На стебли лилий тень легла

      Больше всего Аня боится, что ожог будет нарывать и мучить её постоянно. Что тренироваться придётся через постоянную боль, а это неизбежно скажется на её форме, на способности бороться за место в сборной в грядущем сезоне. Но ей везёт. Ожог молчит, только иногда саднит, когда его натирает тканью. Поэтому тренировкам он особо не мешает. Но с другой стороны, в этом есть и элемент невезения. Значит, Анин соулмейт где-то совсем не здесь, раз её не обжигает ни на мгновение, где-то совершенно в другом месте она его упустила.       Ане очень не хочется думать, что она упустила своего соулмейта навсегда. Это было бы невероятно нечестно. Нет-нет, не может так быть! Ожог же даётся как дополнительная подсказка, для того, чтобы можно было ею воспользоваться. Поэтому ни на какие навсегда Аня не рассчитывает.       С одной стороны, конечно, ей должно стать чуть легче в её поисках. С другой же стороны — Аня помнит, как мучительно боль пожирала кожу, и боится ощутить это снова, а ещё не имеет ни малейшего понятия о том, где её накроет снова. Вдруг на соревнованиях? И будет жечь не переставая, помешает выступить, сорвёт ей сезон? Это как будто очень возможный вариант, учитывая, какую значительную часть её жизни занимают соревнования, именно там она могла кого-то встретить и упустить. Аню тревожит ещё и то, что не все условия, в которых она теперь зажата, как в тисках, она до конца понимает. Ожог начнёт гореть, когда Анин соулмейт будет близко, — но что именно означает близко? Каковы границы? Соулмейту нужно подойти вплотную — или, допустим, будет достаточно, если он окажется где-нибудь на трибуне в то время, как Аня будет на льду? На каком расстоянии связь начинает работать? С этим вопросом Аня заглядывает на форумы, но не находит там однозначного ответа. Кто-то утверждает, что работать начинает на расстоянии вытянутой руки и не раньше, кто-то, наоборот, уверяет, что пробивает издалека, что достаточно, чтобы взгляды столкнулись и искра проскочила, а кто-то вообще стоит на том, что и взглядов не нужно, это лишнее, что связью дёрнет и прожжёт и без этого.       От всех этих разноплановых заверений, само собой, проще не становится. Аня совсем не понимает, чего ей ждать, к чему быть готовой. На всякий случай она готовится к худшему.       И в целом, действительно, всё выходит далеко не самым лучшим образом.       Снова всерьёз чувствует ожог Аня на контрольных прокатах. И с замиранием сердца думает: ага, получается, кто-то из сборной. Ожог ноет, кожу скручивает болезненным жаром, но Аня очень старается не подавать виду. Она опасается, что если покажет тренерам свою слабость, на неё перестанут рассчитывать как на одну из фавориток, сделают ставку на кого-нибудь из девочек помоложе, не травмированных, не страдающих от некстати подкативших проблем с соулмейтом. Хотя это саму же Аню ставит в неудобное положение, добавляет ей трудностей. Если бы она позволяла себе показывать боль или даже немножко плакать, это сильно повышало бы шансы, что её соулмейт её увидит. Он ведь наверняка знает о том, как всё обстоит, наверняка поцеловал другую, а потом не увидел на своей коже двойной татуировки и понял, что ошибся. Аня очень на это рассчитывает, верит, что её соулмейт ищет её, что ему не наплевать.       В какой-то момент к ней приходит мысль тоже ошибиться, только нарочно, попросить кого-нибудь о поцелуе, подарить своему соулмейту такой же ожог. Чтобы их обоих жгло, тянуло и толкало навстречу друг другу, чтобы они искали друг друга активнее, зацепиться друг за друга было проще. Но, как следует поразмыслив, Аня от этой мысли отказывается. Во-первых, этим она впутает в аналогичную неприятную историю ещё двоих человек, совершенно непричастных, которые, может, без неё никаких ошибок бы не совершили. А во-вторых, даже если бы Аня не рисковала первым — всё равно, она приходит к выводу, что лишний раз умножать боль ни к чему. Тем более, вряд ли её соулмейт сделал это с ней специально — так зачем же это специально делать ей? Нет-нет, делать этого она не будет, а будет верить, что они как-нибудь справятся и так.       Но боль ей мешает. Короткая программа у Ани не клеится, причём настолько, что после проката тренеры даже заговаривают о том, что программу надо менять. Они считают, что Аня не выкатывает образ — а Аня так и не находит в себе сил размокнуть челюсти и признаться, что дело не в этом, а в татуировке, которая теперь опоясывает её рёбра непрерывным жжением, постоянно пульсирующим, то чуть смягчающимся, то напротив, вновь набирающим силу. Ей всё кажется: пусть лучше тренеры будут считать, что проблема в неудачно выбранном образе, что если его заменить, то и никаких проблем больше не будет. Произвольную Аня, стиснув зубы, прокатывает лучше — этому помогает и то, что ожог болит меньше, возможно, потому, что Анин соулмейт не успел на её прокат или занял место повыше на трибуне. В любом случае: похоже, расстояние, на котором работает связь, значительное. Кто-то на форуме оказался прав: пробивает издалека. И очень сбивает с толку: Аня пытается прикинуть, очертить мысленный радиус, в котором может находиться её соулмейт, и у неё получается, что надо перебрать такое количество вариантов, что голова идёт кругом.       Времени всерьёз пройтись между парней, попытаться пообщаться с ними и понять, рядом с кем её начинает жечь сильнее, Аня не находит. И возвращается в Москву, так ничего и не узнав, понимая, что её положение ничуть не улучшилось.       На нацчемпе всё повторяется. Аня с трудом собирает программы, мучаясь от жгучей боли, едва-едва отбирается на Олимпиаду и с трепетом думает: что, если это повторится и на Олимпиаде? В такой форме она не сможет бороться за золото, даже вообще не факт, что осилит зацепиться за медали. Или хуже того — вдруг она уже на Европе снова выступит паршиво из-за боли? И тогда федерация решит, что не стоит рисковать потенциальным полным подиумом, и заменит её на кого-нибудь из девочек, у кого тоже есть ультра-си, но нет таких проблем? Например, на Лизу, которая уже не раз доказала, что может хорошо выступать на мировом первенстве и занимать высокие места? Ане страшно. Она не питает иллюзий относительно того, насколько долгой будет её карьера, и убеждена: это единственный шанс. Сейчас или никогда.       Её посещает очень некрасивая мысль, от которой Аня становится сама себе противна: ей, похоже, остаётся надеяться, что её соулмейт на международные соревнования не отберётся, никуда не поедет, останется без Олимпиады.       Ужасно так думать, ужасно и мерзко. Аня отгоняет эту мысль от себя, старательно выворачивает её наизнанку, думает: да нет, пусть её соулмейт всюду отберётся и всюду поедет, так же будет лучше и проще. Это очень сильно сократит поле перебора, и Аня, наверное, уже на Европе сможет понять, с кем же судьба её соединила, и всё исправить.       В Таллине её продолжает жечь. И здесь высчитывать уже несложно: получается, Марк, Женя или Андрей. Но прояснить вопрос окончательно у Ани неожиданно не выходит. Парни оказываются очень дружными, то и дело держатся втроём, поодиночке их никак не получается выцепить. Просто взять кого-то из них за руку и отвести в сторону кажется Ане неудобным, очень неловким. Да и потом — насколько больно ей будет рядом с её соулмейтом? Какова вероятность, что она вообще сможет сказать что-то членораздельное, а не задохнётся рыданиями, как с ней было в тот момент, когда обугливалась её татуировка, что она вообще не упадёт в обморок от боли при всех троих, так и не сумев ничего сказать? Как будто звучит нерадостно, не обнадёживающе, и так Аня рискует ничего вообще не прояснить. Ей же хочется понять наверняка, пусть ценой страшной боли, но только чтобы узнать точно. Измучить саму себя и не получить ни единого ответа — очень плохая затея.       Разобрать же с трибуны во время выступлений, на кого именно реагирует ожог, становится ли боль ярче, когда кто-то из юношей выходит на лёд, оказывается нереально. Аня очень старается, хотя вслушиваться в заунывно пульсирующую боль — такое себе удовольствие. У неё ничего не выходит, и ей всё страшнее: её прокаты же скоро! Как она будет выступать, если её продолжит вот так жечь? Она, конечно, сделает всё, чтобы не допускать ошибок, стиснет зубы и соберёт всю волю в кулак, — но всё равно, как же возрастает из-за этого вероятность не показать свой максимум, растерять уровни, элементы, баллы! У Ани словно таймер обратного отсчёта в голове, и он всё тикает, тикает, тикает, неумолимо отмеряет секунды до того мгновения, когда сделать уже ничего будет нельзя. Аня нервно заламывает пальцы и всё думает, что успевать нужно будет до женских коротких программ. Хоть попросить, например, Сашу и Камилу помочь расцепить это мужское трио, развести их в разные стороны принудительно. Удивительно, что ей раньше это в голову не пришло.       Но никого ни о чём просить так и не приходится. Трио распадается само, разламывается из-за результатов произвольной. Счастливый Марк с золотой медалью сияет с верхней ступеньки подиума. Аня вежливо подходит его поздравить и с облегчением выясняет: нет, не он, рядом с ним ожог молчит. Ане, честно говоря, так и хотелось. Ей не кажется, что Марк подходит ей как соулмейт, он как будто немного слишком. Слишком активный, слишком яркий, слишком шумный. Ане думается, что характерами они бы сошлись с трудом, и это мало похоже на идиллию соулмейтов в её представлении. Так что… это, наверное, даже к лучшему. Аня с лёгким сердцем вычёркивает проверенный вариант и идёт разбираться с оставшимися двумя. Сейчас это просто — Андрей удирает в отель и там хандрит в своей комнате, а Женя задерживается на катке, напрашивается то ли на выволочку, то ли на разбор полётов от тренера, и подобраться к парням поодиночке легче лёгкого. Аня начинает с Андрея, по той очевидной причине, что он не связан разговором. И уже на моменте, когда стучит в дверь его комнаты, понимает: нет, и не он тоже, если бы это был он — жгло бы гораздо сильнее. Это, правда, не повод сбегать, даже не начав разговор. Поэтому Аня дожидается, когда Андрей откроет дверь, произносит несколько вежливых фраз, старается утешить и подбодрить юношу. А потом бредёт в сторону лифта, ощущая, как с каждым шагом всё сильнее разгорается пламя на коже, и думает: получается, Женя.       Теперь, когда всё стало ясно, это кажется таким логичным, что Аня сама себя укоряет и понять не может: как же так вышло, как она не сообразила сразу? Видеть и не разглядеть Андрея или Марка ей было сложно, она ведь с ними и не встречалась почти. А вот Женя — да, он был рядом долго, и к нему Аня приглядывалась, в упор смотрела и не увидела. Как глупо вышло! Аню жжёт этими мыслями одновременно с ожогом всё невыносимее, так, что дышать становится больно. Она снова и снова нажимает на кнопку вызова лифта, тщетно пытаясь его ускорить, опасается, что вот-вот просто упадёт в обморок, и вталкивает себя в невыносимо медленно открывающиеся двери.       Её стискивает особенно злым и вместе с тем — до странности сладким жаром, когда она почти что падает к Жене на грудь.