* * *
Теперь у них есть проточная вода. Что куда более важно, чистая проточная вода. Отчаяние всегда приберегало ресурсы для себя-любимого. Оставляло достаточно, чтобы выживать, но никак недостаточно, чтобы процветать. Вода из стоков была странного коричневого цвета, и иногда даже Камукура не решался её пить. Но эта вода прозрачная, можно сказать хрустальная, и Слуга занимает себя тем, что водит ладонью по её поверхности, пока набирается ванна. — Как думаешь, насколько в шоке будет Фонд Будущего? — спрашивает он, свободно перекинув руки через края ванны. — Узнав, что они укрывают беглецов? Это слово он произносит будто некий секрет. Будто это что-то, чего ему не следует говорить вслух. Камукура отвечает не сразу. Он вообще редко отвечает моментально. В отражении запотевшего зеркала, так заботливо прислонённого к краю ванны, отчётливо видно, что глаза его прикрыты в раздумьях. Может, даже в расслаблении? Вода здесь горячая, прямо-таки обжигающая, особенно после того, как Камукура сделал... что-то, чтобы починить кран. — Дело номер 001, — начинает он, словно выуживая из памяти, — Камукура Изуру, подлежит эвтаназии за участие в Трагедии, её возглавление и приведение к Абсолютному Отчаянию. — Он замирает, склоняет голову и поднимает палец. Слуга задаётся вопросом, что за картина разворачивается перед ним в этот самый момент. Размышляет, как всё взаимосвязано между собой у него в голове. Он так желает, ужасно желает понять его. Узнать, как он работает. Но даже спустя столько времени, ему этого сделать не удаётся. — Последующие обвинения включают участие в Трагедии в «Пике Надежды» и кровавой расправе над несколькими людьми, являвшимися персоналом «Пика Надежды». — Думаешь, их это всё ещё волнует? — Не думаю, что они легко закрывают глаза на такое, нет. — Хм, — Слуга вытягивает руки. — ...А я? Камукура протягивает ему гребень. Слуга беспрекословно выполняет свою задачу, прочёсывая шампунь через его волосы с приятной отработанной лёгкостью. — Твои преступления в Това-Сити далеко не шуточные, — наконец выдаёт он и наклоняет голову, чтобы погрузиться в затишье, наступившее после расчёсывания его волос. — И всё? — Не то чтобы он жалуется, говоря это. Но звучит именно так. Он ожидал хотя бы чуточку большего. Может быть, даже досье, учитывая его-то преступления. — Ты осторожен, — говорит ему Камукура бесцветным голосом, — и удачлив. Това-Сити был твоим самым феерическим шоу и самой большой ошибкой. Если на тебя что и можно повесить, так именно это. — Его отражение в зеркале теперь почти неразличимо, но взгляд без особого труда пронзает даже сквозь туман. — Кто знает? Возможно, вместо этого они возложат вину на детей. Слуга не уверен, что именно чувствует относительно этой возможности. Это нехорошо.* * *
Камукура много спит. Ему это было известно и прежде, но сейчас, когда им почти нечем себя занять, это становится чрезмерно понятно. Он работает циклами. Спит по двадцать часов, бодрствует по тридцать шесть. Выглядит не очень равноценно. Слуга не настолько глуп, чтобы считать себя умным, и уж точно не умнее самого Камукуры — ни в коем случае. Но даже ему понятно, что это и близко не норма. Он тоже много спит, но там дело совсем в другом. Когда они были в извечном движении, с этой проблемой получалось совладать, но теперь, когда есть шанс на отдых, она бьёт с новой силой. Он спит тринадцать часов. Потом десять. Затем шестнадцать. Будто бы закрывая долг, который оплатить необходимо и насчёт которого он всё время в сомнениях. Теперь его тело тяжело, в голове бардак, и кажется, что всё своё нерабочее время он спит. Прежде они спали посменно. Всегда кто-то был на ногах, всегда кто-то был начеку. И сейчас им больше, чем когда-либо, стоит наблюдать. Предвкушая тот день, когда всё будет раскрыто, и их поймают. Только вот трудно не поддаться ложному чувству безопасности. Мысли о безопасности и переплетении конечностей. Иногда. Часто. Они спят вместе. Шторы задёрнуты максимально плотно, кровать же стоит в самой тёмной части комнаты. Если бы они действительно хотели быть в безопасности, их кровать стояла бы около окна. Легко вылезти, если их загонят в угол, легко разбить по надобности.* * *
Порой он стоит на улице и любуется тем, как ветер перебирает полевые цветы и серебристую траву. Поле, состоящие из них, прямо за домом. Посёлок их, в конце концов, небольшой. Редкий. Ближайший сосед находится на грунтовой дороге, притом сокрыт за деревьями и холмами. На горизонте виднеется основная часть города. Вполне в пределах досягаемости, но достаточно удалённый, чтобы задуматься об одиночестве. — Это воистину удивительно, не так ли? — говорит ему Слуга, когда тот наконец усаживается рядом с ним. — Как же надежда побеждает? — Не знаю, надежда ли это, — повторяет Камукура словно мантру, взглядом сканируя поле, будто выискивая в нём что-то. Слуга не хочет с ним спорить. Не его это дело. К тому же, даже ему вполне известно, что лучше не копаться в безнадёжных душах в поисках чуда. Тем не менее, он прижимается к нему чуть ближе. — Когда я щурюсь, — говорит Слуга в какой-то момент после того, как Камукура долго отмалчивается, затерявшись в своих поисках, — даже похоже на океан. — Хм. — Нам как-нибудь нужно ещё разок съездить к океану, — потягивается он, похрустывая несколькими позвонками. — Было бы здорово, как думаешь? — Хм, — повторяет Камукура, на этот раз более сосредоточенно. Позади них садится солнце. Мир погружается в красные и рыжие оттенки. Ответа он не получает.* * *
Дело вот в чём. Порой он эгоистичен. Он забирается в постель к Камукуре, переплетает их пальцы и просто смотрит, как тот спит. Ему не кажется, что Камукура будет против. В конце концов, они делят постель. И не только постель. Он просто никак не может избавиться от ощущения, что он делает что-то не так. Что, раз разрешения не спросил, совершает ошибку. Несмотря на это, прекрасно знает, что у Камукуры тоже есть склонность наблюдать за его сном. В этом отношении тот куда бесстыднее. Порой он просыпается от того, что Камукура сидит, привалившись спиной к изголовью, прожигая в нём дыру взглядом. Но для Камукуры это было нормой. Наблюдение для Камукуры было нормой. Оно значило, что всё в порядке. У Камукуры, по его наблюдениям, среднестатистическое лицо. Симпатичное, но среднестатистическое. Когда он не сцепляет их пальцы, то позволяет себе обводить черты его лица. Если прищуриться, можно представить, как Камукура становится ещё одним лицом в толпе. Трупом, мимо которого он бы прошёл на улице. Ничего особенного, за исключением безжизненности. На мгновение он может представить, что этот человек может быть нормальным. Он пытается представить его с короткими волосами. Вот это уже почти смехотворно трудно.* * *
— Думаешь, так они счастливее? — однажды спрашивает Камукура, оцепенело глядя на грядку с подсолнухами. Просто так, без причины. Камукура странен со своим: — Как думаешь, они знают, что такое счастье? Или они довольствуются неведением? И оно единственное, что им известно? Слуга не понимает, о чём он говорит. Решает не отвечать.* * *
Единственный раз, когда ему доводилось будить Камукуру — когда он понял, что, возможно, позволяет себе слишком много. Позволяет руке переместиться вперёд, откинуть его волосы, чтобы провести пальцами по линии шрама, которую он так усердно скрывает. Иногда он размышляет о ней. Знает, что не его дело, но не может ничего поделать с любопытством, рвущимся наружу. Он думает, существует для Камукуры стыд. Трудно представить, что он способен испытывать подобное чувство. В другое время за такое смелое неповиновение его бы наказали. По крайней мере, отругали. Его расследование перешло бы границу, которая негласно установлена с момента их знакомства. Будить его — показатель беспечности, неосторожности. — Прости, — бормочет он, отдёргивая руку. Отдёргивая себя целиком. На краешке губ больше, чем просто извинения. И признания в том, что он ничтожество, и что он должен знать своё место, и что же он за Слуга такой, раз позволяет себе заходить настолько далеко за черту? Камукура лишь смотрит на него, нечеловечески неподвижно. Игнорирует осмотрительность и изнеможённость, будто всё время был настороже. Это практически нервирует. Искать во взгляде хоть что-то, чтобы натыкаться на ничто. Постепенно, он возвращается сюда. Плечи его опускаются, взгляд скрывается под полуприкрытыми веками. — Не делай. Больше так не делай, — приказывает Камукура и прижимает его ближе. Словно он заслуживает награды в виде любой ласки. Награды за то, что разбудил его. Этот день он проводит в постели с ним, с Камукурой, лежащим под его подбородок, глядя на кружащиеся в танце в солнечном свете пылинки. Он считает, что должен быть наказан, прикрывая глаза, чтобы присоединиться к нему. В комнате сегодня душно.