* * *
Он больше не может так часто ходить в город. Во всяком случае, в одиночку. Не то чтобы ему не хочется. Но холод сжимает лёгкие, тем самым делает прогулку ещё ужаснее. Во время второй попытки он практически падает в обморок. Во время третьей ему становится плохо. И дело, думается ему, не только в холоде. Тропинки заметает, и снега выпадает столько, что идти абсолютно неудобно. Он ненавидит это. Ненавидит себя за неспособность справиться с чем-то настолько незначительным, ненавидит и своё паршивое, отвратное, гниющее тело за саморазрушение. Ненавидит чувство жизни в клетке в собственном доме, которое возникает, когда он недолго вышагивает по крыльцу, а потом оказывается утянут обратно в дом.* * *
Теперь их еда становится сытнее. Густое рагу, приготовленное в мультиварке, горячие котелки на двоих. Блюда, которые они готовят, по очереди забрасывая ингредиенты. Слуга думает, что Камукура, возможно, даёт ему право бросать продукты первым, чтобы позволить приспособиться к этим действиям, но вслух он всё равно никогда не спрашивает. Блюда получаются хорошими, на самом деле очень вкусными, и ничего плохого из этого пока что не вышло. — Камукура-кун, а ты знал, что большинство мхов растёт ещё под снегом? — спрашивает он, быстро бросая несколько кусочков помидора. Камукура кивает. — А что они могут расти на чём угодно: от тротуаров до деревьев и обуви? — продолжает он, бездумно соскребая с ножа остатки помидоров. — Я прочёл об этом вчера вечером. Камукура снова кивает. — ...Я тебе надоел? — наконец спрашивает он. Камукура выглядит не слишком воодушевлённым. Хотя, опять же, Камукура никогда не бывает воодушевлённым. Иногда ему приходится напоминать себе о том, что Камукура наверняка знает всё, о чём он ему говорит. Иногда он задумывается и над тем, не говорил ли он уже об этом Камукуре. Не забыл ли он. — Я... не против послушать, — заверяет Камукура, ни на секунду не отрываясь от нарезания лука. Ему от этих слов не легче. Но он предполагал, что это не имеет особого значения. Для него он всегда был чем-то вроде раздражителя.* * *
Иногда Камукура ходит с ним. Эти походы нравятся ему больше всего, потому что ему легче пересиливать себя, когда рядом Камукура. Когда они выходят в город, он не надевает ошейник, но Слуга крепко сжимает ладонь Изуру, и, по сути, выходит то же самое. Зимой город выглядит иначе. Дороги обычно потрескавшиеся, заросшие сорняками, усыпанные маленькими рыночными прилавками, ведь машины теперь есть не у многих. Сейчас же они куда более пустые, занесённые снегом, а фонари, разбросанные между магазинами, кажутся тусклее. Иногда они останавливаются у витрины булочной, или магазина сладостей, или одежды, или даже у простого круглосуточного. Где-то там, где мало света, но тепло внутри, и стоят они так долго, что по итогу всё же решаются войти. — Иногда создаётся впечатление, что отчаяния и не было, — говорит он Камукуре, согреваясь, помешивая кофе. Изуру в ответ лишь хмыкает. Во время их вылазок он никогда ничего не ест — есть на людях он не любит. Камукура, возможно, слишком... перегружен. Он никогда не скажет об этом вслух, но выражение его лица похоже на то, какое возникло у него самого, когда весь класс собрался вместе. Не совсем хаотичное, но и не такое умиротворённое, как в их маленьком доме в лесу.* * *
Он пытается убираться, но заканчивает быстрее, чем следует. Пытается практиковаться в игре на пианино, но расстраивается быстрее, чем набивает руку. (Он знает, как читать ноты, знает все клавиши. Ему не нужно, чтобы Камукура сидел рядом и направлял его, пусть ему и нравится его присутствие. Но иногда ноты расплываются по странице, иногда он нажимает не на ту клавишу, у него никогда не получается и... Он думает, что это просто его удача. Просто его удача).* * *
В других случаях Камукура уходит в одиночку. Вообще, почти всегда Камукура уходит в одиночку. Их совместные прогулки — хорошая смена обстановки, но ему проще получить, что нужно, и вернуться домой. Он сам так сказал, да и Слуге не составляет труда до этого догадаться. Чаще всего он возвращается со стопкой книг больше, чем мог бы унести Камукура. Он всегда находит то, что, как ему известно, заинтересует Слугу. Слуга легко теряется в своих мыслях, часами простаивая между стеллажами в попытках найти подходящие сюжеты. Камукура же, кажется, всегда просто знает. Иной раз он возвращается с более странными подарками. Однажды Камукура вернулся с браслетом, сделанным из какого-то золота. Слегка потускневшим, поцарапанным. Но на нём изящные, маленькие гравировки солнц и, как ему видится, в нём есть жемчуг, и он любуется им, несмотря на повреждения. — Попозже я отполирую его как следует, — говорит ему Камукура, не обращая внимания на взгляд широко распахнутых ответ. (Он не считает, что его нужно полировать. Он прекрасен таким, какой он есть. Но Камукуре он об этом не говорит, а Изуру и не вырывает украшение у него из рук). В другой раз Камукура возвращается из похода в город и передаёт ему в руки коробку. Чуть тяжеловатую коробку. — Что это? — спрашивает с любопытством Слуга. — Подарок. Слуга неспешно и бережно раскрывает упаковку. — Это... камера, — осознаёт он и моргает. Вертит её в руках. Камукура кивает: — Плёнка. Я хотел купить тебе цифровую, но их очень трудно найти. А эту я нашёл в секонд-хенде. Я проявлю любую фотографию, какую сделаешь. — Он проговаривает это всё на одном монотонном дыхании. Он ещё не сел и не уставился бездвижно вдаль, как он обычно делает. Слуга ничего не говорит. Он удивлённо разглядывает подарок, несколько раз вертит его в руках. Ощущение неправильное. Словно этого не должно быть в его руках. — ...Ты с трудом вспоминаешь вещи. А это может помочь тебе вспоминать их, — клонит голову Камукура. — Это... подходит? — Это замечательно. — Слуга поднимает камеру и делает снимок. Камукура озадачен. — Я хочу запомнить тебя, — с уверенностью говорит он. — Я ни за что не хочу забыть тебя. Камукура пялится на него. А он делает ещё одну фотографию.* * *
Еда варится на медленном огне почти весть день, и технически он волен приходить и брать её когда угодно. Технически, еда его. Но он пытается убедить себя в том, что, раз уж ему нравится есть с Камукурой, ему всё ещё следует есть после него, а не до. Когда он говорит Камукуре об этом, тот хмурит брови. Словно прежде не знал. — Ешь, когда голоден, — говорит Камукура приказным тоном. Затем, заметив выражение его лица, говорит: — Найди меня, когда проголодаешься. Я посижу с тобой. — Ты должен есть первым, — говорит ему Слуга, настаивая на этом. После тише добавляет: — Не есть, пока не поешь ты. Ты ведь можешь не наестся, если я не буду соблюдать правило. — Я... не всегда голоден, когда голоден ты. Слуга на это не отвечает. (Он, однако, по итогу всё же берёт себе миску с едой. И Камукура тоже ест. Слуга знает, потому что приглядывает за ним. Так что, возможно, это изменение ситуации к лучшему. Просто возможно).* * *
Слуге нравится смотреть, как лунный свет падает на снег. Белоснежный, сверкающий, как блёстки. Как бриллианты, если выражаться гиперболой. Напоминает то, как солнечный свет падает на водную гладь океана. Только тут бесконечное белое полотно, уходящее далеко-далеко за лесополосу. Он любуется этим, лёжа в постели, несмотря на то, что так в комнату проникает холод. Под одеялом Камукура ведёт рукой вдоль его спины, и пусть прикосновение жёсткое, оно есть. Ему интересно, осознаёт ли Изуру, что мурашки бегут по его спине не от холода, а от его кончиков пальцев? Отныне это не ощущается чем-то запретным. Но он не привык к таким мягким касаниям со стороны Камукуры. Максимум, к чему он склонен даже сейчас, — провести рукой по волосам. Он задумывается, не попытка отката ли это. — Чем дольше смотришь, тем холоднее будет, — говорит ему Камукура. Пока что не приказывая, но Слуга прекрасно понимает, что скоро он это сделает. Знает, что это неизбежно. — Но там так красиво, Камукура-кун, — бормочет он, протягивая руку, чтобы тронуть стекло. — Там всё словно в бриллиантах. Знаешь, мне всегда нравились бриллианты. — Ты устал. — Я всегда уставший. — Он говорит это осторожно, без жалобы, но и без опровержения. — Я не хочу быть уставшим. Камукура задумывается. — Этого я исправить не могу. Извини. Ему кажется, что он видит кролика на фоне снега. Интересно, как он выживает в одиночку. (В последний раз, когда он видел снег, тот был окрашен в красный и чёрный цвета, образуя страннейшего цвета слякоть. Им приходилось идти по ней, аккуратно обходя тела и разбросанные обломки. Время от времени Камукура вытягивал руку и придерживал его, чтобы убедиться, что он не поскользнётся на невидных участках льда и не наступит в странную лужу крови. Кровь, смешанная со снегом, выглядит как подобие рубина, но уж точно не алмаза). Камукура манит его поднятием руки, и, несмотря на его увлечённость миром за стеклом, он всегда придёт, когда его позовут. Особенно, если позовёт Камукура. Теперь, по сути, только если позовёт Камукура. (Он подмечает, что до края занавески он может дотянуться кончиками пальцев. Но холод уже не касается его полностью, и когда он ложится, он чувствует дыхание Камукуры на своей коже). — Ты стал тяжелее, — подмечает Камукура, подтягивая его голову к себе под подбородок. — Оу, — говорит он и задёргивает занавеску. — Извини. — Не извиняйся за это. И больше он ничего не говорит. ... Он и впрямь давно не видел океан. Ему интересно, сводит ли Камукура его туда, как только потеплеет.