* * *
Дело вот в чём. Он помнит, как Камукура прибыл в город Това. Он всегда был рядом. Смотрел из тени, наблюдал, вычислял. Как, впрочем, действовал и везде. Но прежде место Слуги было ближе к Камукуре. Он стоял в стороне и следовал отчаянию, когда его зов становился чересчур громким. Его место всегда было в служении. Эношиме, Абсолютному Отчаянию, теперь — Камукуре. При этом, оказываясь в первых рядах, он чувствовал себя нездорово подглядывающим. — Вам нравится моя игра? — спрашивает он, протирая чернила маркера спиртовой салфеткой. — Знаете, я ведь усердно над ней тружусь. — Всё идёт в точности, как предполагалось, — говорит Камукура, глядя сквозь него. — Не вижу никаких отклонений. — Раз так, то как Вы думаете, план сработает? Камукура не отвечает. Наконец его взгляд фокусируется и концентрируется на наполовину чистом лице Слуги. Он пялится. Только пялится. — Понятненько, — говорит Слуга, всё так же сияя. — Сюрприз, значит. Как интересно! Камукура окидывает его взглядом, и Слуга чувствует, как по спине бегут мурашки. Тогда он ещё не был привыкшим. Любого его внимания, даже взгляда, было достаточно, чтобы вогнать его в дрожь. — У тебя идёт кровь, — говорит Камукура, будто бы заметив только сейчас. — Да! — бодро отвечает Слуга. Камукура вновь отводит от него взгляд.* * *
Однажды утром, когда они пьют чай, Камукура вспоминает об этом. Слуга, приютившись рядом с Камукурой, читает и выясняет, что осень — лучшая пора для выращивания сельскохозяйственных культур, что есть некоторые культуры, которые он сможет выращивать зимой, если они их найдут, узнаёт разницу между листовыми овощами и корнеплодами. Он тщательно старается не загибать уголки страниц, потому что эти книги ему не принадлежат, держит чашку подальше от страниц, а иногда показывает Изуру отрывок, чтобы он проверил и убедился, что только что им прочитанное — факт. Камукура, напротив, кажется отстранённым. Несомненно, он всегда кажется отстранённым. Но Слуга знает разницу между тем, когда Камукура думает, правда думает, и когда он как будто бы теряется в своих мыслях, ведь в его голове хаотическая мешанина сложной информации и её деталей, которые такие, как Слуга, никогда по-настоящему не поймут. И всё же. Даже он не готов к теме, которую поднимает Изуру. — Комаэда, — начинает он. Замолкает. Ждёт, пока Слуга оторвёт взгляд от книги. — Если теоретически, однажды, я бы захотел спутника. Партнёра. Заместо последователя, — Камукура останавливается. Не отвлекается — будто бы ждёт ответа. И Слуга его даёт: — ... Да? — ... Тебя бы это устроило? Слуга хмурит брови. — Если бы Камукура нашёл кого-то другого... — Было бы больно. Он сразу понимает, что не сможет справиться с непреодолимой, горькой ревностью от нужды разделять человека с кем-то другим. Он знает, что не ему ревновать. Что это, должно быть, какая-то проверка. Потому он тихо договаривает: — Это был бы его выбор, и я бы с радостью служил и его спутнику так же, как служу Камукуре-куну. Камукура почти сразу поднимает взгляд и изучает его. Это немного пугает Слугу, так как он не получает моментальной оценки правильности своего ответа. Потому то Камукура хочет чего-то большего, да только Слуга уже ответил со всей честностью. — Я не это имел в виду. Слуга моргает. Камукура продолжает смотреть на него, словно ожидая, что внутри него что-то щёлкнет, но этого не случается. Это почти разочаровывает. Словно ответ лежит прямо перед, но обжигает руку, стоит к нему потянуться. Слуга не может дать ответа, ведь не понимает самого по себе вопроса. — Неважно, — заключает Камукура и прислоняет голову к плечу Слуги. — Со временем поймёшь.* * *
Не то чтобы он собирается уходить сразу же. Он просто ждёт этого. Его роль в городе выполнена. Камукура, стоит полагать, знает, чем всё закончится. Если он здесь, обращается к Слуге, значит, пора уходить. Несмотря на это, Камукура удивляет его. — Есть кое-что, что мне ещё нужно забрать, — говорит он, выглядывая за край здания, на котором они находятся. — Я не смогу уйти, пока не найду это. Слуга сидит на самом краю. — Оу? — загорается его интерес. — Вам стоило сказать мне. Я бы нашёл это для Вас. — Нет. Это то, что я должен вернуть сам. Слуга это прекрасно понимает. Иногда время не подходит. Иногда приходится ждать. Как например ждать, пока вымрет отчаяние. Он смотрит вниз, на город, и вытягивает ноги. — Ты неправильно заштопал ноги, — со всей уверенностью говорит ему Камукура. — Ах. Должно быть, так и есть.* * *
Неподалёку есть ручей. Прямо у подножия холма. Достаточно близко, чтобы он мог слышать бегущую воду, пока идёт полями. Ручей как бы впадает в пруд недалеко от кромки леса. Тот не настолько глубок, чтобы можно было покупаться, да и вода там мутноватая. Когда заходишь, под ногами больше ила и растений, чем песка. И он действительно этому благодарен. Трудно случайно утонуть там, где даже не поплаваешь. Он уверен, что его удача могла бы найти способ, но так всё же безопаснее. Кажется, безопаснее, когда глубина ему по пояс. Камукура уже сейчас строит предварительные планы на случай, если вода подступит слишком близко к дому. Никаких гарантий на этот счёт нет. Но мало ли. Иногда он прогуливается около воды. Когда ему нечем заняться и ему хочется пройтись в раздумьях. Потому что Камукура сказал, что сидеть дома вредно для здоровья, и, несмотря на всё притворство, он прислушивается к этому. Однажды он ловит лягушку. Красивую, в ярких оттенках красного и зелёного цвета. Он ловит её одной рукой, намереваясь удержать её, чтобы показать Камукуре. Но затем он начинает сильно нервничать: а вдруг он убьёт её, сожмёт слишком крепко и навредит ей так, что Камукура не захочет её видеть? Да и к тому же, разве это не ребячество — ловить лягушек? Потому он отпускает её дрожащими от ужаса руками и с широко распахнутыми глазами смотрит, как она возвращается обратно в воду. Так безопаснее. В конце концов, он ведь всегда нёс только смерть. Слуга проводит какое-то время, расчищая граблями листья с дорожек у их дома. Дорожка, ведущая к их дому, выложена камнем, притом таким, что камни не везде стыкаются друг с другом, ведь время заставило их разойтись, а теперь между ними свободно растёт мох. Честно сказать, Слуге такой их вид нравится больше. Пусть он и не раз спотыкался о неровности, и это усложняет уход за домом. Он заботливо усадил главную дорожку овощными растениями и бархатцами, а теперь тщательно ухаживает за ними. Надеясь, что отравленная почва не погубит корни. Со временем пойму, думает он, пялясь на ярко-красную листву. Со временем поймёт... Не понимает.* * *
Они договариваются встретиться в одной из заброшенных квартир на окраине города. Предположительно, Камукура остановился там. Предположительно, жил там всё время. Монака в какой-то миг их обратного пути засыпает. — Вы нашли, что искали? — почтительно спрашивает Слуга, зная, что Камукура не заговорит, пока к нему не обратятся напрямую. Камукура наконец выбрасывает то, что держал в руке. Детали компьютера разлетаются на куски, словно стекло — на осколки от удара молотком. — Я не смогу их починить. Я попытаюсь, но не смогу, — говорит он под любопытствующим взглядом Слуги. В его практически слышно разочарование этим фактом. Практически. Его вполне достаточно, чтобы привлечь внимание Слуги. Вполне достаточно, чтобы ему стало не по себе. — Вот как, — медленно говорит Слуга, тщательно подбирая слова. Подходит, чтобы уложить Монаку на диван. — А я-то думал, что вы можете всё, Камукура-сама! — С тобой ребёнок, — подмечает Камукура, глядя на спящую уже не на спине Слуги Монаку. — Да. — Её план провалился. — Так и есть. Довольно досадно, не так ли? То, что война не увенчалась успехом. — Он чувствует, как тяжелеет дыхание, а тело сотрясает дрожь. — Но это хорошо, правда? Я могу изменить мир. Могу помочь заложить основы, создать ступени, чтобы надежда смогла восторжествовать. Разве это не невероятное чувство, Камукура-сама? Знать, что в один прекрасный день отчаяние сменит позиции? Что отчаяние станет основой для надежды? Что оно будет прижато и избито той самой рукой, что его взрастило? Камукура смотрит на него, не моргая. Не дёргаясь. Ему нравится это в Камукуре. Камукура как никто другой понимает его. Не бросает на него странных взглядов, когда он говорит о круговороте надежды и отчаяния, в отличие от остальных. Потому что он понимает. Знает, что это существует, что в конце концов одно возьмёт верх над другим. Слуга знает, что это будет надежда. Камукура же безразличен. — Не думаю, что эта война будет вестись. Больше нет, — говорит он, глядя на сломанные детали компьютера, и ждёт, пока дыхание Слуги выровняется. Тем не менее, думаю, ты будешь удивлён результатом. — Посмотрим, — Слуга, в свою очередь, смотрит на Монаку. — Быть может, мы Вас удивим! — ... Твои ноги всё ещё неправильно зашиты. — Он звучит... оскорблённо. Слуга смеётся. Сухо и грубо. — Нет. Полагаю, что нет. С дивана доносится посапывание Монаки.* * *
Он убирается в их комнате, когда Камукура поднимает эту тему. — Однажды я подумывал о том, чтобы бросить тебя, — неожиданно говорит ему Камукура, глядя в потолок. Он наблюдает за плавным вращением потолочного вентилятора, крутящегося с достаточной силой, чтобы разгонять воздух по всей комнате, но не особо охлаждать её. — А? — Вскоре после смерти Эношимы. — Камукура колеблется. — Она оставила тебя мне, дав прозвище. Думаю, её позабавила сама идея. Похоже, посчитала, что ты будешь досаждать больше кого-либо ещё, и что в конце концов ты будешь раздавлен неизбежностью моего отсутствия интереса. — Что ж. Я не стал бы тебя винить, чтоб ты знал, — Слуга изо всех старается сделать так, чтобы улыбка не выглядела натянутой, пусть даже одна лишь мысль заставляет его желудок сжаться. Он всё ещё боится. Боится, что Камукура уйдёт и никогда не вернётся. И он останется один, совсем один. Конечно, он всегда был ниже Камукуры. И всё же, он как будто бы знает, о чём тот думает. Словно умеет читать его мысли. — Я подумывал о том, чтобы бросить тебя. И я этого так и не сделал. Прежде я всё гадал, почему так и не ушёл, — Камукура, кажется, с трудом подбирает слова. Он выглядит так, словно хочет добавить что-то ещё, чувствует, что должен что-то досказать. Вместо этого он полностью обращает свой взгляд на Слугу. — Однако теперь я не могу представить себе жизнь без тебя. Не находишь это странным, Комаэда? Слуга резко втягивает воздух. — Потому что судьба уготовила меня для службы тебе, — напоминает он ему, приподнимаясь на носочках. — Мы изначально были созданы друг для друга. Это звучит не с такой убеждённостью, с какой выходит обычно. Этим он удивляет даже самого себя.* * *
Они остаются здесь достаточно долго, чтобы очарованность им Монаки переросла в негодование. (Он знает, видит, как она вздрагивает, когда он говорит, как она смотрит, когда он начинает бредить. Взгляды её достаточно знакомы. Временами напоминают Абсолютное Отчаяние). Достаточно долго, чтобы раны на ногах зарубцевались. — Смени повязку, — периодически приказывает ему Камукура и кладёт перед ним свежий рулон бинтов. Он не знает, где и как тот его нашёл. Но подчиняется приказу. Как и всегда. Достаточно долго, чтобы Камукура попытался починить искусственный интеллект Джунко и отказаться от этой затеи. — Вы уже можете сказать, что наконец почувствовали вкус отчаяния? — спрашивает его Слуга, ставя перед ним тарелку с едой. Потому что Камукура тогда не ел, пока ему не дадут еды. Он всегда смотрел на подгоревшую еду, как на оскорбление, и всегда вставал, чтобы приготовить еду всей группе. Сегодня, однако, он отталкивает тарелку. — Нет. Из угла комнаты Монака насмешливо смотрит на свою игру.* * *
— Но почему ты оставил меня себе? — спрашивает его Слуга позже, несколько раз. Эту тему они обсуждали и прежде. Когда-то давно они списали её со счетов, но теперь вновь всплывает в их новом разговоре. — Тебя было удобно иметь под рукой, — как-то раз отвечает Камукура. — Твой талант был самым интересным из всех, — отвечает в другой. Но эти варианты его не удовлетворяют. Камукура произносит их так, словно и сам понимает, что его ответы не имеют смысла. Смешно, но он так и не получает ответа на свой вопрос. Они ужинают вместе, притом так, что оба говорят не слишком много, а Слуга и вовсе съедает больше Камукуры, и атмосфера не то чтобы неловкая, но не совсем дружелюбная. — Я не знаю, — наконец говорит он, словно чистосердечное признание. — ... А? — Я не знаю, почему оставил тебя с собой. Ответа этого, должно быть, недостаточно. Но он — самый честный из возможных. Он не то чтобы не может принять этот ответ. Он им настолько ошеломлён, что не может сдержать свою резкую непроизвольную реакцию: — Ты же всё знаешь. — Я знаю почти всё, — возражает он, и голос его клонится к какому-то опасному тону. — Мне не следовало поднимать эту тему. Я не знаю, зачем это сделал. Прости. — За что ты извиняешься? — Слуга смеётся почти что на автомате, и пусть смех ощущается тяжело, он разрушает некоторое напряжение. — Я должен знать. Но не знаю. За то и извиняюсь. Слуга поднимается не сразу. Он позволяет себе доесть то, что ему хочется, и проводит добрую минуту или около того, наблюдая за неподвижной фигурой Камукуры. По итогу же всё равно встаёт со своего места по другую сторону котацу. Пробирается дальше, что встать рядом. — Я могу? — спрашивает он. Пусть уже и перестал так делать. Но сейчас это кажется правильным. — ... Всегда можешь. И вот. Слуга вновь сидит с Камукурой. Достаточно близко, чтобы их ноги переплелись, и он мог бы обхватить его за талию и осторожно натянуть одеяло, чтобы укрыть их обоих. Ему нравится представлять, как оно защищает их обоих от внешнего мира. — Спасибо, что сказал мне, — шепчет Слуга. Но тебе правда стоит есть больше.* * *
Он, конечно же, мимоходом замечает Комару. Оба удивлены, что она осталась, и в то же время... не очень. Она всегда казалась благородной. Бегала там и сям, уничтожая оставшихся Монокум, восстанавливая в городе всё, что можно. Просто он никогда не приближается к ней. Искренне находя утешение в том, что вновь погружается в безвестность. Друг с другом они заговаривают лишь раз. Всего лишь раз. Говорят не особо долго — происходит это как раз тогда, когда он собирается уходить с Камукурой. Когда они стоят на окраинах города, намечая дальнейший путь. — Мы скоро понадобимся Кузурю, — спокойно говорит ему Камукура. — Мы должны направляться в сторону Токио. — А затем, не отрываясь от карты, произносит: — Люди. — Что? — Слуга оглядывается по сторонам, и тут разносится отчётливый крик: — Эй! Ты! Это застаёт его врасплох. Комару вбегает в поле его зрения со сбившимся дыханием. Фукава, похоже, куда меньше хочет подходить к ним, хватая себя за волосы и пялясь на образовавшуюся компанию. — Оу, — безучастно говорит он, — привет. — Что ты здесь делаешь? — в её голосе ни капли страха. Непохоже, чтобы у неё на запястье была прикреплена бомба, которая сдетонирует в случае, если она отойдёт слишком далеко за пределы городской черты. Да и не сказать, что у Слуги большая власть над ней. Она всё ещё беспокойно смотрит на него, делая несколько шагов к Абсолютной, с которой сдружилась. — А. Ну. Не то чтобы я прямо куда-то уходил. Она оглядывает его: — Мы думали ты умер, — говорит она, — или что-то в этом роде. — Она думала, что ты умер, — поправляет Фукава практически обвиняющим тоном, тыча в него пальцем и свирепо глядя на него. — Я знала, что ты всё это время был у нас под носом. — Оу. Нет, похоже, я всё ещё жив, несмотря ни на что. Прискорбно, не правда ли? — он говорит это с полной искренностью, поднося пальцы к подборку, чтобы постукать по нему. — Мы как раз уходили. Он больше не побеспокоит вас. Они обе подпрыгивают от голоса Камукуры. Он стоит позади них. Смотрит то на одну, то на другую с мимолётным интересом. К этому моменту он знает Камукуру достаточно хорошо, чтобы понимать, что тот делает. Видит, как он вбирает в себя необходимую информацию. Читает их. К тому моменту, как писательница понимает, что он может быть опасен — она опускает руку к своему боку, подходит ближе к Комару, — он решает, что они не стоят его интереса и возвращается, чтобы встать рядом с ним. — Жаль, — говорит он Комару со слабой улыбкой на лице, когда они уже собираются развернуться и уйти, — что ничего из этого не вышло. Похоже, это делает все те побоища и кровопролития напрасными, верно? — Он произносит это как-то мечтательно. Комару кривится: — Ты... немного не в себе, ты в курсе? — Возможно, — он потирает затылок и улыбается вместо того, чтобы вздохнуть. — Возможно.* * *
Со временем он понимает. Он противится самой мысли перед тем, как её принять. — Камукура-кун. — Тот отрывается от своей работы ради этого. Ему нужно сказать об этом прежде, чем он упустит слова. — Если бы ты захотел партнёра. Вместо последователя. Я бы хотел быть им для тебя. Камукура поворачивается и смотрит на него. Так долго, что Слуга теряется: сказал ли он всё правильно, или ему стоит отмахнуться и извиниться за переход границ дозволенного. — Это... тебя бы устроило? — тихо спрашивает Слуга. — Ты бы этого хотел? Какое-то мгновение они оба молчат. Слуга дышит так, словно только что перетащил что-то тяжёлое, словно выбился из сил и ему нужно перевести дыхание. Камукура неподвижен, как статуя, и в его движениях есть нечто жуткое. Камукура медленно и непринуждённо кивает ему. Слуга испускает вздох, который должен был бы сдержать: — Ох. Ладно, — говорит, — хорошо. И... По какой-то причине у него болит сердце.