* * *
Он по-прежнему в отчаянии. Сказать, что оно угасает, нельзя. Отчаяние — вещь забавная. Оно вцепляется в него, истощает. Он будет дрожать и трястись, захлёбываться в смехе и слезах, пытаться нащупать руку, которой больше нет, и смеяться ещё сильнее, потому что её нет. Отчаяние вырывает из рук самообладание. Он никак не может контролировать ни моментов, ни причин, по которым он впадает в это состояние. Хотя, опять же. Не похоже, чтобы у него вообще когда-либо присутствовало самообладание. Так что, быть может, к этому можно привыкнуть.* * *
Иногда он встаёт рядом с Камукурой и наблюдает за тем, как он готовит. Он не может переплести их пальцы, не может прижаться к нему. Отказывается мешать ему работать. Но всё равно подтаскивает один из их кухонных стульев к столешнице и пялится на вечернюю готовку, подтянув колени к груди и развалив локти на стойке. Иногда это всего лишь овощи, перемешанные с рисом, выращенные в домашних — а может и нет — условиях. Временами это мясо зверя, попавшегося в их капкан. Порой, а точнее чаще всего, рыба. Её легче найти и добыть. Однако совсем не имеет значения, о чём идёт речь — у него нет права жаловаться. Это в любом случае куда лучше, чем то, что он ел с Абсолютным Отчаянием. Той еды он, конечно, заслуживал. На это у него тоже нет права сетовать. Но сейчас ему, возможно, всё нравится куда больше.* * *
Камукура не находил радости в отчаянии, вот в чём дело. Интересовался им — да, конечно. Но несколько лет назад оно ему наскучило. Потому ему ни смешно, ни весело от сцен Слуги. А это ведь то, что Слуга не может просто отпустить, то, за что он цепляется в рьяной потребности. С отчаянием утопающего. Он по сей день полон ненависти. По сей день ненавидит её, ненавидит то, как она просочилась в его личность, став её частью. И всё равно он позволяет ей владеть им, всё равно впадает в неразрываемый круг. Он задаётся вопросом, должно ли это было стать точкой невозврата. К этому ли стремились все годы ползущего отчаяния. Задаётся вопросом, не это ли и есть надежда.* * *
На углу их стола стоит старый телевизор. Настолько маленький, что совсем ненавязчивый. В отличие от радио, на первый взгляд он кажется совершенно бесполезным. Как только Убийственная Игра в «Пике Надежды» завершилась, Абсолютные Отчаяния принялись делать то, что у них получалось лучше всего. Ежедневно на экранах стали появляться документальные свидетельства их разрушений, насилия и кровопролития, нескончаемо мелькающие в пропагандистских и новостных передачах. Порой Слуге нравится смотреть их. Ему хочется знать, чем занимаются его одноклассники. Как они поживают. Бесспорно, Камукура взвалил на себя большую часть лидерства после смерти Эношимы, и с его уходом они станут ещё более разрозненными. Камукура периодически получает новую информацию от Фонда Будущего. Но видеть их действия на экране — совсем другое. Другое, и всё тут. По итогу Изуру протянет руку, чтобы выключить телевизор прямо перед ним. Без слов, одним чётким движением. Он никогда не позволяет ему слишком увлечься их эфирами. Быть может, это и к лучшему.* * *
Иногда Камукура просто сидит и смотрит на него, быстро что-то бормочущего. Никак не вмешиваясь, но пристально наблюдая. Он проследит, чтобы тот не наделал глупостей, пропустит мимо ушей любую брошенную Слугой фразу. Как только он придёт в себя, измученный и измотанный, то с опаской подойдёт поближе. Завалится лежать рядом с Камукурой. Станет впитывать его тепло. Иногда же, совсем-совсем редко, он просыпается в постели. Простыни могут быть запутаны вокруг него, могут быть и откинуты в сторону. Лампа может быть включена, может быть и выключена. Но дверь закрыта всегда, и он всегда один. Такие ситуации странные. Они похожи на пробуждение после падения в ледяную воду, после кошмарного сна. Ему не нравится быть в одиночестве после приступов. Но он опустит взгляд и заметит царапины, которые в беспамятстве оставлял на коже Камукуры. Попытается вспомнить мерзкую, отвратную речь, что скользила с его губ в том состоянии. Тщетно. Выходит не полностью, не слишком удачно. Однако он может предположить, что он говорил, и этого предположения может оказаться достаточно, чтобы понять, почему он один.* * *
Однако, в отличие от радио, они смогли найти ему альтернативное применение. На нём теперь стоит подключённая кассетная магнитола со строенным проигрывателем компакт-дисков. Хоть у них таких и немного, у них есть несколько фильмов, которые можно наспех посмотреть. Правда, делают они это не так часто. Слуге книги всегда были ближе фильмов, а общая незаинтересованность Камукуры распространялась на все сферы. Тем не менее, иногда они всё же его включают. Потому что в некоторые ночи хочется услышать что-то приятное. В некоторые ночи хочется с приятным чувством вспомнить о былом. Вульгарные ромкомы, старые ужасы, ситкомы, всех серий которых у них нет. — У тебя есть талант Абсолютного Режиссёра? — спрашивает однажды ночью, пока на фоне играет «Звонок». Он ещё не взял свою порцию еды, ведь, как и всегда, хочет, чтобы сперва это сделал Камукура, выбрав то, что ему больше всего приглянется. Ему самому в такие времена не слишком важно, что есть. Для него всегда что-то остаётся (у них даже часто бывают остатки!), да и он уже не помнит, когда Камукура в последний раз позволял ему голодать. Но привычки трудно перебороть, и он до дрожи нервничает, когда ест с Камукурой. В конце концов... он ведь всегда может захотеть ещё. Может решить, что Слуге не стоит есть. Слуга не захочет ослушаться или разочаровать его. Потому он ждёт. Вытягивает руки на столе, кладёт на них голову. Камукура над ответом размышляет не слишком долго. — Похоже на то, — говорит он и съедает пару кусочков одэна. — Продюсер. Сценарист. Режиссёр. — Как думаешь, ты бы использовал их? — спрашивает он. — Если бы не Трагедия? Свет над ними мигает, но лишь пару мгновений. — Я не уверен, — Камукура опускает миску. Глубоко вздыхает. — Думаю, у меня много Талантов, которые мне бы никогда не пригодились. Возможно, чересчур много. Если Слуга прищурится, может подумать, что Камукура раздражён. — Однако... если бы он мне пригодился, он был бы «под рукой». Полагаю, это важнее всего. Камукура протягивает руку к горячей кастрюле, чтобы взять ещё одну миску. Он наливает куда больше, чем мог бы налить Слуга — до самых краёв. Он не уверен в том, зачем Камукура так делает. Как бы он ни старался, Камукура никогда не сможет доесть такие порции до дна. Слуга пальцем указывает на призрака, вылезающего из экрана. Улыбается. — Хэй, — решительно говорит он, — это ты. Камукура придвигает к нему миску: — Ешь ещё, — спокойно отвечает он.* * *
Один раз. Лишь раз, совсем недавно, он проснулся у Камукуры на коленях. Изуру тогда обхватывал его за талию. Не из любви. Из контроля и стремления к стабильности. Он помнит привкус железа на зубах, помнит, как тянул его за волосы и как царапал его кожу. Ему стоит как следует напрячься и вспомнить, что он сделал. Что сказал. Камукура никогда не прижимается к нему. Не в его стиле. А сейчас голова Изуру неподвижно покоится на его плече, и, несмотря на мягкие заверения Слуги в стиле «Ты не должен держать меня так крепко, ты ведь знаешь?», он его не отпускает. Взгляд Камукуры оцепенелый. Мёртвый. Они не говорят об этом.* * *
То, что Камукура не силён в уборке — другой разговор. Он умеет убирать. У него Таланты Абсолютной Горничной, Экономки, Прислуги. И дело не в том, что он не может убирать. Он просто... не делает этого. Но Слуга не против убираться вместо него. Отнюдь, ему это вполне по душе. Это придаёт ему цель. Иначе он разленится и будет только спать, спать и спать. У него не хватит выносливости для полноценной работы. У него нет никаких особых навыков, что могли бы пригодиться Фонду Будущего, а даже если бы и были... вряд ли он сможет выдерживать ежедневные поездки в город и обратно. Потому он собирается с силами и убирает. Каждое утро застилает постель, каждый вечер убирает беспорядок. Организует ежедневные маршруты, по которым он собирает мусор и грязную одежду, грязную посуду и старые бумажки. Составляет расписание для мытья полов и подметания веранды, дважды в неделю стирает одежду. Иногда он берётся за задачи посерьёзнее. Чистит шкафчики, приводит в порядок их шифоньеры и комоды. Иногда со всей вежливостью вовлекает Камукуру в перестановку в комнатах. Мужчина, как бы озадачен он этим ни был, всегда поддерживает его в этом. Но спальня никогда не подвергается изменениям. Кровать стоит в углу, шторы вечно плотно задёрнуты. К тому моменту, как он заканчивает убираться, он почти всегда измотан. Это всё, на что он способен. Возможно, со временем он и крепчает, но в конечном итоге после уборки всё равно сворачивается калачиком в постели. Разваливается на ней. — У тебя здоровый румянец, — говорит ему Камукура, осмотрев его. Потому что врачам они не доверяют. Никаким профессионалам не доверяют. Есть только они, они вдвоём, и всегда будут только они. Камукура может сыграть любую необходимую для них роль. С гордостью, пока есть ресурсы на то. Камукура бормочет «Хорошо», и Слуга почти что гордится этим.* * *
Однажды ночью он заговаривает об этом с Камукурой, пока они лежат в постели. Это одна из тех редких ночей, когда он не чувствует необходимости прижиматься так крепко, словно он может раствориться в ночи. Поэтому он просто лежит рядом. Прижав ладонь к обрубку его руки. Вдалеке раздаётся раскат грома. По стеклу уже барабанит дождь. — Разве не было бы здорово, — со всей искренностью начинает он, — наконец-то освободиться от оков отчаяния? Как думаешь, мир стал бы более обнадёживающим, если бы нас не стало? — он практически вздыхает, рассуждая об этом. Глаза Камукуры всё ещё закрыты. — Я не являюсь ни надеждой, ни отчаянием. Я — второстепенный персонаж, ни от чего не освобождённый и ни к чему не стремящийся. И Слуга знает это. Знает и, что были времена, когда Камукура предпочитал вообще не контактировать с миром. Всё ещё предпочитает. Это въевшаяся привычка. Он не хочет быть втянутым в чужие дела, не хочет, чтобы его беспокоили люди по рангу куда ниже него. Проблема, конечно, в том, что бездействие — такое же взаимодействие, как и прямое действие. Камукура достаточно умён, чтобы это осознавать. Они оба знают, что он выше всего человечества, но даже боги способны что-то делать для мира. Он задаётся вопросом, как много отчаяния мог бы остановить Камукура, если бы правда захотел. Как много собственных страданий можно было бы предотвратить. — Может быть, — Слуга почти смеётся. Он не видит в этом слишком много смешного, потому не уверен, почему всё же это делает. — Возможно, освобождение тебя от оков человечества будет к лучшему, Камукура-кун! Камукура на это не отвечает. Лишь после того, как Изуру закрывает глаза, Слуга обнимает его и желает, чтобы между ними было нечто большее. Ему кажется, что он этого заслужил. Заслужил его любви.* * *
Их аптечка заткнута на верхнюю полку шкафчика — спрятана за пределы поля зрения. Пользы от неё немало. В конце концов, Слуга всегда был до жути неуклюжим. Невезучим в плане падений. Пальцы облеплены пластырями, перекрывающими полученные им порезы. Поранился о сорняк в саду, обжёг руку, неправильно схватившись за горячую тарелку. Сегодня разбил стакан. Попытался собрать осколки, но в итоге просто покрыл руку множеством мелких порезов. Камукура не удивлён. — Стоило взять совок, — говорит он, словно это самая очевидная вещь в мире. — И не стоило поднимать битое стекло голыми руками. — Я же не спорю! — заверяет он. — Так было просто быстрее. Было бы больше хлопот, если бы я стал пытаться собрать всё в совок, — он указывает на культю, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. Камукура не спорит. Он больше сосредоточен на том, чтобы тщательно перевязать его раны. Обычно Изуру предпочитает работать в тишине. И обычно Слуга придерживается этого предпочтения. Но беспокойство от разбитой посуды усиливает дрожь в голосе, когда он задаёт вопрос, который, как он прекрасно знает, лучше не задавать. Он не успевает себя остановить. — Тебя беспокоит, — спрашивает он из собственной нужды, — что ты используешь свои Таланты на мне? — Не вижу причин для этого, — тон Камукуры становится осторожным. — Для этого я и был создан. Камукура его трёп уже слушал не раз. О том, что он сам никчёмен, что он, вне всяких сомнений, не заслуживает того внимания, что ему уделяют. Слуга уже давно перестал противиться тому, как Камукура использует на нём свои Таланты. В конце концов, всё, что он делал, было пронизано Талантом. Он был Камукурой Изуру. Он был самим Талантом. Он был... Надеждой. Он был надеждой. Камукура делает глубокий вдох. — В каком-то смысле... Хм. Не думаю, что мне было бы позволено использовать их так снисходительно, сложись всё иначе. Дар той организации я как должное не принимаю. Слуга собирается спросить, что он имеет в виду, но Камукура отходит от темы. — Пусть заживает. Я всё домою, — говорит ему Изуру в приказном тоне. Слуга смотрит на свою руку, обмотанную бинтами по запястье. Он сгибает её, проверяя. Камукура обмотал её идеально, как и всегда. Забрав боль, как и всегда. Снисходительно. Даже он это понимает.