Непорочность

      Звук шуршания резины колес по гравию казался оглушающим. Это было странно: парень, трясясь от каждой кочки на заднем сидении авто, несмотря на ремень, обхвативший его поперёк груди и за бёдра, выкрутил громкость в плеере на максимум, лишь бы оградить себя от тошной реальности. Ему в этом с удовольствием помогал хриплый вокал Исаака Холмана, истошно орущего с британским акцентом из кругляшков наушников текст недавно слитой демки. Агрессивные стихи, пропитанные типичными для панка насмешливыми нотками в адрес современного капиталистического общества, должны были опломбировать уши юноши, даровать ему спасительное вдохновение. Оно было необходимо, как воздух — карандаш в его пальцах невпопад скакал по странице потрёпанного скетчбука, который парень держал на коленях. Но по какой-то причине музыка сейчас казалась пустой, прозрачной, как хрупкое стекло. Бесполезный витринный колпак, не способный защитить ни от удара, ни от лишнего слова, ни колючего взгляда в адрес спрятанного у всех на виду экспоната.       Юноша наконец перевернул карандаш, поняв, что оранжевые помарки никак не приближают его к желаемому результату. Стёрка с силой заскрипела по бумаге. Убедившись, что даже этот звук он воспринимал лучше мелодии, парень сдался, стащив наушники вниз, повесив их на шею.       С водительского сидения послышался женский голос. Недовольный тон отражал полную палитру невысказанных претензий:       — Мудрое решение отвыкать от этих гаджетов. На сайте предупреждали, что для их использования у вас будет своё расписание.       — Я в восторге, — буркнул подросток, оторвав взгляд от скетча.       В зеркале заднего вида он сразу увидел серые, раскосые глаза, сейчас сощуренные от раздражения. Верхняя половина лица его матери была настолько похожа на его собственную, что иногда парень испытывал облегчение, когда это сходство терялось благодаря яркому макияжу, как и сегодня.       Когда они встали на повороте, женщина обернулась: завитые вороные локоны всколыхнулись у её лица, подчёркивая бледность кожи, подтянутой не только благодаря хорошей генетике.       — Хватит говорить с сарказмом, Сэмюэль. Ты знаешь, как я этого не люблю.       — «Сэм», мам, — поправил парень, бурча себе под нос. — Ты знаешь, как я этого не люблю.       — Хватает наглости дерзить мне после всего случившегося? — тонко выщипанные брови сдвинулись к переносице, а ноздри женщины расширились, но её негодование прервал гудок стоящей позади них машины. — Тьфу ты, чёрт…       Свернув с дороги, они поехали дальше. С каждым поворотом от главного шоссе, когда колёса переставали катиться по ровному асфальту, Сэм чувствовал, как какая-то хлипкая надежда на то, что показательное выступление его матери, как и ранее, обернется ничем, просто словесными угрозами для маленького ребёнка, тает. Пальцы юноши вцепились в обложку скетчбука, ногти зацепились за наклейку в виде маленькой звёздочки. Когда её со смехом налепили веснушчатые пальцы, парень с руганью корпел с пинцетом над обложкой, лишь бы отлепить её без следов. Сейчас же он нервно прижал наклейку плотнее, чтобы та случайно не порвалась.       Просёлочные дороги сменяли одна другую, вызывая смутное чувство тревоги. Поля, так свойственные географии их штата, остались позади, когда они приблизились к границе и пересекли её, почти сразу въезжая в хвойный лес. Летнее солнце потерялось в кронах сосен, лучам света теперь приходилось пробираться через их лапы, лишь бы добраться до земли. Сэм нащупал пальцами молнию на кофте, застегнув её под подбородок: если такая погода держалась тут даже в июне, он был рад тому, что сунул в сумку пару свитеров.       Впрочем, ещё предстояло понять, что он именно туда положил: парень запихивал многие вещи не глядя, на эмоциях, точно отыгрывая перед рассерженной матерью показательное выступление. И сейчас, когда декорации на импровизационной сцене ссоры их маленькой семьи рушились, оставляя только пугающую реальность, юноша чувствовал, как начинает об этом запоздало жалеть. Шипение песен из наушников не успокаивало: Сэм выключил плеер, убрав его в карман.       — Нам ещё долго? — он заметил, как мама уставилась в навигатор.       — Связь уже совсем никакая… — пробормотала она, но, вспомнив о должной строгости, поджала губы. — Так, кажется, направо. Да, точно!       Она указала куда-то вперёд, юноша выглянул из окна. Кишки его сразу скрутило: деревянный указатель в форме стрелки был раскрашен в ярко-жёлтый, контрастируя со стволами деревьев. На нём зелёными буквами было выведено: «До въезда в Церковный лагерь «Равновесие» одна миля!» Парень не знал, померещилось ли ему, но машина словно ускорилась, пролетая в нужном направлении, как на крыльях.       Во всяком случае, между этим указателем и восторженным вздохом матери, как показалось Сэму, прошло не более минуты.       — Надо же, как необычно. Сэмюэль, взгляни!       Юноша нагнулся ближе к передним местам, поняв по ноткам в голосе женщины, что это не предложение.       Вид, раскинувшийся перед ними, на самом деле с трудом можно было бы счесть ординарным или удручающим. Создавалось впечатление, будто они въехали в самое сердце леса: проехав огромные деревянные ворота с названием лагеря, мать и сын оба отметили, как деревья редеют перед ними, точно заповедная природа распахивает для них свои объятия. Они проехали небольшой мост, по левую сторону которого блестела вода небольшого, но глубокого озера, сейчас прячущегося за зелёными иголками и листвой невысоких кустиков, растущих то тут, то там. Поодаль, за шлагбаумом, который тут же поднялся при подъезде автомобиля, раскинулись многочисленные деревянные постройки. Множество небольших, низких домиков; вдалеке крест на высокой, треугольной крыше, предположительно, церкви; ещё несколько зданий самого разного размера и содержания, наверняка столовая, медпункт, администрация.       Сэму не нужно было ездить в лагерь до этого, чтобы предположить, где и что находится. И даже эта предсказуемость его уже пугала. Он натянул рукава кофты пониже, пряча мурашки. Из-за общей архитектуры и самого характера лагеря создавалось впечатление, что они приехали не просто в место для детского отдыха и оздоровления, а скорее в сложившуюся общину.       «Так и начинаются фильмы ужасов», — юноша практически услышал, как ему могли бы хихикнуть это на ухо, лишь завидев выражение страха на его лице, и сам разозлился, что подумал о таком. Он из последних сил надеялся, что это всё ещё дурной сон.       Машина затормозила на парковке, и Сэм ощутил новую волну дрожи по телу, едва он взглянул за окно: он уже видел несколько подростков его возраста. Юноши и девушки шли из одного края лагеря в другой, неся в руках что-то, похожее на бусы. Их форма была одинаковой, состоя из белого верха в виде рубашек с рукавами по локоть и низа тёмно-синего цвета. Лишь предметы низа отличались: у девочек это были юбки по колено, а у ребят — шорты. Облачённые в белые гольфы ноги мельтешили у Сэма перед глазами, вызывая чувство тошноты.       Прежде чем мама потянулась к ручке двери, чтобы выйти из машины, юноша сам не заметил, как подался вперёд, сжав её плечо: тело действовало само, мозг, поняв окончательно куда они взаправду приехали, отбросил всякую гордость и показательное равнодушие прочь. Юноша мотнул головой.       — Ты же не серьёзно… Ты не можешь так поступить.       Женщина нервно усмехнулась. Она дёрнула плечом, освобождаясь, пальчики с изящным французским маникюром отвели с глаз пряди волос.       — А что мне ещё делать? Ты правда считаешь, что мне всё это нравится? — мама махнула рукой на окружение. — Сэм, ты мне не оставляешь выбора. Я… Я не справляюсь с тобой.       — Я ничего не сделал настолько плохого, чтобы быть сосланным на всё лето в какую-то религиозную секту, — парень ощетинился.       — Какая ещё секта? Бог мой, ты только себя послушай, — женщина отвернулась, пальцами сжимая переносицу. — Нет, чем дольше мы разговариваем, тем больше я понимаю, что это верное решение. Да, мать из меня никудышная, раз у тебя поворачивается язык такое говорить, но может хоть тут тебе донесут, что в жизни важно, как всё должно быть правильно.       И без уточнения понимая, к чему сделан такой акцент, юноша мрачно отозвался:       — Чтобы понять, как правильно, было бы неплохо начать с полной семьи. Или этим ты собралась заниматься, пока меня не будет всё это лето?..       Его прервал громкий хлопок. Сэм замолчал со смесью шока, стыда и злости. Кожу щипало: никогда ещё прежде его не били, даже в детстве не шлёпали по попе во время истерик или капризов. Он посмотрел на разгневанное лицо матери, чьи глаза заблестели, но щеки остались сухими.       — Можешь это тоже нарисовать в своём дневничке, — она ткнула не без злости в его скетчбук и открыла дверь. — Вылезай из машины шустрее, мне ещё нужно ехать назад.       Сразу Сэм выйти не смог, потирая онемевшее лицо. Лавина эмоций накрыла его, оставляя после себя осадком только негативные чувства. Юноша шмыгнул носом, утерев что-то мокрое с щеки и заставив лицо принять отсутствующее выражение, а после наконец выбрался из машины.       Багажник уже был открыл матерью: юноша взял оттуда спортивную сумку, вешая её на плечо, не ощущая былой тяжести. Почти сразу он увидел и маму. Она, как ни в чём не бывало, уже разговаривала, вежливо улыбаясь, с какой-то девушкой со светлыми, красивыми локонами, ниспадающими на её одеяние, такое же, как у прочих обитателей лагеря. Впрочем, были то, что её отличало: на шее у незнакомки висел выразительный золотой крестик, а на плечах лежала накидка из тёмно-синего кружева, явно выполняющая опознавательную функцию. В руках девушка держала папку с какими-то бумагами.       Сэм закрыл багажник и подошёл ближе, но взгляд на мать никак перевести не мог, просто не осмеливаясь. Потому незнакомка полностью овладела его вниманием.       — А вот и мистер Флорес. Сэмюэль, правильно?       — Просто Сэм, — тихо поправил он, заметив, что слышит откуда-то сверху мелодию.       Подняв голову, юноша сразу увидел на ближайшей сосне белый мегафон, извергающий из себя с умиротворяющим шипением жизнеутверждающую и незамысловатую песню: О, славный день, О, славный день, Когда Шепфа смыл, Когда мой Шепфа смыл, Смыл мои грехи. Он научил меня Надеяться, Бороться и молиться, Бороться и молиться! И Он научил меня жить и радоваться, Жить и радоваться, да, Он научил, о, да! Каждому… Каждому дню!       Девушка написала что-то в своём листе и мило улыбнулась.       — Сэм, — она тоже подняла голову, хмыкнув, — не беспокойся, тут не круглые сутки играет что-то настолько прямолинейное и агитационное. Но сейчас послеобеденное время, так что в радио-будке полный раздрай. Старшие воспитанники готовы на всё, что угодно, чтобы поставить то, под что можно потанцевать… О, но это ненадолго, — она с доброй усмешкой указала в сторону.       Сэм и его мама взглянули: к неказистому домику с огромной антенной на крыше сейчас нёсся, опираясь на палку для ходьбы, хромающий мужчина в чёрном, церковном одеянии, о чём говорил крест на его шее. Белые волосы по уши, обычно собранные, сейчас растрепались от быстроты ходьбы, а хмурое выражение лица говорило о том, что шёл он явно не хвалить креативных послушников. Когда он ворвался внутрь, послышались визги: «Шухер, шухер, пастор Фенцио пришёл, спасайся, кто может!» Пара юношей и девушек выскочили из окон, улепётывая и гогоча.       — Донни, Моника! — девушка подле Сэма погрозила кулаком. — Ох, и повезло вам, что я на приёмке!       — Не серчайте, сестра Лилу, у нас ещё индульгенция не закончилась! — парень заметил подле неё новенького и шепнул что-то на ухо подруге с пышными афро-кудрями, которая тут же со смехом оттолкнула его в плечо, и они побежали дальше.       Блондинка вздохнула и развернулась снова к женщине с сыном. Из динамиков прервалось пение в стиле госпел, тут же сменяясь спокойной мелодией на пианино, явно отсылающей на какую-то молитву.       — Простите, что отвлекаюсь во время приветствия, Сэм, мисс Флорес. Иногда тут приходится даже спать с одним открытым глазом. Меня зовут Лилу, — она вежливо склонила голову. — Я вожатая второго отряда воспитанников лагеря, того, куда тебя предварительно определили, Сэм, — юноша нервно помялся с ноги на ногу, явно не выказывая энтузиазма, — ранее ты не приезжал к нам, правильно?       — Сэмюэль раньше никогда не был в лагере в принципе, — женщина ответила раньше, явно отвлекая от настроя сына вожатую. — Но мы решили, что это не будет лишним, особенно пока возраст позволяет.       Лилу перевела глаза ещё раз с мать на её ребёнка, но даже если и сделала какой-то вывод, то лишь косвенный, продолжив мягко улыбаться.       — Что ж, не могу отрицать, это довольно полезный опыт. Впрочем, для первого раза мало кто выбирает именно церковный лагерь. Однако скажу вам один любопытный факт: статистически те, кто у нас были, в восьмидесяти процентах случаев возвращаются ещё раз. Но это не правило, конечно. Вы не против небольшой экскурсии по лагерю, пока я рассказываю вам о нас немного?       — О, нисколько, — мама прошла вперёд, её каблуки бойко и почти зло застучали по неровному асфальту, Сэм же поплёлся следом. — Я как раз хотела уточнить, то, что мы всё же приехали уже после официального заселения…       Лилу помотала головой успокаивающе.       — Не беспокойтесь, мисс Флорес. Это, конечно, не типичное заселение, но поскольку Сэм как раз по возрасту подходит одному из студентов, который не смог поехать, ничего страшного в этом нет, — она вскинула уголки губ. — Насколько могу судить, вы не сильно религиозны?       Женщина поджала губы.       — Мы… Сейчас от этого отошли. Когда Сэм был маленький, мы посещали церковь каждую неделю, я рассказывала об учении Шепфа, заветах, в общем, то что мои родители привили мне. Но мой бывший муж был закоренелым атеистом, и когда у нас начались разногласия… — она виновато отвела глаза от креста, возвышающегося над деревьями. — У него были некоторые условия для нашего примирения. И я, признаться, приняла решение… Покинуть не только родной штат, но и отречься от церкви. Сейчас это кажется таким глупым, учитывая то, что нашему браку это не помогло.       Сэм отвернулся в сторону леса. Как напуганный заяц, он интуитивно искал глазами хоть малейший намёк на дупло или нору, тёмное место, куда можно было бы зарыться и спрятаться навсегда. Такое чувство его преследовало всегда, стоило матери заикнуться о прошлом их семьи. Мягкий голос вожатой вернул его в реальность.       — Не испытывайте вину. В служении Шепфа нет места осуждению тех, кто после отчуждения от веры имеет в себе достаточный стержень, чтобы обратиться к ней в тяжёлые минуты, — она произнесла это достаточно свободно, смахивая своей лёгкой рукой флёр тоски, нависший над ними. — Для адаптации к жизни в её быстром, современном темпе совместно с религией лагерь «Равновесие» может подходить лучше всего. Находясь в изоляции от многих благ современности, мы также даём себе и детям перерыв от проблем нашего времени. Под нашими крышами собираются далеко не только глубоко религиозные воспитанники, как например студенты католической школы «Цитадель», но и дети из общеобразовательных школ. В первый месяц, правда, мы пока не рискуем селить жить их совместно, а вот с июля… Но я забегаю вперёд! — Лилу расплылась в яркой улыбке. — Давайте я лучше расскажу про наши занятия, думаю это поможет вам представить картину гораздо лучше.       Далее Лилу стала рассказывать про всяческие активности, присутствующие в лагере. Разумеется, они все были с налётом церковного влияния: по утрам, до завтрака им предстояла зарядка и молитва в церкви, после столовой занятия по интересам, включающим чтение, занятия искусством и спортом по дням. Ближе к середине лета, при хорошей погоде также могли поставить дни плавания в близлежащем Молочном озере. В другой ситуации Сэма бы заинтересовало такое название, но сейчас он мог лишь найти в себе силы на короткие кивки.       Когда рассказ девушки подошёл ко всяческим лагерным конкурсам между группами всех возрастов, они свернули за угол самого большого здания столовой и подошли ближе к искривлённым стволам сосен. Перед ними показалась деревянная церковь, руки Лилу взметнулись на уровне рефлекса, она перекрестилась, склоняя голову. Мама повторила её движение, и Сэмюэль, очнувшись от её холодного взора, рассеянно прижал троеперстие ко лбу, а после к животу и левому плечу, но замедлился. Он только в тот момент заметил, как из открытой двери тёмной церкви на него смотрели ясные голубые глаза, отражая свет зажжённых свечей.       Сэм от испуга дёрнулся, так и не завершив крестное знамение. Проморгавшись, он уставился пристальнее в темноту. Сейчас, когда взор не скользил по освещённым солнцем лесным тропам, в тёмной церкви стал лучше различаться силуэт незнакомого ему парня. Он был одет, как и все, в рубашку и тёмные шорты. На груди лежал заметный деревянный крест, свисающий с бледной обнажённой шеи, как что-то очень тяжёлое. Светлые волосы юноши были стянуты в маленький хвостик на затылке, лишь несколько коротких прядей выбились, свисая на щёки. Тени от света свечи, что парень держал в руке, отчего-то забинтованной, ложились на бледное, спокойное лицо, как шрамы.       — О, прошу прощения, я на минутку, — голос Лилу вырвал Сэма из оцепенения, вожатая пошла как раз в сторону церкви, позвав. — Дино!       Она нырнула за дверь, закрыв её за собой, отрезая для юноши то видение. Признаться, довольно пугающее. И отчего-то смутно знакомое. «Как странно… Почему мне знакомо лицо какого-то фанатика, который даже в свободное время торчит тут?» — Сэм мотнул головой. «Дино, так она назвала? Уж такое странное имя я бы запомнил… Ладно, неважно…»       — Всё выглядит не так плохо, — произнесла мама, только не понятно: для самой себя или для сына.       Сэм промолчал, лишь отведя глаза в сторону машины. Если женщина и хотела что-то сказать, то сдержалась, потому что в этот миг из церкви вышла Лилу, предлагая продолжить экскурсию.       Было видно, насколько искренне вожатая рассказывает обо всех закоулках лагеря в котором, должно быть, и сама провела в качестве воспитанницы не один год. Этому месту было чем гордиться: живописная природа, огромная территория, множество занятий. Но как бы красиво не расписывали это место, Сэм от одной только причины своей ссылки сюда не мог отделаться от чувства, что в целом не важно, почему он здесь: это клетка, пусть и огромная, золотая, но клетка за его «грех», который он отказывался признавать. Каяться.       На закате, когда мама уже достаточно свободно разговаривала с Лилу, расспрашивая девушку в целом о жизни в штате и о том, как сейчас развивается церковь, раздался мелодичный колокольный перезвон. Вожатая оповестила о том, что это звонок на ужин, и предложила поесть… Вот только Сэму, которому кусок в горло не лез, не стоило труда отказаться от этого предложения. Мама прошипела через зубы:       — Ох, Сэмюэль, голодать до утра — не самая умная мысль…       — Но не опасная, — ненавязчиво, но всё-таки прервала её девушка. — При всём уважении, мы не позволяем воспитанникам голодать, не подумайте, но учение говорит о том, что еда, съеденная без желания, для души и тела пользы несёт не больше, чем бездумное чревоугодие. Если Сэм не хочет есть, лучше пусть завтра я попрошу ему сделать завтрак посытнее.       Она взглянула на него изумрудными глазами и украдкой подмигнула. Парень потупил взор. В том, что следующим утром ему захочется есть, Сэм сильно сомневался, но ничего не сказал.       — Что ж, как скажете, — мама потёрла пальцами переносицу.       — Раз сейчас все в столовой, давайте пройдём до домика. Твоя сумка, Сэм, явно тяжелее, чем кажется, пусть ты и безропотно её носишь за собой, — Лилу указала в направлении домика, находящегося на небольшом возвышении.       В деревянном жилище было два крыла: для мальчиков и девочек. Они прошли в левое, там, где стояло около шести кроватей, и Лилу погрозила пальцем.       — Кстати, хоть я и живу в домике вожатых, не надо думать, что ночами можно творить всё, что душе угодно. У нас у всех уже шестое чувство на беспорядки в домике. И лучше пусть это застанем мы, а не пастор Фенцио или другие учителя… Позже поймёшь, почему, хах.       Они подошли к кровати у окна, самой ближайшей к выходу. Тут уже лежали некоторые личные вещи: постельное бельё, небольшая книга, очевидно, текст священного писания в чёрной обложке с отпечатанным крестом, а также одежда, такая же, как у всех. Белая рубашка, шорты, гольфы, белые спортивные тапочки. Должно быть, размеры мама сообщила в тот день, когда спешно, в истерике, записывала его на летние смены за дополнительную плату. Лилу кивнула на тёмный шкаф у стены.       — Там находятся доска для глажки, утюг. В мятом ходить строго запрещено.       — Тут… Нет креста, — тихо зачем-то произнёс Сэм.       Мама покачала головой, а Лилу неловко хохотнула.       — Что ты, он не является частью формы. Носить ли крестик — личный выбор каждого, и никто тебя не заставит. Что ещё… Ах, вот твоя тумбочка, ключ от неё. Можешь там держать электронику в том числе, однако ей можно пользоваться только после обеда и до ужина, — она протянула Сэму небольшой ключик. — Но сразу предупреждаю, ничего запрещённого хранить нельзя, раз в три дня я проверяю. Сигареты, алкоголь, высокорейтинговое чтиво, разумеется, оскорбительная символика или манифесты также запрещены и могут привести к суровому наказанию, — парень ощутил, как побледнел. — Уверена, у тебя ничего такого нет, но по протоколу я должна предупредить.       — И вы будете… Просматривать даже если там будет… — он замялся, и, — о, ужас — мама прервала его.       — У Сэмюэля есть дневник с рисунками. И насколько я знаю, там иногда встречаются… — она сама поджала губы, видимо поняв, как это звучит, особенно когда подросток громко одёрнул:       — Мама!       Сэму самому стало тошно от того, сколько обиды и боли прозвучало в голосе, как легко она выворачивала перед едва-едва знакомой девушкой что-то настолько личное. Лилу помотала головой.       — Я вас поняла… Сэм, не переживай, в личные записи, разумеется, никто не будет влезать. Как и в письма, рисунки и прочее, — вожатая заметила, как мелко дрожит рука парня, сжимающая до побелевших костяшек ремень сумки, которую он всё никак не мог опустить на пол. — Полагаю, на этом… Наша экскурсия может считаться оконченной. Мисс Флорес, я подожду на улице, на обратном пути расскажу вам расписание посещения, если вы не против.       — О, конечно, вы так любезны, — Лилу тактично вышла из домика, оставляя членов семьи наедине.       Глаза юноши не отрывались от лежащей на кровати формы. Он смотрел на неё, не зная даже, как вообразить, чтобы он надел такое. В голове прозвучал фантомный лающий смех, хриплый и отдающий запахом вишнёвых сигарет. Сэм свалил сумку на кровать, раскрывая её и доставая всё бесполезное барахло, что напихал туда со злобы, сейчас невидяще распихивая его в шкаф и свою тумбу. От прохода послышался женский голос, смягчённый чувством вины:       — Давай пока ты распаковываешься, я быстренько поглажу…       — Мам, тебе ещё домой ехать. Сама ведь говорила, шустрее надо, — прервал её юноша.       Они уставились друг на друга, едва заметно дрожа от эмоций, что просто не находили выхода, будучи пленниками слишком сдержанных тюрем-тел. Женщина помотала головой:       — Сэм… — но когда парень резко отвернулся, ставя доску и включая утюг, мама явно передумала, что хотела сказать изначально. — Потом ты мне скажешь за это спасибо.       Стук каблуков, оглушающе громкий, отдалился. Сначала из комнаты, потом из дома, а затем, под девичье щебетание, и по тропинке подальше от деревянного домика. Сэм, опустив веки, мог вообразить, как мамины туфли спешно несут её на парковку, помогают забраться в новенькую, красную машину, а потом увозят.       Далеко-далеко от этого проклятого церковного лагеря, куда он был сослан за преступление, которое Сэм не считал, что совершал.       Но у него осталась ещё одна надежда на спасение. Маленькая, тонкая ниточка, пока не оборвавшаяся следом за всеми остальными: теми, что мама с ним так не поступит, что она одумается, что он заслужит её снисхождение… Бездумно гладя форму, Сэм мог думать только об этом. А ещё настороженно смотреть на другие, уже занятые кровати.       Когда Сэм услышал шаги, он сидел в постели, уже переодевшись в ночную одежду: футболку с логотипом рок-группы, явно не его размера, а также спортивные, серые штаны. Идти мыться, ещё и в общую душевую, он явно морально был не готов, ограничившись тем, что умылся и почистил зубы в уборной их домика.       — Опаньки, — со стороны входа послышался полный любопытства смешок. — У нас пополнение, а все молчат!       Парень с кудрявыми волосами, такими длинными, что они уже закрывали глаза, отвёл пряди рукой со лба, прыгая с разбегу на дальнюю кровать. Ещё несколько ребят зашли и тоже обратили внимание на Сэма. Видимо, его почти обороняющийся вид ребят несколько смешил: они со смешками кивали и кидали какие-то бессмысленные вопросы. Сэм молчал, точно набрав в рот воды.       Он не считал себя изгоем лишь по одной причине, по которой только мог не особо спортивный парень, то и дело утыкающийся носом в свой скетчбук, и это было правильной оценкой среды. Переходя из одного класса в другой, переезжая, Сэм всегда давал себе фору, время понять, кого из окружения лучше остерегаться, с кем говорить, и над чьими шутками смеяться. Лишь весь прошедший год в старшей школе он провёл, позабыв об этих правилах, ведь ему просто повезло стать друзьями с теми, кому никто не смел поперёк слово сказать.       Будучи никем, Сэм, просто благодаря этой непонятной для него самого связи, на какое-то время ощутил себя более значимым чем являлся. И сейчас ему, кажется, снова пришлось об этом вспомнить.       — Энди, ну, копать-хоронить, ты там уснул что ли? — в дверях показался уже знакомый парень: это он убегал из радио-будки вместе с красивой, смуглой девушкой. — О, это же новенький. Здорово. Я Донни.       Парень простодушно улыбнулся, протянув руку. Это было первое официальное представление, и от такого отказываться точно не стоило. Несмотря на измотанность, Сэм протянул ладонь в ответ.       — Я Сэм…       — Глядите-ка, говорить, оказывается, умеет, — кто-то усмехнулся.       — О, Ибрагим забыл, как рыдал тут на заселении в прошлом году. Воистину, человеческая память имеет удивительные свойства! — от слов Донни все посмеялись. — Не слушай этого придурка. По тебе просто видно, что ты сосланный, вот он и кусает за живое.       — Сосланный?       — Ага, за какие-то грешки, — Энди подошёл ближе, поводя бровями, и Сэм побледнел, чувствуя, как язык прижало к нёбу. — Только пока в толк не возьму: за что же такого тихоню могли?..       — Мы тут полночи будем лялякать? У меня ещё с утренней зарядки всё чешется, пошли уже, пока все кабинки не заняли! — Донни схватил кудрявого юношу, начиная сильно тереть ему макушку. — Или тебе так понравилось от Геральда получать нагоняй? Мазохист…       — Кого ты это мазохистом назвал?! — Энди мстительно подхватил полотенце, висящее у него на плече, и в отместку хлестнул юношу ниже поясницы.       Ребята тут же выбежали из домика, снова оставляя Сэма наедине с не самыми дружелюбными и разговорчивыми обитателями лагеря. Брюнет поджал губы. Налаживать контакт первым у него сейчас не было никакого желания, хватало других, куда более важных на данный момент дел. Укладывались недолго: виноват ли бы ранний подъём или отсутствие самых активных членов отряда, но уже вскоре все улеглись по своим местам. Хихикающие Энди и Донни вернулись, казалось, спустя вечность, их встретило шиканье Лилу — похоже, она пришла проверить подопечных и новенького.       — Ребята, до отбоя две минуты.       — Уже бежим в кроватку, теряя тапки, — хмыкнул Донни, его друг же взамен с преувеличенной театральностью вздохнул:       — А мне до сих пор тяжело засыпается, так тоскую по маменьке с папенькой… Может, сказка на ночь от милой леди поможет от этого избавиться?       Лилу ответила, судя по тону, саркастично улыбаясь.       — Энди, такие симптомы у тебя были и прошлым летом. Я обязательно это учту и попрошу пастора Фенцио в таком случае зачитать тебе отдельную проповедь о смирении и преодолении трудностей. Облегчила ли я твои душевные страдания своей помощью?       Тяжёлый вздох стал ей ответом.       — Конечно, сестра Лилу.       Возле кровати Сэма послышались лёгкие шаги, брюнет опустил веки и ровно дышал, стараясь не выдать бодрствование. Очевидно, вожатая смотрела на него, и парень надеялся, что этим всё закончится, но неожиданно услышал над головой едва слышное бормотание: Блаженная раба наша, Ева, моли Шепфа о нас. Песнь возслати подаждь, Создатель, помощь свыше рабам Твоим, Умягчи наши злые сердца и напасти ненавидящих нас угаси. Не дай в жестокости нашей погибнуть.       Его лба коснулись легчайше, точно кожу огладило лёгкое пёрышко, и мурашки пробежали у юноши по телу. Сэм представлял, как после молитвы его могло бы вывернуть наизнанку, вытошнить всем тем «греховным», что он мог носить в себе по мнению последователей учения Шепфа. Мышцы напряглись под одеялом, под пижамой, вызывая дрожь. Но даже если это и было замечено, он не услышал никаких слов. По таким же тихим шагам Сэм вскоре понял, что вожатая удалилась от него.       — Ребята, гашу свет. Всем благостных снов.       Сэм полежал ещё несколько минут в тишине и, убедившись, что никто из обитателей домика и не шевелится, начал претворять свой последний план в действие. Аккуратно перевернувшись от стены, юноша проморгался: глаза успели привыкнуть в темноте, так что он сунул руку вниз, под кровать, где лежала пустая, казалось бы, сумка. Что было не совсем так. Пальцы его нашли змейку бокового кармана, и Сэм аккуратно расстегнул молнию. Пальцы нащупали холод плоского корпуса телефона, который, как думала мама, она у него благополучно забрала ещё до поездки, не зная, каких трудов Сэму стоило вытащить мобильный из её сумки, пока она не смотрит.       Он не мог вот так просто лишить сам себя последней надежды на подобие свободы в этом месте, пропитанным духом покаяния.       Убедившись, что никто из ребят не отреагировал на его аккуратные перемещения, Сэм накрылся одеялом, включив устройство и убавив яркость до минимума. В том, что интернета тут нет, сомневаться не приходилось, но парню он был и не нужен. Во всяком случае, он надеялся, что закинутых на счёт средств хватит, чтобы воспользоваться SMS. Пальцы не попадали по сенсорной панели, дрожали от волнения.       Только не ясно, что пугало Сэма больше: то, что его могут сейчас обнаружить, или что ответ на его послание мог его раздосадовать ещё больше? Написав сообщение, юноша перечитал его несколько раз перед отправкой.       «Это Сэми.       Решил написать, раз мы никогда не писались с номера тф, лол. Помнишь, ты перед тем, как смыться через окно, спрашивал, насколько я в дерьме? Настолько, что меня сослали в сраный церковный лагерь в другом штате на всё лето. Это просто жопа. Тут все какие-то ненормальные, носят форму, кресты, даже есть ЦЕРКОВЬ. В детском лагере, посреди леса! ЧЗХ?.. Здесь проверяют вещи, техникой можно пользоваться только часа три в день…       Я не знаю, реально ли мать меня тут оставит на всё лето или… ХЗ. И мне дерьмово от того, что мы тогда так и не обсудили… Ну, ты знаешь. Я просто хотел спросить, всё ли ок или мы теперь… Короче, Ади, просто ответь. В любом случае, что бы ты не решил, я за.       Мне тебя охренеть, как не хватает в этом аду».       Поморщившись, Сэм нервно стёр последнюю строчку, уж слишком она выдала его отчаяние и какую-то излишнюю откровенность. Вздохнув, парень нажал на отправку SMS, смотря, как текст перемещается в окно диалога. Загрузочный диод на месте статуса сообщения всё крутился и крутился… Пока не остановился на иконке красного восклицательного знака. Выскочило оповещение: «Сообщение не удалось отправить. Проверьте стабильность сети и попробуйте ещё раз». На спине у парня выступил пот, он нажал кнопку ещё раз. И ещё, и ещё.       Без результата.       — Глушилки, — услышал он вдруг.       Тяжело дыша, Сэм сорвал с себя одеяло. Он отчасти уповал на то, что ему послышалось, что испуганный мозг сам подкидывает оправдания для творящегося кошмара. Но нет, юноша увидел, как Донни, лежащий у стены, глядит на него с усмешкой не то любопытствующей, не то сочувствующей.       — Прости? — нервно переспросил Сэм.       — Глушилки, говорю, стоят. Мобильной связи нет. Тебе не сказали, наверное, потому что предки указали при заселении, что телефона с собой не будет. У меня такая же хрень была в первый заезд.       Сэм уставился на телефон, сжимая его так, что ладони заболели. Внутри с этой новостью что-то оборвалось, рухнуло вниз. Он истерично отбросил одеяло, хватая обувь и наспех засовывая ноги внутрь.       — Я бы не советовал… — Донни со смешком было попытался его задержать, но Сэм даже не взглянул в его сторону, он с бешено колотящимся сердцем вырвался сначала в коридор, а потом на улицу. — Ох, эти новенькие.       Ночной лес был прохладным, по телу бегали мурашки, ветерок залетал за ворот футболки, но юноша этого не замечал. Он отчаянно прижимал телефон к уху, идя вперёд, даже не различая дороги. Женский голос робота сообщал ему каждый раз, когда контакт с лаконичным «Ади» вызывался им: «Вызов не может быть установлен. Пожалуйста, перезвоните в справочную службу…»       Сэм ахнул во время очередного звонка: он оступился, зацепившись за коренья сосны ногой, и только тогда осознал, что всё это время, что он шёл, щеки его намокали с каждой секундой всё сильнее. Парень посмотрел вперёд: кажется, он прошёл достаточно, чтобы отсюда был виден край озера. Оно может и было красивым, но какой от этого толк, если всё здесь было незнакомым, чужим?       Напоминающим, за что его сюда сослали.       Подросток кинул зло телефон рядом, чувствуя, как слёзы всё прибывают. Стоило всему наладиться хоть как-то после этого чёртового развода его отца-лгуна и матери-истерички, как жизнь снова складывается так, что ему приходится опять проходить эти ненавистные периоды адаптации, пресмыкания, притворства, как зверьку, что запустили в вольер с хищниками, которые только и ждут от него неосторожного жеста, звука, чтобы погнаться следом и впиться в тушку зубами. Найти малейший повод придраться.       — Твою мать… — процедил он, утыкаясь лицом в ладони. — Твою мать, твою мать, ненавижу… Ненавижу!       Слёзы душили его, и Сэм просто не мог остановить их поток. Злые и горячие капли продолжали течь из глаз, они причиняли отчего-то столько острой боли, точно были лавой, обжигающей кожу. Брюнет продолжал сидеть на земле, всхлипывая и шмыгая забитым носом, когда сзади треснула ветка. Сэм обернулся, влажные глаза его бегали, как у напуганного зайца, от неожиданности он даже не вытер до конца щёки, так и обернулся с влажным, красным лицом.       Из темноты леса на свет сразу вышел юноша, которого Сэм ранее уже видел. Светлые волосы, завязанные в хвост, как и большой крест на шее выделяли его достаточно, чтобы парень вспомнил, как видел этого чудика в церкви, где тот стоял посреди зажжённых свечей, и смотрел в ответ.       Сейчас его взор голубых глаз был точно таким же, как тогда. В приступе гнева он показался Сэму тупым и почти неразумным, как у оленя в свете фар машины, что вот-вот отбросит мохнатое тело на обочину. «Кажется, вожатая назвала его Дино. Ну и тупое имя…», — не то, чтобы сейчас имя любого обитателя лагеря могло показаться Сэму хотя бы приемлемым. Парень спохватился, вспомнив, как выглядит, и отвернулся, с остервенением вытирая лицо ладонями.       — Прости, я не хотел напугать. Решил, что ты мог пораниться, — услышал он из-за спины.       Голос был тихим, монотонным. Он напоминал своей манерой проповедь, и от этого Сэму стало ещё хуже. Юноша отозвался хрипло:       — Лучше бы так и было…       Он надеялся, что после подобного ответа незваный гость удалится, но, к сожалению, Дино подошёл немного ближе, едва не наступив на телефон. Незнакомец аккуратно отвёл ногу и тихо сказал:       — Ты хотел позвонить родным? — Сэм скривился, как же его раздражал этот учтивый тон сейчас. — Одним из правил является ограниченность общения с внешним миром. Но у пастора, учителей и вожатых есть круглосуточный доступ к сети. Если тебе нужно срочно связаться с семьёй, мы могли бы…       Слово «мы» отчего-то взбесило окончательно, подвело Сэма к черте, отделяющей его от самой низшей точки отчаяния к неконтролируемому гневу на всё. На свою мать, на судьбу, на этот проклятый лагерь посреди сплошного нигде. Парень огрызнулся.       — Не нужно мне связываться с моей сраной семьёй. И лучше бы тебе сейчас не причитать про то, что так нельзя говорить. Ты меня, как и никто в этой вашей секте, не знаете и не можете знать, что у меня в жизни происходит! Поэтому, сделай милость, свали уже на какую-то там вашу службу, или чем вы занимаетесь вместо того, чтобы жить настоящей жизнью?!       Оскалившись и выплюнув всё то, что крутилось на языке, Сэм уставился прямо в лицо незнакомого ему юноши, загнанно дыша. Его подмывало продолжить: кровь кипела в жилах, подбивала забыть об осторожности, о его нраве и отсутствии хоть какого-нибудь стержня, позволяющему противостоять устоявшемуся порядку целой общины. В то мгновение Сэму на это было всё равно.       Ему тоже хотелось укусить, пусть даже не того, кто был виноват в его плачевном положении.       Однако лицо Дино ни капли не изменилось, даже рябь волнения, гнева, грусти, не прошла по бледной кожей. Глаза, кажущиеся матовыми и не блестящими даже в свете луны, смотрели на Сэма откуда-то свысока, выше, чем рост парня. Они на мгновение показались ему почти жуткими. Ледяная синева, омертвевшая и потерявшая весь свой человеческий вид без отблеска церковных свечей.       Висок разгорелся болью: чувство дежавю пронзило голову Сэма, как тонкая игла, вбитая прямо в мозг ударом чего-то увесистого, похожего на молоток. Откуда он мог знать это лицо? Где ещё его видел до сегодняшнего дня?       «А что, если это как в любимых ужастиках Ади про общины фанатиков?.. Что, если меня вот прямо сейчас, прямо здесь покарают за все грехи?» — тишина затягивалась, и не получая ответа на свой выпад, Сэм чувствовал, как его начинает трясти далеко не от ночной прохлады.       Но тут дрожь ушла: когда Дино опустился на колено перед юношей и, сняв синий джемпер, скрывающий белую рубашку, который Сэм и не заметил в темноте, накинул одежду на плечи парня. Того парня, который буквально только что в лицо ему сказал, насколько ненормальным его считает. Поражённый брюнет не проронил ни слова, проглотив язык.       — Тебе лучше поспать. У тебя сегодня, наверное, был очень трудный день, — рука, замотанная бинтами, подхватила ладонь Сэма, доселе безвольно касающейся травы. — Ты же во втором отряде? Ночами тут бывает сложно ориентироваться с непривычки.       Сэм сам не понял, как его подняли: просто в какой-то момент чужие пальцы настолько бережно обхватили его запястье, что он просто не мог не встать и не пойти. Дино вручил ему телефон и повёл за собой в темноте леса. Лишь подходя к тропинке он остановился, отведя парня за собой за широкий ствол сосны. Юноша заметил, как по асфальтированной дорожке проходит уже знакомый ему пастор с белыми волосами. Он держал в руке фонарь, пристально светя им по кустам.       Сэм хотел что-то спросить, но Дино прижал свой палец к губам, легонько качая головой. От этого пряди волос снова выпали из аккуратного хвостика, но на это парень и внимания не обратил. Когда мужчина прошёл мимо, они снова двинулись к домику.       «Он не хочет… сдавать меня взрослым? Почему? Ему самому нельзя ночью вот так ходить или…» — преодолев ещё пригорок, Сэм понял, что они вышли ровно к тому домику, из которого он совсем недавно выскочил, точно ошпаренный. У входа пальцы Дино наконец соскользнули с его запястья.       Парень смотрел на незнакомца, даже не зная, что ему сказать. Сэму казалось, что после всего случившегося он скорее вот-вот рухнет в обморок от усталости, чем будет способен поддерживать хоть какой-то разумный диалог. И, видимо, это было видно по его лицу, потому что Дино произнёс первым, не давая повиснуть неуютной тишине между ними:       — Тебе, возможно, мои слова могут показаться издевательством, но через пару дней на утренней службе будет открыта исповедальня. С мучительными мыслями жить гораздо легче, если их поведать кому-то, кто не смеет судить тебя. Я буду рад, если тебе от этого станет легче… Сэм, правильно?       Юноша моргнул рассеянно.       — Я не говорил, как меня зовут…       — Поэтому я и спрашиваю, правильно ли помню твоё имя со слов сестры Лилу, — спокойно ответили ему.       Не до конца понимая, зачем девушка рассказала о нём какому-то парню, брюнет растерянно ответил.       — Правильно… А ты… Тебя ведь Дино зовут?       На этот вопрос ответ получить было не суждено: юноша взглянул в сторону тропы, откуда раздавались звуки шагов. Дино открыл дверь в домик и мягко надавил Сэму на плечи, заталкивая его внутрь.       — Пусть ангелы сторожат твой сон, — на мгновение в глазах его блеснуло что-то, выдающее истинные эмоции парня, но он тут же скрылся за закрытой дверью.       Сэм, сжимая телефон в руке, ещё какое-то время постоял у двери, прежде чем двинулся к мужскому крылу домика. Тут было тихо, не считая пару человек, что выразительно посапывали во сне. Ещё кто-то, кажется, тот самый шутник Энди, что-то бормотал во сне подушке, но ни одного слова было разобрать было нельзя. Но Сэм и не пытался: стащив обувь, он без лишних мыслей рухнул на постель. Усталость, которую он кажется не испытывал за всю свою жизнь, накрыла тело многотонным, пуховым одеялом, отправляя в страну грёз без возможности обдумать ещё хоть минутку прошедший первый день в церковном лагере.       Не позволяя даже вспомнить, что Сэм уснул в одолженной ему чужой кофте, пахнущей мятой, цитрусом… и хвоей.