* * *
Когда об этом заходит речь, он и Камукура лежат в одной постели. Лежат на почтительном расстоянии друг от друга и даже не особо разговаривают, и Камукура ждёт, что он заговорит об этом, но у него просто не получается сглотнуть ком в горле. Идёт дождь. Настолько сильный, что кажется, будто в окно бьются целые волны. Такого сильного дождя не было с самого лета — перед очередным таким штормом они всё-таки ждали снега. Свет их в комнате выключен, а тот естественный, что проникает в комнату, насыщенных голубых тонов. Он готов поспорить, что там холодно. — Проект «Камукура»... — начинает Слуга. Замолкает. Продолжает смотреть в потолок, сложив руки на животе. То, что он говорит о чём-то запретном — самое волнительное. Он знает лишь скудные подробности. Эношима дразнила его ими, ведь знала больше, чем ей стоило бы. Она просмотрела (и сожгла) файлы. У неё был парень, участвовавший в проекте, из которого она, должно быть, в любой момент могла выудить необходимое количество информации. (Потом она его убила. Естественно). Камукура не смотрит на него. Ему же кажется, что он переступил черту. Теперь ждёт, что пренебрежение перерастёт в презрение. Даже готовится к тому, что Камукура попытается уйти, готов упасть на колени и рассыпаться в извинениях («Он не должен переступать границ дозволенного, должен знать своё место, точно, точно»), пока Камукура не вернётся. Вместо этого... он видит, как Камукура делает глубокий вдох. И тихо заканчивает утверждение за него: — Было самым худшим, что мне доводилось пережить. Я бы не пожелал самой Эношиме пройти через то, через что прошёл я.* * *
Наэги Макото и Киригири Кёко однозначно не являются начальством Камукуры, но и не неначальство. Формально он не входит в их отдел, однако они занимают должности выше его собственной, а ещё находятся в этом районе, и передают уведомление о грядущем визите, до которого есть достаточно времени, чтобы приготовить еду, не недостаточно, чтобы информация успела уложиться. Слуга куда сильнее Изуру переживает насчёт этого испытания. — Нужно убраться, — говорит ему Слуга, не паникуя, но и не особо спокойно. — У нас всегда убрано. — Нужно что-то приготовить, — вновь пытается забеспокоиться он. — Я всё устрою. — Камукура-кун... Камукура поворачивается к нему: — Иди приляг, — говорит в приказном тоне. — Пожалуйста. И... так он и делает.* * *
— Ты любопытен, — замечает Камукура, и он чувствует на себе его взгляд. — ...Да, — признаёт Слуга. Он задумывается, не отшутиться ли на этот счёт. Не разрядить ли так обстановку в комнате. Но напряжение невыносимо, а потому не кажется, что Камукура оценит такое решение. — Ты можешь спросить меня о чём угодно, — говорит, позволяет ему Камукура. — Я не против. Слуга ещё сильнее вперивает взгляд в потолок. — Я не знаю, как спросить, — признаётся он. — Я не знаю, о чём спросить. — То есть, ты любопытный. Но вопросов у тебя нет? — Довольно противоречиво. Не так ли, Камукура-кун? Если он правильно наклонит голову, сможет разглядеть приятное удивление Камукуры.* * *
Наэги Макото — невысокий мужчина. С непослушными волосами, ярко-зелёными глазами и широкой улыбкой, лучезарней солнца. И улыбка эта не фальшивая. Не жестокая, не неловкая. Такая улыбка — редкость в наши дни, ведь за ней ничего не скрывается. Наэги Макото убил Джунко Эношиму. Убил само Отчаяние. Его прозвали Абсолютной Надеждой. Истинной надеждой, что не поддалась отчаянию в момент схватки. Слуга должен обожать его. И всё же. Он убил Эношиму. Первого человека, обратившего на него внимание. Он убил первого человека, который так свободно касался него. Её близость была его проклятием, от них горела кожа и тряслось всё тело, но это всё равно было внимание. Это было что-то в жизни, полной пустоты. Он помнит, как поначалу не доверял ей, но потом разглядел трещины в её личности. Она жила ядом, изъяснялась ложью. Но он всегда был таким... эгоистом. Всегда умел пренебрегать недостатками ради собственной выгоды. Она держала его при себе, несмотря на все его пороки (о которых она ему свободно напоминала, но это было вполне нормально, правда. Ничего такого, чего ему ещё не говорили). Ей была интересна его удача, она понимала цикличность надежды и отчаяния. Она знала его сторону, издевалась над ним за неё, но играла в его игры до тех пор, пока он играл в её. Поэтому улыбка у него выходит тонкой, несмотря на сияющий взгляд, а хватка за собственный рукав — крепкой, несмотря на предусмотрительно добрый тон. Он придерживается вежливого расстояния, когда они только заходят, и старательно не произносит ни слова. Не сразу. Другое дело, что... Что ж. Ни он, ни Камукура, никогда не «хорошо сходились с остальными», как однажды деликатно выразилась Соня. Кузурю в ответ пояснил это иными, менее мягкими словами, назвав их обоих «равнодушными мудаками». (Ни одну, ни другого он слушать не собирался. Это ведь его никогда не останавливало). Камукура читает людей, как медицинский аппарат — жизненные показатели. Слуга любит держать здоровую дистанцию между собой и другими, любит давать понять, что он скорее ниже собеседника, чем наравне с ним. Ему лучше стоять в ближайшем углу и ждать приказа, который необходимо выполнить. Он отнюдь не принимающий гостей. Встреча, несмотря на это, начинается хорошо. Камукура хорошо прикидывается. У него особая манера держать лицо. Особое умение убеждать людей в том, что он гораздо безобиднее, чем есть на самом деле. Он хорош в мимикрии. Он прекрасно знает, что есть отличие между неподвижным, безэмоциональным, бесплотным Камукурой. И странным некто, артистом. Ему кажется, что это может быть Талант. Должно быть, это и есть Талант, потому что Камукура работает на нём. Абсолютный Актёр, Абсолютный Пародист. Однажды он видел его в действии: ещё до того, как они осели, когда их поймали на помощи Соде в закладке бомб. Тогда Камукура выглядел так очаровательно... («Не более чем прикладная социология», — позже ответил ему Камукура, наблюдая, как Сода разбирается с очередным набором переключателей). Он не улыбается, открывая дверь, но это самое живое его поведение, какое только Слуге доводилось видеть с их знакомства. — Чувствуйте себя как дома, — тон у него отличается настолько разительно, что кажется, будто это совершенно другой человек. А потом он поворачивается и встречается со взглядом Слуги. На секунду притворство спадает, и на секунду он возвращается в норму. Он думает, сможет ли когда-нибудь сделать его искренне счастливым. Думает, возможно ли это вообще.* * *
— Кто такой Хината Хаджимэ? — звучит его первый вопрос, несмотря на то, что всё остальное ему кажется неправильным. Он не уверен, почему именно. Он просто знает, что что-то в этом не так. Знает. — Он ведь должен кем-то быть, да? Ты использовал свой Талант Самозванца, да? Камукура вскидывает руку, чтобы прервать его поток расспросов. — Это был не Талант Самозванца, — поправляет Камукура. — Я и есть Хината Хаджимэ. Вот и всё... Слуга не утруждает себя тем, чтобы смотреть из-под полуприкрытых век. Он поворачивает голову и смотрит, желая большего. Ведь там должно быть нечто большее. Камукура улавливает намёк. — Я — Хината Хаджимэ. И в то же время — нет. — Он, должно быть, показывает смятение всем своим видом, потому что Камукура не выдерживает слишком долгую паузу перед продолжением. — Моя личность. Та, что я ношу сейчас. Её мне даровал «Пик Надежды» при моём рождении. Я был воссоздан и переименован в ходе проекта «Камукура». Меня формировали по образу и подобию идеи школы, её идеалов. В конце этого я перестал быть Хинатой Хаджимэ. — Оу. Хах. — Вот и вся удовлетворительная слабая реакция Слуги. — Хотя, полагаю, я всё ещё в каком-то смысле им являюсь, — Камукура склоняет голову, как бы искренне задумавшись. — В конце концов... Больше никто не может претендовать на эту личность. Эта история больше никому не принадлежит. Это вроде и я, но и не я вовсе. — ...Каким он был? — Не знаю. Хината Хаджимэ для меня загадка. У меня нет ни одного воспоминания о жизни до проекта. У меня есть предположения. И я уверен, что они верны. Это... — Изуру со вздохом наклоняется. Он видит, как закрываются его глаза. — Потрясающе. Целый период моей жизни, украденный у меня без следа. Разве это не должно приводить в смятение? Не должно приводить в бешенство? Как бы там ни было... не приводит, — он выдыхает. — Я ничего из этого не испытываю. Слуга в этом не уверен. — Как ты думаешь, он всё ещё существует? — Слуга поднимается на ноги. Сказать, что взволнованно, было неправильно. Но у него его взгляд горяч, остёр, и он спешит продолжить: — Он может вернуться? — спрашивать, может ли он забрать у него Камукуру, он спрашивать не собирается. Как и о том, может ли он оставить его в одиночестве вновь. Камукура просто смотрит на него. Потому что он нарушил тишину. Своей паникой заглушил дождь, лягушек и ветер. Несмотря на это, Изуру всё же поднимает руку. Касается ею передней части своего черепа, медленно движется вдоль линии шрама назад, пока позволяет длина руки. Слуге кажется, что он всё равно его понимает. — Он... там? — Возможно. Я не верю, что всё так просто. Думаю, он далёк от меня как такового. Думаю, он недосягаем. Но я никогда не избавлюсь от него насовсем, — признаёт Камукура. — Но он там. Он — это я. Я — Хината Хаджимэ. Он никогда не покинет меня. Проклятие моего бытия — основа того, кем я сейчас являюсь. — Но ты же Камукура-кун. — Точно так же, как ты Слуга, а не Комаэда. Я обрёл эту личность со временем, как и ты. Я заслужил эту личность со временем. Проект «Камукура» был моим испытанием, и, пройдя этот тернистый путь, я заслужил имя величественней своего изначального. Имеет смысл? Ему не нравится сравнение. Ни капли не нравится. — Но ты зовёшь меня Комаэдой, — говорит он ему так монотонно и пусто, словно копируя тон Камукуры. Только вот он слаб. А Изуру слабым не был никогда. Значит, всё дело в нём самом. — Зову, — Камукура не улыбается. — Довольно противоречиво, не так ли?* * *
Лучшая ложь — та, что строится на правде. Он знает это очень хорошо, ведь и сам не раз пользовался этой логикой. Формально, они знают Камукуру в лицо. Должны знать его имя. Формально. Камукура никогда не рассказывал ему всех деталей. Но он знал поимённо всех стоящих во главе Фонда Будущего. С самого начала. — Простите, что так неожиданно врываемся, э-э... — Наэги обрывает сам себя. — Хината, — заканчивает за него Камукура, и Слуга видит, как его взгляд мечется между ними двумя. (Он не упускает из виду, как он опускается на Киригири. Даже Камукура не может полностью контролировать себя во время актёрства. Возможно, в Таланте брешь. Возможно, это то, что замечает только Слуга. Но он видит его насквозь, он впитывает всё, что она делает. То, как она стоит, оглядывает комнату, впитывает её личность, её существо). — Точно. Хината-сан, — вежливо подмечает он. — И... — он наклоняет голову, чтобы посмотреть на него, всё ещё стоящего у кухонной двери. — ...Комаэда-сан? Слуга опаслив — ему не нравится нотка припоминания в его тоне. Но он улыбается, кивает и отвечает вежливо: — О! Да, это я. Наэги улыбается лишь ярче, и всякая подозрительность, что имела место быть, сходит на нет. — Ты выглядишь лучше, чем в нашу последнюю встречу! Хотя, наверное, ты был немного не в себе... — он потирает затылок, словно осознавая, что сказал что-то, чего, пожалуй, не следовало говорить. Слуга, как обычно, смотрит на Камукуру, чтобы тот ответил. — Был, когда нас спасли, — последнее слово он старательно не выделяет, ведь Слуге не нужен акцент, чтобы понять, когда нужно поймать волну истории. — Он помог мне получить должность. Он замечает, что Киригири молчит. Она, как и они вдвоём, тоже не играет в любезности.* * *
— Почему ты... он согласился на это? — Я не знаю наверняка. Я же сказал тебе, разве нет? Я не помню. И никто мне не сказал. Однако я полагаю, что он желал быть кем-то большим, чем был по факту. Он желал того, чего получить по своей природе не мог. Он желал Таланта. Он молча смотрит в потолок: — Какое ужасное существование, — смеётся он, и выходит даже более сдавленно, чем продолжалось. — Возможно. В какой-то степени. — Но стоило ли оно того? — а затем, не сделав паузы, продолжает: — Ты бы прошёл через это снова? — Это два совершенно разных вопроса. Нет. Точнее, не стал бы проходить через это ещё раз. — Камукура моргает. — Я бы скорее жил в Трагедии весь остаток жизни, чем ещё раз пошёл в проект «Камукура». — Однако стоило ли оно того? Камукура... сжимает кулак. — Я был создан идеальным. Мою личность формировали по конкретному образу, меняли и ломали смертными руками, — он возводит ладонь к потолку. — Созданный из человеческой плоти, крови и костей. Именно потому моё существо обречено на несовершенство. Исходя из этого, глупо было бы сказать, что оно того стоило. Тихо. Камукура тяжело дышит. Слуга медленно, нерешительно тянется вперёд, чтобы взять его за вытянутую ладонь и потянуть её вниз. Потянуть так внимание Камукуры обратно к нему. Он пересиливает себя, придвигается ближе, вжимаясь лицом в плечо Камукуры, обнимая его за талию так крепко, чтобы он не смог сбежать. Камукура не отталкивает его. — Это того не стоило. Но я об этом не жалею. Это дало мне то, чего я бы не смог бы иметь иначе. Думаю, этому стоит отдать должное. Он замечает, что ладонь Камукуры покоится на его руке. На этот счёт он ничего не говорит.* * *
Они собираются за столом. В каком-то смысле это даже интересно. К ним не так уж часто приходят гости (вообще-то, это первый раз, когда к ним кто-то приходит). Камукура приготовил прекрасный ужин на четверых, и Слуга прекрасно понимает, что лучше не следовать их привычной манере трапезы. Есть на равных проще, ведь речь идёт о показухе. Киригири даже не взяла себе тарелку. — Мы хотели бы спросить, не рассматриваете ли вы вариант работы в офисе, — говорит она, сложив руки и вперив взгляд в тарелку Наэги, словно не доверяя её содержимому. Ему интересно, что за бессловесный разговор у них состоялся. Он не видит, но знает, что такое они могут провернуть. — Боюсь, что нет. Моё здоровье всегда было ужасным, — Камукура, словно каясь в этом, складывает руки. — Два года жизни провёл в больнице. В подростковые годы. Прошёл через множество операций. Слуга смотрит на него. С любопытством. — Моё ничем не лучше, — по итогу говорит он, и это признание куда честнее. Но он не спешит обозначать, в чём именно его проблема. Камукура подстраховывает его: — Однако. Это ведь не совсем деловая беседа, верно? Наэги улыбается. — Всё в порядке. Имеет смысл, учитывая... — Слуга не уверен, что именно учитывая, но Камукура, похоже, знает, о чём речь. — Учитывая, — соглашается он. — Жаль, — вполголоса говорит она. — Вы весьма искусны в своём деле. — Да, — соглашается он. — Большую часть эпидемии отчаяния я провёл, пытаясь найти хоть какую-то работу. Выживание становится забавным благодаря этому. Вилка Слуги случайно царапает тарелку.* * *
— Но что они делали с тобой? — спрашивает его Слуга. — Всё, что угодно, лишь бы держать меня на привязи. Я помню, что долго болел, как только появился. Меня травили. Чтобы выработать иммунитет к яду, — размышляет он. — Однажды я чуть не замёрз насмерть. Как-то раз приходилось ставить самому себе инъекции. Накладывать швы, лечить ожоги. Слуга закрывает глаза. Он знает, ибо видел, что Камукура восстанавливается от любой травмы очень быстро. Ему это ничего не стоит. Он никогда не задумывался, почему так происходит. — Я, конечно, понимаю логику. Чтобы обладать Талантом, чтобы протестировать Талант, необходимо подвергнуть кого-то логическим крайностям. Чтобы управлять чем-то сильнее тебя, пацифистский подход — не вариант. Чтобы отделить кого-то от человечности, создать инструмент, нужно обращаться с этим человеком соответственно. Для них я был и богом, и инструментом. Я был чем-то невероятным, но и чем-то, что придётся замарать. Они не доверяли моим суждениям. Не верили моим словам. Они принимали меня за глупца, несмотря на то, что создавали они кого-то выше себя. — Значит, их судьба — не более чем карма, — заканчивает за него Слуга. — Этого следовало ожидать. Они создали бога и пренебрегли им. — Эношима понимала это чувство. Равнодушие. Игнорирование за то, кем ты являешься. Она понимала скуку. Апатию от того, что знаешь ты слишком много, но взамен за свои страдания получаешь ровным счётом ничего, — медленно говорит Камукура. — Думаю, она была первой, кто поистине понял это чувство. Не единственной. Но первой. Он готов остановиться на этом. Закончить в этот самый миг, оставить Камукуру в покое. Но хватка Изуру на нём усиливается, и он, надо же, сжимается в объятиях Слуги. — Мне не нравится говорить об этом, — говорит он Слуге, будто бы о чём-то конкретном. Камукура никогда не казался таким маленьким рядом с ним.* * *
Он видит, что Камукура всю трапезу что-то просчитывает. Прищуренные глаза и отвлечённый взгляд. Дольше всего он смотрел на Киригири — спокойно и неумолимо. Не аккуратно. Даже Слуга заметил, как накалился воздух вокруг них, заметил и то, что эти двое пялятся на них уже добрых несколько минут. Что угодно, припоминает он, может стать оружием. Слуга поднимает руку к вилке, сжатой Изуру до побеления костяшек, и Камукура тут же разжимает хватку. Камукура смотрит на него, словно животное, отвлечённое от охоты. Он задумывается над тем, какой именно Абсолютный в нём сейчас оживился. И от чего он только что оторвался. Наэги смотрит на него долго и задумчиво. Будто только что осознав что-то. Во взгляде Киригири же нет ничего, похожего на осознание. Её руки опущены вдоль тела, а не лежат на столе, и, кажется, он припоминает, что у неё есть пистолет. Камукура, похоже, тоже его заметил. — Возможно, — приглушённо говорит Камукура, — мне следует уйти. — А? — Слуга удивлён. Киригири — нет. — Следует, — говорит ему Киригири и складывает руки на столе. А Слуга не умеет сидеть в одиночестве. Не умеет выдерживать на себе внимание. Потому откладывает вилку и говорит: — Я пойду проверю, как он там. Ответа он не дожидается.* * *
— Я всё не могу избавиться от ощущения, что должен был умереть. — Это последнее откровение Камукуры в ту ночь. Звучит оно без страха. Без гнева. С мягким принятием, смирением. — Меня не должно было быть здесь. Думаю, они были готовы убить меня за мои недостатки. На вкус это признание как кровь.* * *
Он находит Камукуру в их спальне — он сидит на краю постели, словно пробыв там уже несколько часов. — Камукура-кун, — зовёт он, прежде чем полностью войти, чтобы обозначить своё присутствие. Камукура не смотрит на него. Вообще. Если бы Слуга знал его хуже, то подумал бы, что он его не слышит. — Отец Детектива, — наконец говорит он, потирая голову, — был последним одобрившим проект «Камукура». Винить ребёнка в грехах отца бессмысленно. — Он замолкает. — У неё его лицо. Слуга задерживается в дверях. Волосы Камукуры закрывают большую часть его лица, так что они падают ему на колени. Он думает, что может увидеть, если откинет их назад. Если подумать, знает, что ничего нового. Выражение лица Изуру, скорее всего, будет таким же пустым, как и всегда, что он будет просто смотреть в пол, как обычно. Но то, как он говорит: — Я не знаю, что на меня нашло. Не знаю, почему так поступил. ...заставляет Слугу думать, что так может звучать его расстройство.* * *
— Было приятно с Вами познакомиться. Жаль, что нам пришлось прерваться, — говорит им Слуга. — Вы ведь знаете, каким может быть отчаяние. Ужасно настырная, неприятная вещь. Мы все понемногу излечиваемся от него, сами знаете. — Да, так и есть! — кивает Наэги. — Поверьте, это не худшее, что мы видели. Взгляд, которым Наэги обменивается с Киригири, говорит Слуге о том, что они знают нечто большее. Но вслух они этого не говорят. — К вашему сведению, еда не была отравлена, — спешит сообщить он Киригири, нахмурив брови. — Я знаю, что так можно подумать. Но она правда не отравлена. Она... почти улыбается. Едва-едва. — Я в курсе, — её тон всё такой же профессиональный, как и во время остатка ужина. — Просто я поела до визита. Вот и всё. — Оу, — говорит он. — Ладно. — Ужин был очень вкусным. Правда. Очень, — признаёт Наэги, и, конечно, так и было. Ему интересно, понимает ли она, что пропустила возможность поесть то, что приготовил Абсолютный Шеф-повар. Перед уходом она бросает ещё один взгляд на Наэги. ... — Мы можем поговорить? — спрашивает Наэги. Он ожидает, что это покажется слишком поспешным или как минимум нервным. Но нет. Выходит твёрдо и решительно — настолько, что Слуга на миг замирает. — Что ж. Отказать вам было бы грубостью, разве нет? Они прогуливаются к пруду. Достаточно далеко, чтобы уединиться, но не так далеко, чтобы это стало походом. Над головой грохочет гром. Ему кажется, что он догадывается, о чём пойдёт речь, ещё до того, как Наэги начинает говорить. — ...Ты знаешь, — только и может выдавить из себя Слуга, крепко сжимая мультитул в кармане. На руке останется след. — Знаю. — Смех Наэги достаточно нервный, чтобы понять его, но достаточно искренний, чтобы не оскорбиться. — Мы вместе были в школе. Помнится, мы иногда пересекались. 77-«А»? — Вообще, 77-«Б», — без тени обиды поправляет он. Ошибиться легко. — Я думал, Джунко стёрла твои воспоминания. Наэги не реагирует на имя. — Фонд Будущего помог вернуть их, — а затем, словно он и не произносил её имени: — Я весь вечер пытался вспомнить твой Талант, но он буквально ускользает от меня. — Везунчик, — отвечает он ему. Добавляет, пока тот ничего не сказал: — Как у тебя. Хотя, я уверен, твой Талант куда более впечатляющий, чем мой. Мой, понимаешь ли, никогда впечатляющим не был. Не по сравнению с Талантами остальных. Не по сравнению с любым количеством надежды. Наэги старается не выдать своего удивления, но скрыть растерянность у него не выходит. А Эношима так и не научила его вовремя затыкаться. — Ах. Полагаю, это не имеет значения. — Звучит правильно. — Не теперь. Что собираешься делать? — Ведь нервы скрывать у него получается куда лучше, чем у Наэги. Ведь он знает, как прожить их с улыбкой. — Оу! Сейчас? — Наэги откидывает голову назад, задумавшись. Слуга ожидает многого в этот момент. Даже того, что, может быть, сейчас придётся достать мультитул и пырнуть его. Он думает, что с ним справиться сможет, если придётся. Слуге приходилось сталкиваться с людьми большей комплекции и большей жестокости, чем Наэги Макото. Но мысль о том, что он может навредить ему, ощущается тяжёлой болью. («Надежда, — напоминает он себе, — Абсолютная Надежда. Не Камукура, но всё ещё надежда»). Последнее, чего ему хочется — вынудить Камукуру и себя вновь бежать с насиженного места. И, несмотря на всё это, Наэги удивляет его, смеясь и говоря: — Думаю, ничего! — ...Что? — Не похоже, что ты что-то делаешь. Вообще, из того, что я слышал, Хината — большая помощь. Не думаю, что у нас есть кто-то быстрее выполняющий работу, чем он! — Наэги смеётся опять, потирая затылок опять. — Думаю, меня бы убили за арест одного из их самых эффективных работников. И его это не устраивает. Он не испытывает ни облегчения, ни радости. Это что-то сродни гневу. На то, что Наэги ничего не думает об их преступлениях. Несмотря на то, что он был готов зарезать его, если понадобится, он считает эти рассуждения такими глупыми. Наэги должен быть зол на него. Должен быть готов выдать их. Должен же быть какой-то спор на этой почве, разве нет? Он должен заслужить своё право на свободу, разве нет? В этот момент он не уверен, чего хочет. — Я похитил твою сестру, знаешь ли, — Слуга не может не улыбнуться, горько и остро. Наэги замирает, глядя на него, и, кажется не упускает из виду странной дрожи, охватившей его. — Мы помогли устроить конец света, знаешь ли. Мы помогли организовывать убийственную игру, в которой погибли твои друзья. Камукура... Хината, ах, мы смотрели за этим действом до самого конца с особой гордостью. — Обычно Слуга не путается в словах так глупо. — Мир заслуживает того, чтобы судить нас за наши преступления. Чтобы получить возмездие, знаешь ли. И только когда взгляд Наэги впивается в нечто более конкретное, ему становится не по себе от его собственных слов. Которые он вспоминает частично. — Извини. Я не знаю, почему я это сказал. — И он ведь не знает. Это просто то, что сидело в его голове весь разговор, то, что нависало над ним. — Нет. Я знал это, — Слуга, должно быть, выглядит несколько критично, потому что Наэги сразу же исправляется: — Ну. Я предполагал это. Но... это уже в прошлом, не так ли. — Ну... — Пока не будете влезать в неприятности, я не вижу смысла действовать, — осторожно говорит он. — Я считаю... что все заслуживают второго шанса. Шанса на прощение. Не думаю, что Фонд Будущего так же лоялен, — этому он не рад. — Они сразу стреляют, без всяких вопросов. Мне это никогда не нравилось. Разве это не играет ей на руку? Нам и без того хватало смертей, разве нет? Слуга... медленно кивает. — Для меня этого достаточно. Пожалуй. Они стоят на берегу пруда ещё минуту. Слуга знает, потому что считает секунды до того, как они уйдут. Он наблюдает за тем, как капельки дождя начинают касаться поверхности пруда, покрывающегося рябью. Ночью сюда вылезут лягушки. Он задумывается, не приоткрыть ли им сегодня окно и не воспользоваться ли шансом насладиться кваканьем. — Пожалуй, мне пора, — говорит Наэги, делая шаг в сторону от него. — Мне с Киригири-сан ещё предстоит убедить Имаи-сан, что Фонд Будущего не пытается уничтожить её средств к существованию, просматривая её коллекцию, — он кажется озадаченным, если не сказать больше. Слуга решает, что, возможно. Возможно, Наэги Макото не так уж и плох. Даже если он и убил Эношиму.