сказочное. И посоветовал лучше договориться с родителями омег о недопущении начала уголовного дела, чем угрозами раскидываться. В глазах мужчины Джисон видел желание ударить, но стоило его тонкому пальцу указать на камеру возле которой они стояли, отцу Муна пришлось пыл укротить и торопливо уйти. Напоследок заверив, что это ещё далеко не конец. И к навалившимся эмоциям примешалась яркая тревога за Минхо. Вдруг всё могли узнать? О насилии, о препаратах, о том, что его опьянённого себе забрал Хан. Своего студента. Вместо того, чтобы на месте помощь оказать. А если ещё и о неправильных чувствах узнали бы? Хан почти сожрал себя изнутри, пока в своём безмолвии гонял тягостные мысли туда-сюда. Хёнджин же и Бан Чан первые тридцать минут пытались привлечь внимание друга к себе, но потом переключились на повседневное обсуждение планов на небольшой отдых. — В норме. Проснулся недавно, я отпоил его водой, когда тошнить стало. Когда я уходил из спальни, он родителям собирался позвонить, — мягко ответил Феликс, явно отошедший после паники. — Дорогой, поехали домой, — предложил Хван. — Нет! Вы… Бросите меня? — Джисон стянул серый пиджак с плеч и кинулся расстёгивать белую рубашку, так отчаянно пытающуюся задушить. — У… У меня первый раз дома омега! В моей постели. Я даже не знаю, что делать! — Не истери, детка, — рассмеялся Хёнджин с потерянности друга и немного небрежно его завитые локоны, некрасиво на лицо спадающие, убрал за аккуратные ушки. — Во-первых, а я? Я уже в твоей квартире, как у себя дома. И сколько раз ты спал на диване, пока я валялся в твоей кровати? — Ты не омега! — выпалил Хан и застыл. — Ну, то есть… Ты не та омега… Ну, ты другое существо, которое мне не… Которое я не… Кого моё тело… Сердце, — альфа руками в свои же волосы впился. — Ужас какой. Этот Джисон сломался, несите нового! — шутливо за сердце схватился Феликс. — Мы уже всё поняли. Может, это твой шанс. — Какой? Какой шанс? Я не собираюсь ему свои чувства навязывать. — И не надо. Стоит признаться. Поверь, — Ли склонился к самому уху, — то, что с ним сделал твой остаточный аромат на футболке… Это сильнее, чем можно представить. Дело даже не в запахе, а в том, чей он. Этот мальчик звал тебя. — Вот именно! — в ответ зашипел Хан. — Мальчик. Ребёнок. Он всё ещё мой студент. Между нами… — Девять лет разницы и огромная пропасть в мирах ваших жизней, да-да, мы уже сто раз это слышали, — перебил Хван, фыркнув. — Двадцать один год ему, не семнадцать уже. Через какое-то время он перестанет быть твоим студентом. По крайней мере, лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Просто мягко признайся. Ты столько лет себя изводишь. А он уже сам решит, как ему поступить. — А теперь буду изводить настоящим отказом, а не придуманным в моей голове? Спасибо. — Не будешь питать надежд зато! — воодушевлённый Феликс ярко улыбнулся, потому что заведомо знал, что чувства будут приняты. Может, не так романтично, как хотелось бы. — Проваливайте, предатели! — Джисон шмыгнул носом. — Послушай, ты… Просто позвони, если что, и я приеду. Хочется побыть дома хотя бы один выходной, потому что Ликс работать будет, — выдохнул Хван, притягивая к себе понурого друга. — Минхо много и часто говорил о тебе даже тогда, когда перестал контактировать с тобой. А ещё он присутствовал на всех репетициях, которые ты проводил для студентов музыкального направления, и слушал твой потрясающий голос. Не думаю, что это всё просто так. — Всё будет в порядке. От признаний в нежных чувствах ещё никто не умирал, — Феликс оторвал Хёнджина от Джисона и обнял за талию, к себе притягивая, чтобы в шею поцеловать невесомо. — Мы на связи. Всё самое страшное позади. Только советую всё равно вызвать врача. Его запах очень нестабильный. Пусть возьмут анализы. — Оке-е-ей. — Мы любим тебя, детка, — подмигнул Хван, прежде чем оба парня со звонкими поцелуями в мягкие щёки накинулись на изумлённого Хана, кому глаза пришлось зажмурить от неожиданности.       С искажённым выражением лица Хёнджин подхватил пакет с той одеждой, которая была на омеге после совершённого насилия. Несколько раз Хван звучно выругался и сказал, что выкинет это всё без сожаления, даже если пальто Хана стоило почти одну целую зарплату. Джисон со слезами на глазах провожал мешок со своей почти не ношенной верхней одежной и только вздохнул. Это лучший вариант, чем пытаться отстирать сильнейшие запахи юных альф. Поэтому он торопливо запер за друзьями дверь и тут же спиной к ней прислонился, съехав в самый низ. Его взгляд упёрся в пол. Мысли были совсем не в порядке, как и сорвавшееся с цепи сердце: оно уродливым биением металось под рёбрами, причиняя боль. Признаться? Да они с ума сошли. Всё, чего хотел Джисон, позволить Минхо прийти в себя, чтобы спокойно поехать домой. Помочь преодолеть случившееся. И, может, самую малость, желал провести с ним немного времени. Это же не так ужасно, верно? В этом ничего зазорного же не было? Без позволения увезти парня к себе, заточить в своей квартире и не позволять покинуть её под предлогом плохого состояния — это же просто помощь, да? Хан взвыл. С неохотой поднялся на ноги, поправил раздражающие брюки необычного кроя, плотно обхватывавшие его узкую талию, и со страхом в душе постучал в дверь своей же спальни. Тихое «да» он услышал сразу, но заходил всё равно очень медленно, переживал, словно школьник перед первым важным экзаменом. И представлял то, как со стороны комично выглядел. В пансионе ему всегда удавалось держать себя в руках, даже с Минхо, когда они оставались один на один. Теперь же всё обострилось настолько, что в этом и потеряться уже не казалось чем-то сложным, как и разобраться. Собственные чувства и ощущения подводили к грани, хотелось просто рыком вывалить всё куда-то, чтобы сейчас спокойно зайти в комнату и осведомиться о самочувствии, но голос превратился в звонкое и дрожащее нечто. — Минхо, как ты? — парень полулежал в постели и крепко сжимал в своей руке телефон, а его взгляд был направлен в приоткрытое окно, откуда тянулся ледяной воздух, остужающий беспокойную мелиссу. — Я позвонил папе. Отцу побоялся. Сказал, что у друга пробуду несколько дней, — Ли повернул голову, отчего всю бледность красивого лица можно было оценить в полной мере. — Папа очень обрадовался, что среди альф у меня появились такие хорошие друзья. Но попросил быть осторожнее. А я уже сплоховал, подставившись. — Ох, Минхо, — Хан подобрался к кровати и уселся на самый край, лишь бы не потревожить чужое пространство, — ты не мог ничего сделать. Не вини себя. — Что в пансионе? Все узнают? — Нет! Никто ничего не узнает. Кихён промолчал, как и я. Все альфы, участвующие в этом… Непотребстве, исключены. Тебе нечего бояться. — Я не боюсь. Просто не хочу огласки моему поведению. Было бы неприятно видеть Кихёна. Вам влетело? Тебе… — своими нереальными глазами Минхо смотрел на Джисона с каким-то непонятным восхищением и трепетом. С большой благодарностью. Но Хан не позволял своим мыслям на этом делать акцент. — Меня отстранили. Указ, вероятно, выйдет после каникул. Ничего серьёзного, — заверил альфа. — Мне жаль! — Всё в порядке, — еле заметная улыбка, — смогу расправиться со всеми делами за это время. Да и в тишине от бесконечных вопросов побыть.       Оба понурили голову, старательно зрительного контакта избегая. Несколько раз Джисон порывался открыть рот, однако никаких слов с губ не слетало, лишь задушенные выдохи, словно решался на что-то. Осторожно спросил о желании сходить в душ, на что Минхо просиял, заходясь в кивках — хотел смыть с себя всё. Это породило в Хане жажду действовать, пока обоняние стойко игнорировало беспокойство мелиссы и её кислые нотки: переживал, боялся, чувствовал себя неловко. От этого мужчина только противный ком горечи проглотил, не желал он таких чувств. Хотел окружить омегу заботой, помочь ей оправиться, однако она боялась и его, даже если вслух этого не произносила. Молчком Джисон вытащил из своего шкафа свежую толстовку, огромное полотенце и упакованные мягкие тапочки. Берёг для себя на более холодную погоду, хоть его пол и хорошо нагревался, ноги всегда мёрзли, что даже в колени отдавало. Тёмные боксёры и спортивные штаны тоже вытащил, рассматривая их дольше нужного, прикидывал на взгляд, залезут ли на красивые мягкие бёдра. А после, со стопкой вещей, резко обернулся к постели, возле которой стоял Минхо, ноги крест на крест поставив. Против воли Хан взором осмотрел всё тело: оно пестрело небольшими синяками то тут, тот там — последствия тренировок и соревнований, но больше всего приковывали именно следы вязкой смазки, полупрозрачной паутиной по коже растянувшейся. Потому-то боксёры и штаны были снова убраны на пустую полку в шкафу: сейчас в них не было смысла. Принятым из чужих рук вещам Ли кивнул и попросил напомнить о расположении ванной комнаты. Хан раздумывал, было ли это моментом того, чтобы время растянуть, или же нет. Но проводил омегу в ванную, объяснил все махинации с включением света, ведь руки отремонтировать всё так и не дошли, а потом торопливо скрылся в спальне, когда Минхо, забывшись, обнажаться начал.       С огромным удовольствием Джисон переоделся в привычные поношенные спортивки и ту самую футболку, совсем мятую после долгого сжатия ткани небольшими ладонями. От неё ещё тянулся мягкий шлейф травянистого запаха, что казалось немного забавным. Все его близкие, кто дорог сердцу, имели природные ароматы трав, так приятно сочетающиеся друг с другом. У папы это была свежескошенная трава, идеально сливающаяся с отцовским аиром — потрясающая смесь. До сих пор в памяти было свежо то, как, совсем маленьким, Джисон прибегал ранним утром к родителям, забирался в постель и нежился в этом райском смешении звуков двух влюблённых сердец. А теперь истончался до урчащего создания, внюхиваясь в свою же футболку, где его родной аромат слился с ароматом юной омеги. Стоило себя поймать за тем, что впервые вырвалось из горла, Хан себя по щеке ударил, дабы отрезвить. Спятил. Поплыл настолько, что начал делать то, к чему только омеги способны были. Тряхнул головой, натянул ткань на себя, всё же неосознанно запахами наслаждаясь, и кинулся перестилать постель для Минхо. Светлое постельное бельё сменилось чёрным с переливающимися нитями серебристого и золотистого цветов, и, как уже научили, подложил под простынь пелёнку. Хотя отметил, что матрац всё равно уже пропитался и пропах насквозь омегой. В этой комнате, на этой кровати Хан пообещал себе больше не спать — лёгкое чувство подступающего возбуждения его крайне сильно пугало и выводило на гневные эмоции. И чтобы хоть немного избавиться от них, он с силой избил ни в чём не повинные подушки, прежде чем на них наволочки натянуть. Своему открытию в мир постельного белья он всё ещё был рад и благодарил Феликса за когда-то подаренный комплект. Количество стирок одеял сократилось в разы. Поэтому, гордый проделанной работой, Хан любовался чёрными тканями и надеялся, что Ли будет комфортно. — Хён, — тихий голос раздался неожиданно, отчего Джисон дёрнулся. — Я там тебе пол залил. По привычке не закрыл кабинку душевой, а потом обнаружил отсутствие слива. Чем мне можно убрать там? — О, не переживай, — рассмеялся Хан, ведь по первости тоже так залил пол. — Я всё сделаю. Отдыхай. — Прости, я такой проблемный. — О, нет-нет. Всё в порядке. Но нужно врача вызвать. Твой запах… — Нестабилен, я тоже ощущаю и всё ещё нехорошо чувствую себя. Да. Я заплачу… За всё. Отработаю… И кушать хочется, — руки Ли вцепились в низ длинной толстовки, натягивая её как можно ниже, но Хан стоически не смотрел на красивые ноги с тонюсенькими тёмными волосками: всё, как и должно быть у омег. — Ох, Минхо, не говори ерунды. Я всё сделаю, вызову врача и закажу доставку еды. Сможешь немного потерпеть? — Джисон удерживал себя от того, чтобы не прикоснуться к чёрным мокрым волосам, некрасиво прилипшим к лицу, отчего эмоции было сложно разобрать, но кивок он увидел. — Полежи. Я оставил пульт от телевизора на столике, если хочешь, можешь пока посмотреть что-нибудь. — Спасибо, Джисон-хён.       От обращения Хана передёрнуло, и он резко, неестественно выпрямился в спине. На негнущихся ногах вышел из комнаты, а после громко захлопнулась дверь в ванную. Минхо улыбнулся. Ещё никогда он не видел своего наставника таким растерянным, по-домашнему милым, совсем свободным от сковывающих движения костюмов и норм. Тихое «милый» слетело с его губ, пока по сердцу тепло разливалось. Оно всё иное перекрыть не могло, однако мягкая забота, осторожная, распускалась чем-то приятным. Словно дома, под защитой родителей. Да ещё и запах такой родной, как в деревеньке, где море цветочных полей было, которые недалеко от дома протягивалась огромными гектарами красоты и природы, пока их многоэтажками не застроили. А потом вновь воспоминания ножом по душе; рука к телу; тонкие пальцы под толстовку, к ягодицам, дабы коснуться ануса. Опять. Края ещё припухшие, ощущения болезненные — альфа был большой, но тогда не чувствовался дискомфорт. Ли слишком хорошо помнил, чего желал, сидя сверху. Сложно было отрицать физическое удовольствие, зато легко нежелание его от кого-либо из тех, кто касался. А трогали все. Везде. Беззастенчиво и нагло, а ещё внутрь пальцами проникали — Ли скривился. Смазка снова потекла по ногам. Её стало значительно меньше, эффект препарата отпускал, и Минхо даже знал ответ на вопрос «почему». Запах Джисона. За столько времени ему впервые удалось почувствовать от этого альфы хоть что-то, кроме неуместных парфюмов, за какими тот старательно прятался. Ли всегда хотелось чихать от неподходящих ноток того или иного аромата, а теперь всё встало на свои места, кроме понимания: для чего мужчина скрывался.       Тяжёлым мешком с плотью и костями Минхо уселся на кровать, предварительно стерев следы своей природы с ног ещё влажным полотенцем, доселе покоящимся на плечах. Гадко было ощущать липкость. По сознанию собственная никчёмность била вновь и вновь, да с какой-то остервенелой радостью. Будто всё ставило на место заигравшуюся омегу. Хотела достичь того, что ей не предназначено природой, а по правилам Ли играть не хотел. Ему не нравилось, пускай папа и твердил о роли омег в обществе. Не желалось быть слабым. Да и всем собой на типичного представителя слабого пола Минхо был не похож. Его мечтой был спорт, бокс, драки, где альф на лопатки можно опрокидывать. А ещё танцы. Вот этим Ли тоже горел так, что сгореть был готов на каждой тренировке под восхищённые взгляды студентов. Быть настоящей омегой ему виделось правильным только со своим альфой, но пока такого не нашлось. Поэтому произошедшее только сильнее било под дых, уничтожая все надежды на дальнейшую жизнь: боязнь о вскрывшейся правде, слабость яркая, дикая, убивающая всю мотивацию, страх не встретить своего партнёра. Потому-то и голова безвольно опустилась, нос защипал несдержанно — перед горькими слезами. Смиренно покорно, словно приговорённый к смерти, Ли сидел на свежем белье и сминал в своих руках чужую безразмерную толстовку, под которой пряталось его обнажённое тело. Даже в одежде он теперь чувствовал себя голым. Порочным. Грязным. Хотя долгий душ должен был смыть хотя бы часть тех прикосновений, какие сознание не хотело воспроизводить, да только дарило слишком отчётливыми картинками и фантомными ощущениями. Препараты сделали всё, чтобы он стал простым существом, так охотно отдавшимся своей низшей природе. И понимание этого безжалостно терзало сердце. Впервые за всю свою жизнь Минхо чувствовал себя невероятно слабым, униженным. Омегой. Впервые к своему полу, к своей природной жажде быть помеченным, взятым, выработалась такая агрессия. Самого себя от себя же и тошнило. — Я заварил тёплый чай, — Джисон вошёл в свою же комнату излишне боязливо, — пойдём, Минхо-я. Еда уже в пути. И врач скоро прибудет. — Хён…       Ли судорожно выдохнул, ещё ниже понурив голову, только бы не позволить тому, кто столько всего для него делал все эти годы так тихо, осторожно, скрытно от самого Минхо, увидеть свою слабость. Потому что сам боялся во взоре круглых глаз рассмотреть отвращение, хотя мужчина не давал ему поводов для таких мыслей. А он же всё знал. Замечательный Хван Хёнджин слишком много любил трепаться с ним о сторонней жизни во время перерывов на поздних репетициях. Он-то с удовольствием и рассказал о том, как ответственно, с какой бережностью и заботой Хан Джисон подошёл к принятию на своё направление единственной омеги. Как опекал со стороны. Гонял надоедливых альф, крутящихся ранним утром почти каждого дня первого курса возле двери Ли. С каким восхищением рассказывал о достижениях юной омеги. С каким трепетом протирал все медали и кубки, а после бегал в медицинское крыло, чтобы узнать у врача о состоянии тела лучшего спортсмена. Как сам высчитывал дни до предположительных течек, чтобы в случае чего успеть позвонить родителям, хотя не полностью понимал работу омежьего организма. И ещё много мелочей, которые даже родители не делали. Такой заботы Минхо не знавал ещё. Нечто новое, однако сложно принимаемое. После случившегося уж точно. Лишь бы не ненависть. — Хён, — ещё тише позвал он, — кому я теперь буду нужен… Такой? — Какой? Это не то, что ты мог предотвратить. И я не мог, мне очень жаль. — Я хотел… Я хотел со своим альфой первый раз… Нетронутым… — Боже, — Джисон содрогнулся. — У тебя раньше никогда не было близости? — другого слова он просто не мог подобрать. — Да. Я знаю, что в двадцать один год это нечто странное, — неловко повёл плечами Ли, будто оправдывался. — Но теперь я никому не буду нужен. Испорченная омега. — Мне нужен! — выпалил испуганно Хан и присел на колени перед постелью. — Всегда был нужен. С первого дня нашей встречи! Минхо. — Глупости, не пытайся меня утешить. — Нет! Нет! Боже, это так наивно, неловко, — мямлил мужчина, но всё же решил высказаться. — Ты мне нравишься. Очень. Давно. Ты прекрасный, такой восхитительный. Ты самая нежная омега, которую я только встречал. Но при этом ты сильный, и я намного слабее тебя. Физически и морально. Ты обязательно найдёшь себе хорошего альфу! Поверь, не всем важен факт… Факт… Девственности. Тем более твой человек точно всё поймёт. Примет. Сделает тебя самым счастливым, слышишь? Ты достоин быть счастливым. — Хён… — Минхо, прошу, не вини себя, не клейми. Во всём всегда виноваты альфы, поверь, я знаю. Много сталкивался с подобными случаями в юности, но тогда… Тогда все эти омеги были мне безразличны. Мне было их жаль, я подписывал петиции о защите. Присутствовал на судах, сочувствовал бедным парням, но сейчас это случилось с тобой. А ты… Ты значишь для меня так много. Моя гордость. Вырос таким замечательным! Ты лучше любого альфы. Они все, вся твоя команда, они ниже тебя, понимаешь? Тебе удалось их замотивировать, заставить понять, что они не высшие существа. Ты чудо. Драгоценность. Твои родители, наверное, очень гордятся тобой? — Минхо растерянно кивнул, роняя крупные слёзы. — Вот, видишь. Ты самое прекрасное создание, какое мне доводилось знать. Очень мне нравишься. Думаю, что я влюблённым в тебя оказался, когда только твои документы изучил. Старый дурак, да? — Джисон-хён… Джисон… — сквозь всхлипы повторял Ли, пока по телу текло неимоверное спокойствие и стойкое ощущение защищённости. Всё вставало на свои места.       Ещё никто и никогда не говорил ему таких вещей, какие лились из ярко очерченных природой губ молодого мужчины. Он любим. Он нужен. Он желанен. Но не телом, а душой. Хан дал это понять. И Минхо плакал. Плакал и продолжал слушать комплименты, которые, как казалось, вообще к нему не относились, от альфы, сидящего у его нагих ног и не смеющего к ним прикоснуться. Тот самый альфа, которого так хотел Ли. Тот человек, кого желало глупое мальчишеское сердце почти с самой первой встречи. Тогда сложно было поверить, что возле трибуны выступал альфа, их наставник, руководитель спортивного направления. Маленький, очаровательный, утончённый, только взгляд круглых глаз пустой и грустный. А потом Минхо и вовсе выше стал, да и комплекцией мощнее, но Джисон оставался таким необходимым. И видеть, как его глаза сияли во время коротких занятий, для Ли стало допингом. К победам, к экзаменам, к жизни. Но то кольцо… В день всех влюблённых он хотел признаться ему. Готовился. Репетировал речь. Но заметил кольцо на пальце. Впервые увидел его. Позже услышал слухи. И всё. Тогда всё потемнело. Конечно, глупо было надеяться. Статный, красивый, сильный альфа и какой-то студент, хоть Ли и лелеял надежду даже на скрытую любовь. А теперь всё оказалось совсем другим. Сидя на коленях, напуганный, растрёпанный, почти плачущий наставник находился у ног и признавался в том, что Минхо готов был разделить уже давно. А запах, вновь прорвавшийся и яркий, молодых ромашек на жарком солнце — манил, не давал шанса передумать. Вынуждал вспомнить о том, как с психами, при резком пробуждении, то самое чёртово кольцо было отправлено в полёт к противоположной стене. И сейчас молча валялось на полу. — Я влюблён в тебя, Джисон. И так расстроился, когда кольцо увидел. А ты… Ты… Бегал от меня, пока я бегал от тебя. Избегал тебя. Придурок… Позволил использовать своё тело… Мы… Мы бы могли… Я бы хотел, чтобы ты был первым… — Минхо плакал. Пожалуй, он мог признать, что первый раз плакал так сильно. Отчаянно. Никакая физическая боль, её последствия, не могли сравниться с тем, что разрывало сейчас. — Люблю тебя.       С трудом, но Хан поднялся на ноги. Сел на постель и прижал дрожащую омегу к себе. Он не понимал услышанных слов, не мог поверить, потому что считал, что это его разум издевается. Но позволял своему запаху окутать Минхо. Разрешал прижиматься к себе и красивым носом в свою смуглую шею утыкаться. Утешал, что-то шептал и крепче обнимал, рук не смея опустить ниже талии. Ли Минхо отличился и тут. Ворвался в его сердце и планировал забрать его себе. Или уже забрал, вырвав из груди.       Хан чувствовал счастье.