Ирландские ромашки

— Ну наконец-то, Робертс и… что здесь делает журналистка? — Нойманн будто невзначай положил руку на бедро рядом с кобурой и уставился на них обоих. Фридрих, не веря своим глазам, прошептал «беги», глядя на Салливан. Почему Джон привел ее вместо обещанной медсестры? Если Нойманн дал ей шанс уйти, а она вернулась, ее жизнь была в опасности — как, впрочем, и их с Джоном жизни тоже. — Медсестра отказалась. Другой у нас нет, а мисс Салливан обладает начальной медицинской квалификацией. Она справится. Сирша тяжело выдохнула и выпрямилась, с вызовом глядя на Альберта и не говоря ему ни слова. Он хищно ухмыльнулся и повел всех к машине; Салливан, правда, он решил бесцеремонно потащить за рукав, будто бы напоминая ей, где было ее место. — Очень хорошо, Робертс. Но я лично буду за ней следить, — сказал Нойманн, усаживая ее на переднее сиденье, и сел за руль; Фридрих и Джон расположились сзади. — Надеюсь, обойдемся без неприятностей. Сирша грозно прокашлялась и оттолкнула руку Нойманна, все еще больно сжимающую ее запястье. Ей было плевать, что случится и почему, но обращаться с собой, как с вещью, она не позволит никому. Кем вообще был этот Альберт Нойманн? Что он из себя представлял, и самое главное, почему он решил, что у него есть право что-то требовать и так обращаться с людьми вокруг себя? Сирша не стала задавать себе эти вопросы: она встречала людей намного хуже. Нойманн был оккупантом, солдатом с высоким званием — август тысяча девятьсот четырнадцатого года был для него лучшим временем проявить себя в самом худшем свете. Возможно, для его людей он был героем? Возможно, его собственный командир гордился таким подчиненным? Может, он думал о себе точно так же. Но это имело значение только для немцев — для таких, как сам Альберт. Сирше, Джону и даже Фридриху на это было наплевать. — Поехали уже, герр Нойманн. Вам нужны обе руки для вождения. — Сирша нагло улыбнулась ему и посмотрела назад, пытаясь без слов успокоить трясущегося Фридриха. Нойманн рассмеялся и цокнул, молча заводя мотор. Машина поехала по вымощенной камнем дороге и вскоре покинула Химворде. Навсегда ли? Сирша могла лишь надеяться, что она переживет это все и еще вернется в городок, где она впервые почувствовала, как в ее сердце прорастает что-то большее, чем минутная страсть. Наверное, Йоке переживала. Салливан впервые захотелось научиться хоть каким-то манерам — например, прощаться перед тем, как куда-то уходишь. Тем более так надолго, неизвестно куда и в компании человека с волчьей душой и пистолетом на поясе. Сирша вздохнула, смотря в окно и пытаясь избежать Альберта хотя бы взглядом. Ей не хотелось говорить, думать о чем-то… все, что было у нее в этот момент — воспоминания. В Бельгии только всего произошло: она познакомилась с Лоуренсом, Йоке и Фридрихом, послушала игру Джона (даже если Салливан и недолюбливала его, она могла признать, что Робертс отлично играл на пианино), написала кучу статей… Теперь это все могло закончиться здесь одним нажатием на спусковой крючок. Но Сирша всегда лезла в эпицентр событий: она не помнила, когда последний раз была в полной безопасности. А значит общество Нойманна, как и все остальное, она выживет в любом случае. Надо только верить. К вечеру машина резко остановилась в предместьях городка Мепер. Заметив довольную ухмылку Альберта, Сирша выглянула в окно и сразу же заметила на дереве кое-что, заставившее Фридриха мгновенно отвернуться. То были два полуразложившихся трупа: мужской и женский. Они висели на дереве, совсем легонько качаясь на ветру, и уже, хоть и немного, воняли гнилью и чем-то приторно-сладким. Кажется, их казнили дня три-четыре назад… Салливан равнодушно спросила Нойманна, смотря на мертвых людей: — Ваша работа? Сирша уже знала ответ: даже если Альберт не повесил их своими руками, он, скорее всего, приказал сделать это своим солдатам. Нойманн явно не был человеком, которому можно отказать — любой, кому не посчастливилось попасть в его хватку, уже не мог оттуда выбраться. А не на это ли Сирша добровольно пошла? Да. Но она не была немецким солдатом, и ни один закон не мог позволить Альберту управлять ей, вражеской журналисткой… во всяком случае, пока ему не вздумается ее похитить или арестовать за шпионаж, которым она даже не занималась. — Они отказались освобождать дом. А мы, как солдаты Германской империи, вынуждены были принять меры ради защиты порядка. Альберт, облизнувшись, посмотрел на трупы, и снова завел машину. До самого Мепера они добрались лишь к ночи; больной гауптман не любил, когда его беспокоили после ужина, поэтому Сиршу и Джона повели в свободный дом, а Фридриха заставили их охранять. Как только Сирша и Джон вошли внутрь, дверь за ними захлопнулась. Салливан закатила глаза, осматривая дом, и вдруг поняла… а вдруг он принадлежал им, тем теперь уже трупам, висевшим на дереве? Они ведь так не хотели покидать место, где, возможно, прожили всю жизнь. Но времени для сантиментов не было — даже найденная на полу фотография владельцев дома с маленьким сыном не смогла вывести ее на эмоции. — Нам нужно ложиться спать, — устало произнесла Сирша, пытаясь найти дверь, ведущую в спальню. Джон, увидев в ее руках ту самую фотографию, закатил глаза и взял ее, смотря на счастливые лица людей; надпись сзади гласила «мы и наш мальчик, май 1914». Это было так недавно, а теперь, дом был совершенно пустым, как будто застывшим во времени. — Ненавижу людей. Одни думают, что могут вершить судьбы друг друга, а другие умирают ради их желаний. И почему мы все такие тупые? — Джон раздраженно спросил то ли сам себя, то ли Сиршу, и положил фотографию на место. — Задаюсь тем же вопросом. Англичане решают, что ирландцы — люди второго сорта, а те потом умирают от голода… — Сирша села на старый диван и осуждающе посмотрела на Джона, закуривая прямо в гостиной. — Знаете, не всегда те самые «другие» могут решить, умирать за чьи-то интересы или нет. Джон тяжело выдохнул и сел рядом — было видно, что ответ Сирши его задел. Она была права, безусловно, но он не понимал, зачем так внезапно поднимать такой острый вопрос. Холодно посмотрев в ее сторону, Робертс покачал головой и ответил: — Вы очень грубы. Сразу видно, кто вы такая — вы пытаетесь что-то кому-то доказать, но метите выше, чем можете дотянуться. Такие, как вы, обычно умирают, так ничего и не достигнув. — Ради свободы Ирландии можно пойти на любые жертвы. Думаете, я глупа? Я знаю, что не смогу добиться чего-то великого, но хотя бы попытаться бороться — это мой долг. — Сирша злобно прошипела, оскалившись, и встала с дивана: сидеть рядом с англичанином ей больше не хотелось. — Так боритесь, мисс Салливан. Кто сказал, что я монархист? Сам не понимаю, зачем корона так держится за ваш мятежный островок, — Джон, рассмеявшись, лег на диван и укрылся своим пальто. — Идите спать, Сирша. Я буду здесь. Салливан поперхнулась от удивления: не монархист? Джон был явно не таким, каким казался ей раньше. Для нее он был лишь англичанином, колонизатором, природным врагом ее нации… Сирша искренне думала, что Робертс был злым человеком — его пренебрежительная манера общения и всегда раздраженное выражение лица только подтверждали эти ее мысли. Но кажется, этот образ рушился все больше с каждым днем. Джон, будучи всего лишь туристом, остался в маленьком городе в войну только потому, что их собственный врач сбежал. Джон не уволил Йоке несмотря на ее отказ ехать в Мепер: это ведь она должна была быть здесь, не Сирша. Джон сам решил уйти спать на диван и уступить Сирше кровать. В конце концов, Джон не был монархистом и, кажется, одобрял ирландскую борьбу; ну, или не осуждал. Все-таки не враг и не колонизатор, пусть и англичанин. — Спасибо. — И вот так, не пожелав спокойной ночи, Сирша ушла в спальню. Сирша проснулась рано: Джон еще спал, и до визита к гауптману оставалось часа полтора. Надев то же зеленое платье и поправив волосы, она вышла из дома, закрыв дверь, и решила погулять по окрестностям Мепера. Вчера, из окна машины Нойманна, она видела, что лес, даже несмотря на два казненных трупа, был красив. На улицах города было тихо; даже немецкий солдат, охраняющий площадь, спал, опершись на свою старенькую винтовку. Салливан быстро разбудила его, чтобы Нойманн его не высек, и убежала в лес, пока ее никто не увидел. Воздух, правда, резко запах гнилью; Сирша невольно вздрогнула, поняв, что остановилась у дерева, на котором висели они… Отпрыгнув, она почувствовала, как врезалась в кого-то, и быстро развернулась, уже готовясь к нападению… Но это был не немец, а мирный житель Мепера: мужчина лет тридцати с осунувшимся, бледным лицом, остекленевшие и красные глаза которого выражали всю скорбь и ужас целой планеты… Казалось, будто он один был более неживым, чем эти два трупа вместе взятые. — Вы в порядке? — спросил мужчина, удивленно смотря на Сиршу, и снова перевел взгляд на мертвых людей. — Кто вы такая? — Я в норме. Приехала с доктором из другого города, нам приказали осмотреть гауптмана. Мужчина неопределенно хмыкнул и даже не вытер слезы, позволяя им катиться вниз по его бледным щекам. Он посмотрел на людей, которые, наверно, были ему близки, и издал низкий всхлип, садясь на землю. Соленая жидкость застлала ему глаза, но он все продолжал смотреть, чувствуя, как это разрушает его изнутри. — Сестренка моя и муж ее, — он улыбнулся несмотря на то, что по его лицу катились слезы. — Я не знаю, когда их отсюда снимут. Мне не разрешают их похоронить, но и оставить их я тоже не могу. Сирша на секунду зажмурилась, не зная, что и говорить. Она много раз видела смерть, еще больше раз сама была ее причиной — она стреляла, резала, душила, взрывала, потом уходя, часто даже не удостоив свою жертву последним взглядом. Но именно сейчас, когда незнакомый мужчина рядом с ней рыдал, скорбя так отчаянно и выразительно, сердце Салливан ушло в пятки и забилось неистово, печально, отстукивая этим людям реквием. В этом и было ее от Нойманна отличие: она, действующая незаконно, убивала только плохих людей, делавших жизнь других хуже — его действия были технически легальны, но он убивал беззащитных, невинных… Все же убийца по имени Сирша знала о смерти не все. — Чертовы немцы, чертова война! — мужчина злобно сжал руки в кулаки и зажмурился, тяжело дыша. — Плевать, что будет: сниму их ночью и похороню по-человечески, даже если и меня потом повесят. — Правильно. Я бы на вашем месте сделала то же самое, — и тут, неожиданно даже для самой себя, Сирша добавила. — Хотите, помогу вам их снять? Встретимся сегодня тут, как только я закончу. Мужчина кивнул, улыбаясь ей, и обнял ее за плечи — на том и распрощались. Сирша, тяжело дыша, убежала глубже в лес. Ей нужно было успокоиться, и срочно… она услышала знакомый нежный мужской голос за спиной и удивленно, но с облегченной улыбкой, обернулась: — Фридрих? Что ты тут делаешь? Фридрих улыбнулся Сирше в ответ, но тут же посерьезнел: ей не стоило гулять одной на оккупированной территории, тем более в лесу, где могли быть мины или патрули… Особенно когда Нойманн бы этого явно не одобрил. Поэтому он покачал головой и ответил, заикаясь больше, чем обычно: — С-Сирша, т-ты не должна з-здесь быть! Мы с Д-Джоном т-тебя у-уже потеряли. Альберт Н-Н-Нойманн разозлится, если ты опоздаешь! — Время еще есть, твой Нойманн не обидится. Мне нужно было подышать, — отмахнулась Сирша. — Пойдем лучше со мной. Фридрих, конечно, не хотел сдаваться, но прогуляться ему хотелось. Они пошли по лесной тропинке, смотря под ноги, чтобы не попасть на мину, и он еще раз предупредил ее, чувствуя слабую дрожь в руках: — Н-Нойманн — очень опасный ч-ч-человек. Лучше его н-не злить и ув-уважать. — Он не достоин моего уважения. Но… поняла тебя. Сирша усмехнулась и пожала плечами, все еще ведя Фридриха вглубь леса. Мин нигде не было, и солнце светило так ярко, что оба забыли об угрозе, нависшей над ними. Об обер-лейтенанте думать не хотелось — только о лесе и чистом воздухе. У края тропинки рос цветок — маленький и белый, с нежными лепестками. Сирша даже не обратила на него внимания, а Фридрих сорвал, улыбаясь, и воткнул в ее рыжие кудри. Салливан рассмеялась, не зная, что и говорить, и остановила Фридриха, чтобы сделать с ним то же самое: ему цветок в волосах шел намного больше, чем ей. — Так лучше, — улыбнулась Сирша. — С-спасибо… Фридрих на секунду покраснел — он удивился поступку Сирши, но решил оставить цветочек за ухом. Они пошли дальше, смотря на деревья, и начали бегать друг за другом: Сирша со смехом хлопнула его по плечу и юркнула прямо за дерево, устремляясь глубже в лес. Фридрих, приняв вызов, побежал за ней… Они сели на траве между деревьями, тяжело дыша и улыбаясь. Салливан давно так не веселилась — она не помнила, когда в последний раз веселилась вообще. Отдышавшись, Сирша сдула мокрые пряди с лица и облокотилась на дерево. — Это было… забавно. — А-ага. Т-ты обычно другая, ж-жуткая и с-серьезная. А т-теперь вот… сумбурная. М-мне так больше нравится. Сирша усмехнулась и выдохнула, закрывая глаза. Все же Фридрих был хорошим другом — как жаль, что он не знал, кем она была! Если бы бедный Блумхаген (Нойманн как-то раз назвал его по фамилии) узнал, что она писала в своих статьях и чем занималась в Ирландии, он бы убежал и никогда больше ей не показывался. Как жаль, что однажды наступит момент, когда Салливан будет вынуждена всем обо всем признаться! Ей захотелось, чтобы время зациклилось здесь, в лесу, где никто еще ничего не подозревает… кроме, пожалуй, Джона, который и так все понял. — Фридрих, можно вопрос? Можешь на него не отвечать, — получив согласие, Сирша продолжила. — Почему ты заикаешься? Фридрих удивленно посмотрел на нее и тут же как-то сжался, обнимая свои колени и смотря в другую сторону. Мысленно прокляв себя, Сирша попыталась взять свои слова обратно (хоть это и был простой вопрос без всякого осуждения) и прикоснулась к его плечу. Но Фридрих лишь покачал головой и начал рассказ: — М-мой папа — м-майор. Он очень ж-жесткий человек, и-импульсивный… Фридрих всхлипнул, почувствовав, как к глазам подступают слезы, и задрожал, продолжая говорить и наконец выплескивать все то, что было в его сердце: — М-меня он н-не трогал. Боялся повредить, г-готовил к карьере в а-ар-армии. Но я р-рос н-н-н… — Фридрих прервался, чувствуя, как его заикание не дает ему говорить, и когда приступ прошел, продолжил. — Не таким, как ему хотелось. В ш-школе меня ч-часто били, а я с-сдачи не давал. Я вообще д-драться не любил, х-хотел играть на скрипке. А он х-хотел, чтобы я б-был другим. Сирша побледнела, вспоминая своего собственного отца. Все же они с Фридрихом, хоть и были этим похожи, все равно являлись полными противоположностями. Его отцу нужен был сильный сын — ее отцу нужна была слабая дочь. Но почему, почему их родители считали, что могут так распоряжаться своими детьми? Сирше в этом плане было легче — она встала и ушла. Фридрих же был для этого слишком мягким, невинным человеком… Возможно, дома его все еще ждал его жестокий родитель. Фридрих, тем временем, продолжил рассказ, захлебываясь слезами и чувствуя, как закладывает его нос: — К-когда у него что-то с-случалось, н-на работе и-или с друзьями, ему нужно было в-выпустить п-пар. Он иногда з-закрывал меня на чердаке, б-без еды и света, и б-бил маму, пока я… слушал… и н-ничего н-не мог п-п-п… Сирша обняла Фридриха, притягивая его к себе. Она никогда не умела поддерживать людей словами, часто не выражала эмоций… Бельгия сделала ее слишком чувствительной. Но это все было не важно: Сирша сосредоточилась на плачущем Фридрихе, обнявшем ее вдруг в ответ, и прошептала, пытаясь сделать хоть что-нибудь: — Тише, тише. Это не твоя вина, просто твой отец — жалкий ублюдок. А ты не такой, Фридрих. Ты добрый. И ты заслуживаешь большего, так что советую тебе переехать от него, как только вернешься в свой Потсдам. Фридрих кивнул, все еще плача, и сжал Сиршу крепче; от всех движений цветок резко выпал из его волос, но он даже этого не заметил. Фридрих вытер слезы, отпуская ее, и спросил, тяжело дыша: — Т-ты не с-считаешь, что я н-недостаточно м-мужественный? М-мой отец, к-кажется, ненавидит меня поэтому. — Толку от этой мужественности? Если для «настоящих» мужчин бить жену и доводить сына до заикания — это норма, то ты должен благодарить всех богов, что ты не такой. Слушай, Фридрих, в обществе много дерьмовых предрассудков, которые считаются нормой несмотря на то, что делают нашу жизнь хуже. Поэтому советую думать своей головой и никого не слушать. Сирша, успокаивая Фридриха, задумалась и о своей семье. Ее отец, хоть и хотел далеко не того, что нужно было отцу Фридриха, был с ним очень уж похож. Она тяжело вздохнула, смотря на небо, и решила тоже поделиться своими проблемами с другом: — Мой старик меня тоже ненавидел за то, что я не веду себя, как «настоящая девушка». Он все хотел, чтобы я бросила школу и вышла замуж как можно раньше, а я доучилась и послала всех сыновей его друзей нахуй. А потом взяла и вообще ушла из дома. Фридрих удивленно посмотрел на Сиршу: такого он явно не ожидал. Он, конечно, не мог знать, как она жила в Ирландии, но почему-то, зная, что она была чуть моложе его, думал, что она жила с родителями. Сейчас он не мог задумываться о том, что ей пришлось пережить, чтобы приобрести такой жуткий, стеклянный взгляд. Все, чего он хотел — понимания и сочувствия, и она могла ему это дать. — К-как только к-кончится в-война, я тоже б-буду жить один… Вскоре они вернулись обратно в дом. Нойманн должен был прийти с минуты на минуту.