Хватит ворочаться, сука!
***
Заснуть я, конечно, смог, но какие же мне снились сны. Это было сущее пекло, сплошной секс, образы лейтенанта, делающего совершенно незаконные вещи. Я как подросток проснулся со стояком и головной болью от перевозбуждения. Мое сердце не пришло в норму после душа, колотилось как бешеное даже когда мы прибыли на место. Я старался не смотреть на Гоуста, потому что не смог бы оторваться. Все в нем казалось теперь еще более привлекательным, его одежда еще более обтягивающей, его осанка еще более эстетичной. Значит, он может ебаться. Ебаться с мужиками. Наверное, дико, без церемоний. То, что он предпочитает снизу, ни хрена не делает его безопаснее. Сколько было случаев, когда принимающие затрахивали до смерти? Нет, это, кажется, было только в тупых комедиях. Ладно, в любом случае, все еще не могу представить его иным, с молящим взглядом взять его или исступленным видом. Хм, или могу… Блядская непрекращающаяся пытка. Если он будет диким животным, пожирающим своих партнеров как стейки, я приму смерть достойно. Успокойся, МакТавиш, он просто предложил переспать. Такое в армии случается сплошь и рядом. Да, но не со мной. Для меня это ответственно, потому что замешано ранее незнакомое чувство. У меня стоял на полпятого всю дорогу до места назначения, а потом на три, когда я занял позицию напротив Гоуста. За деревьями его не было видно, но я чувствовал, что он там, что наблюдает за мной, дышит в коммуникатор. В засаде мы сидели долго, иногда переговариваясь с Прайсом и Роучем, несущими службу на другой дороге. Я еще никогда в жизни так не сдерживал свой хер и пульс, как сейчас. Нет, ну серьезно. Он хочет меня. Это ж уму непостижимо. На нашем поле боя было скучно, а вот от капитана постоянно поступали сигналы быть начеку — время от времени проезжали подозрительные машины картелей. Но то были мелкие сошки, скорее всего, стандартный патруль. — Соуп, будь готов выдвигаться к нам. Приближаются. — Принято. Дороги были расположены в пяти минутах бегом. Мы специально заняли такие позиции, которые подсказал нам Алекс, чтобы, если что, прийти на подмогу. Роуч и я контролировали те срезы дорог, до которых доехать дольше, чем добежать из-за вечных извилок. — Джонни, ты слышишь? — Раздался в ухе сладкий бас. — Ваш сладкий голос? Да, отчетливо. Блять, я опять думаю тестикулами. Собери-ись. — К нам тоже приближаются, капитан, — сладкий голос не отреагировал на флирт. Конечно, я слышал гребаные машины кортежа. Они движутся в нашу сторону уже добрые две минуты. — Первые проехали, — доложила нам разведка, стоящая чуть раньше нас. Значит, скоро запахнет жареным кубинцем. В наушнике раздались выстрелы. Наши парни кричали команды и доклады, ближе всех возник голос Прайса: — Соуп, у нас контакт. Перехвати их дальше. Можно ставить растяжку. — Роуч, оставайся на главной, у нас всего пара авто, — четко координировал действия лейтенант. Пока он готовил перехват у себя, я покинул пост и направился в сторону Главной дороги, параллельно слушая переговоры. Что-то мне подсказывало, что простой стрельбой не обойдется. Прибыл на место, разложил растяжки и затаился. Нужно было поймать только кортеж, не задев гражданских, поэтому оставались мгновения до воссоединения с командой Прайса и Боумана. — Цель обнаружена? — Спросил Гоуст. — Отрицательно, — Роуча было слышно едва ли за ревом мотора. — Ведем засранцев к тебе, Соуп. Точно что-то не чисто. Они пытаются контролировать две дороги, рассредоточив нас. Еще и бросают на защиту кучу людей. Через минуту подъехали американские старички и, блять, как же красиво их занесло из-за лопнувших шин. Жалобный писк резины, маты кубинцев и стрельба. Из машин вырвалась толпа мужиков и стала стрелять во все стороны. Ну что за небрежность… Команда Прайса подъехала следом, преградив им обратный путь и зажала как мышек. Двадцать человек и пять броневиков были ликвидированы за считанные минуты. Наступила тишина. С той стороны Гоуст доложил об успехе. Но отдыхать долго нам не дали. Раздалось: — У нас десерт. Еще три подозрительных авто, — доложила та же Дельта у начала очень Хреновой дороги. Прайс достал бинокль и обратился к нам с Роучем: — О, нам тоже порцию пастелитос подают. Просекли, а? Как вам? — Усмехнулся густыми усами. А мы как два истукана переглянулись, думая, что дед выжил из ума из-за жары. Шуточки от Прайса были настолько редкими и подозрительными, что мы еще не научились смеяться над ними искренне. И я даже не знал, что такое «пастелитос». — Мда, молодые еще, видимо. Радостей в жизни маловато, запомните, — он разочарованно хмыкнул и включил рацию, принимая обратно образ грозного капитана. — Должна появиться цель. Через считанные секунды в поле зрения появились машины. Нас они не проскочат, но необходимо обезвредить всех до единого. — Гоуст, вы справитесь? Постарайтесь не убивать жену. — Принято. Снова перестрелка, в ухе раздавались голоса и свист пуль со второй дороги. Война давно стала нашим призванием, всех здесь находящихся. Самым прокаченным навыком, поэтому мы справлялись с миссиями, будто с папкой документов. Казалось, я должен был размякнуть от симпатии к Гоусту, но я совершенно не волновался за него. На той стороне было меньше людей, но зато были двое, которые заменяли десяток, — он и безжалостный капитан Алекс. Я только надеялся, что Гоуст тоже не переживает за меня. Хотя, не думаю, что даю ему такую же надежду на успех, как он нам. Через несколько минут все снова затихло. Мы помогали раненым и параллельно искали хоть какие-то следы жены. В один момент я услышал очень далекий женский плач в наушнике. Был ли он или мне показалось? Никто не реагировал на протяжные стоны на заднем плане, наверное, потому что они смешивались с хрипами и кашлем пострадавших. Сердце пробрал напряженный стук, поджилки немели от плохого предчувствия. Не дожидаясь окончания проверки всех автомобилей на Главной дороге, я направился обратно. Бежал так быстро, как только мог. Хвала богам, добежал я, когда еще ничего не решилось. Гоуст и Алекс стояли у одного из автомобилей по разным сторонам. Алекс подозрительно держал пушку наготове. Я слышал плач ребенка теперь более отчетливо. — Цель обнаружена, — доложил я Прайсу. На что получил небольшое поздравление. Шум веток под ногами выдал мое положение и пара у машины обратила на меня внимание. Тревога Гоуста, окружавшая словно аура, не дала долго стоять на месте. Я тут же подошел к машине со стороны лейтенанта и заглянул внутрь. Алекс провожал меня взглядом, безразличным и непривычно хладнокровным. Дельта, стоявшая по сторонам, даже не пыталась влезть в ситуацию. Откуда такое смирение? — ¡Por favor no lo hagas! ¡Soy una criada! ¡Soy un rehén! ¡Este no es mi hijo! — Балакала женщина сквозь слезы. Я наполовину залез внутрь и дотронулся до младенца. Увидел на руках женщины наручники. — Вылазь оттуда, сержант, — скомандовал мне Алекс. Я послушался, но насторожился, когда он наклонился сам. — Опусти пушку, — Гоуст наставил на него винтовку первым. Все просек. Дельта немедленно отреагировала, взяв на мушку Гоуста. Алекс только усмехнулся и не остановился. Он вытащил орущего ребенка и взял его за шею словно мешок. Направил дуло в салон, на женщину. — Был приказ не убивать, — сказал я. — Женщина не наша цель. Она здесь, как кусок… — выстрел, — мяса. Я наспех взглянул на лейтенанта, в надежде, что он отдаст приказ убить его. Но ничего не последовало. Лишь дрогнули веки от наглости человека напротив. Женский скулеж прекратился, оставив лишь крики младенца. Я просто ахуел от неправомерных действий Алекса, что сам направил на него винтовку. Гоуст тут же вытянул руку, прося ее опустить. — Но это ребенок Сарды, мы сможем его шантажировать. Опусти его на землю! — Убеждающие говорил я. Он не унимался, понимал, что если мы застрелим его, то попадем сразу под пули его собачек, вон они — стоят, готовые хоть загрызть нас по щелчку пальцев. В данный момент Алекс имел полномочия убивать тех, кого посчитает верным убить, если это не противоречит результату миссии. И, похоже, нужному ему результату убийство женщин и детей нихуя не противоречит. Мы могли воззвать только к его этичности или приказам. — Не знаю, как у вас, парни, но у меня не было приказа сохранить живым хоть кого-то из них. Ваш капитан мне не начальник. Ясно. Остается только этичность. Но смотря на его лицо, искривленное властью, можно сказать, что этичность тоже не вариант. — Гоуст, что у вас там? — Раздалось в ухе. — Алекс собирается убить ребенка Сарды, — голос совершенно контрастировал с его глазами. Слова вылетали без капли злобы или участия, но разъяренный взгляд выражал явное желание нажать на курок. Слышал, как тот сматерился и заверил, что уже на подходе. — Прайс скоро будет. Решим в штабе, что делать, — уговоры Гоуста, похоже, действовали только на меня. Зачем убивать младенца? Что он может сделать, черт возьми?! — Я уже решил, — шикнул Алекс. Малыш упал на землю. Раздался второй выстрел. Гоуст разозлился. Он даже тихо зарычал, сдерживая дрожащие пальцы, чтобы не спустить курок и не подписать себе смертный приговор. — Проблема решена, лейтенант, — он вздохнул, становясь тем Алексом, к которому мы уже успели привыкнуть. — Фух, хотя бы тихо стало. Мы стояли как вкопанные. Гоуст, казалось, не смог принять факт, который изложил ему капитан, что не опускал пушку до последнего. Он не шелохнулся и провожал своим шипастым взглядом спину Алекса. Кровь разливалась под колесами и в ней. Еще чуть-чуть и струя доползет до нас. Прайс, увидев тотальный пиздец у машины, взял за грудки Алекса, оторвав того от земли. Но после пары фраз, которых я уже не слышал, отпустил его. Было решено разбираться в штабе. Я осторожно взял Гоуста за плечо и направил за собой. Он посмотрел на мою руку и тут же отдернул ее. Закрылся, замолчал, моментально взял себя в руки и пошел в машину не дожидаясь меня. Это было что-то личное, я чувствовал. Если меня коснулась только жестокость этих действий, то его затронула сама печаль, безнаказанность, несправедливость.***
Я не видел его после того, как мы приехали в лагерь и он скрылся с капитанами в тактическом корпусе, до самой ночи. Заметил только, как он поздно ночью пулей залетел в свою комнату. Наверное, собрание не удалось. Я боялся спросить Прайса о том, что они решили, и решили ли что-то, вообще. Убийство женщины и ребенка… Военное преступление. Но работает ли это в диких условиях Кубы? Было чувство, что влияние Дельты на эту страну было куда больше, чем мы думали. По приезде в лагерь сегодня, я чувствовал косые взгляды. Они изучали все наши движения, но не нападали. Сегодня все стало предельно ясно — мы с Дельтой воюем по разные стороны. И дело не только в методах. В целях. Их цель казалась мне мутной с самого начала, теперь я убедился, что им не нужна была информация. Им нужны трупы. Всей чертовой семьи Монтальвано. Не удивлюсь, если таким образом они пытаются выманить Сарду из укрытия. Боуман выстрелил первым на барже и не получил ничего за завал операции, не было разборок по поводу убийства Дины и не поступало отчета о трупах с корабля. Они просто неторопливо находили и уничтожали цели. А мы им в этом помогали. В итоге, из преступной семейки остались только глава и его жена. Я долго лежал, смотря в потолок. Кажется, все уже смогли заснуть, стояла давящая темнота, изредка украшенная храпом и стрекотанием сверчков. Только в моей голове раздавались нескончаемые отгласы детского плача. Они застилали сознание неразборчивым гулом, заставляя все тело ныть до изнеможения. Крики становились все четче, пробирались в реальность. И только, когда я поднялся с кровати, чтобы пойти умыться, я понял, что гул был не только внутри. Что-то шумело рядом. Тихое надрывное дыхание, приправленное стонами. Я прошелся по казарме, пытаясь понять, откуда идет звук. За тканью в комнате лейтенанта звучало отчетливей всего. Кажется, ему снился кошмар. Я все думал, могу ли зайти, что я смогу сделать. Нужен ли я? Мне не дано было понять его чувства в полной мере. Да, я бывал на волосок от смерти, меня часто ранили и оглушали, но если на моем теле от всего этого осталось два-три шрама, то на его была почти сотня. Я не знал всей истории, лишь слухи от сослуживцев. Он не расслаблялся ни на секунду каждый гребаный день, все это чувствовали, и это состояние грозило сожрать его окончательно рано или поздно. Сопротивляешься этому без конца, думаешь, справляешься, но вот, остаешься один в темноте, и все дерьмо накатывает по новой. Переварив мысль, я все-таки разрешил себе войти. Свет от фонаря почти не попадал на его тело, съежившееся в позе эмбриона. Я смог увидеть, как он закрывал голову руками, стараясь как можно сильнее прижаться лицом к коленям. Он был без балаклавы. Светлый могавк взъерошен, из него с особым усердием пытались вырвать клоки, впиваясь ногтями в кожу. Я приблизился к кровати и, как только понял, что вот-вот увижу его лицо, закрыл глаза. Можно считать это благородством или тупостью, но мне не хотелось доставлять большего неудобства Гоусту, чем я себе позволяю. Я присел на корточки напротив его лица. Моя непослушная рука на ощупь подбиралась к нему. Не успел я дотронуться, как Гоуст проснулся и направил кулак в мою сторону. Я почувствовал мимолетное касание на шее. Оно было бы опасным, если бы я не доверял этому человеку. Даже его травмы, своеобразная паранойя не смогли бы меня усомнить в его совестности. — Спокойно, спокойно, я закрыл глаза, окей? Ничего не вижу, — я показал руками, что отступаю, затем указал на свое лицо. — Я услышал звук и пришел проверить. Он колебался. Я все ждал, пока воздух не разрядится и мы не опустим руки. Услышал, как Гоуст уложил голову на подушку: — Не время, Джонни. «Не время»? Неужели, он думает, что я сейчас буду требовать секса? Ну не дурак ли? Я снова попытался дотронуться до его руки. Он стал отступать и отворачиваться, но я не давал. Нет уж, я не хотел его бросать, я не хотел оставлять его наедине с тем, что произошло. Я не слишком мог помочь, но мог хотя бы быть рядом. Мог его обнять и успокоить. Так и сделаю. Стоило мне попробовать залезть к нему на кровать, как он стал отталкивать меня, бороться еще сильнее. Я чувствовал его панику и непонимание. Кровать предательски скрипела. Я собрал всю свою блядкую нежность в кулак, чтобы не сопротивляться, пропускать удары, но прижать к себе. На неудобной железной кровати, где еле помещался один человек, мы теперь лежали вдвоем. Я поднял голову элти и просунул руку под шею, укладывая ближе к себе. От каждого прикосновения он шарахался как от огня. Его тело оказалось подмято под мое. Еще пара попыток вывести меня из строя и я услышал вздох смирения. Все, без вариантов, Гоуст. Я заметил, как тепло лейтенанта стало окутывать с головой. Сладко пахло и постельное белье, и лохматый могавк прямо под моим носом. В моих руках сейчас находился будто комок нервов, потяни не туда и он распадется. Я одной рукой обнимал Гоуста за плечи, а другой пытался гладить по спине, стараясь не обращать внимание на покалывания внизу живота от волнения. Гоуст был немаленьким: большая грудь, тяжелые руки. Мы еле помещались, поэтому были так близко, что становилось душно от каждого вздоха. Мое дыхание и так сбивалось от запаха лейтенанта, а теперь учащалось из-за жары. Элти не мог не слышать стук моего сердца. Но, по правде говоря, я тоже слышал его стук. Глухой, сильный, частый, раздавался из его прекрасной твердой груди. И, не смотря на невыносимость резкой близости, я все равно старался держать его на нулевом расстоянии, оставить в мире только себя и его. «Забудь все нахрен», — говорил я внутри, каждым своим движением, каждым поглаживанием, каждым вдохом его волос. А они были такими мягкими, такими нежными, совершенно не колючими. Я не мог остановиться зарывать в ирокез пальцы и касаться бритых боков. Элти через пару минут уже совсем обмяк. Все еще держал руки на моей талии, в надежде контролировать, но удобно прижимался лицом к моей груди, что дало мне шанс открыть глаза. Я почти ничего не увидел, только утвердил внутри себя, что все это реальность. Мы так близко. Гоуст разрешил мне проникнуть через панцирь, позволил к себе прикоснуться. Я с самого начала чувствовал лазейки, оставленные, как мне казалось, именно для меня. Это должно было случиться, нужно было только решиться подойти ближе. В очередной раз одернул себя не смотреть вниз, когда Гоуст пошевелил головой. Его нос неожиданно потерся о мою майку. А затем руки, сильным останавливающим время движением, прижали к себе. Он схватил меня за майку сзади и притянул все тело разом. Его глубокий вдох я не забуду никогда, а жгуче долгий выдох, кажется, оставил красный след на груди. Он пытался расслабиться, отдаться моменту, когда ему впервые за день (или, может, сотни тысяч дней) ничего не угрожало. Не смог, я чувствовал, что одно мое движение и он дернется и остановится. Я решил, что пусть трогает меня, как захочет. Так и узнаю, понравится ли мне быть с кем-то настолько мужественным. Я обнял его за голову, говоря уже вслух, что все в порядке: — Я буду рядом, элти. С тобой. — Я не успел отдать тебе очки, — бубнил он. Я еле разобрал что он сказал, а когда понял, усмехнулся: — Все равно солнца не было. Мы замолчали, но уснуть в нашем положении оказалось сложновато. Мда, это я не продумал. Не продумал, что не смогу перестать трогать его голову и волосы и иногда безобидно играть с кончиками ушей. Держа в голове вопрос краснеют все-таки они или нет. А он не мог перестать трогать меня. Его руки блуждали по моему телу несмело, изучая, словно никогда не трогали человека. Давно хотели попробовать. В один момент его рука скользнула ниже, к заднице. Его ладонь могла бы сжать любую из ягодиц, но он направил ее между, сжимая пальцами обе, надавливая на чувствительное место. От напора его руки я чуть подался вверх, не понимая, что происходит. Резкая дрожь дошла до пальцев, я почти со стоном выдохнул, готовясь к следующему прикосновению. Черт, как хорошо, аж до мурашек. Девушки обычно избегают так по-хозяйски трогать одноразового партнера, а здесь меня соблазняли напористо и с интересом. Его руки пробовали движения, будто увиденные у кого-то, прерывались в неожиданный момент и переключались в совершенно другой режим. Скакали от жестких сжатий до невесомых поглаживаний. Наверное, по моему дыханию определял, что нравится мне больше всего. Адреналин подскочил. Тело сначала сопротивлялось чужеродному чувству, но с каждым его опытом над мышцами или кожей, мы стали устанавливать общий ритм. Я поднимал и опускал часть тела, которую испытывали на этот раз слегка мокрыми ладонями. К такому можно не только привыкнуть — пристраститься. Было так просто быть вместе, как никогда и ни с кем до этого. Он снова и снова делал это, отвлекаясь на ляжки и каждую из ягодиц. Сжимал, гладил, поднимал мою ногу, закидывая на себя. Он проводил пальцами по шву шорт и по сухожилиям на сгибе ноги. И это был пиздец. Я, кажется, уже впился ногтями в его голову и готов был оседлать его, но боялся брать инициативу. «Не время», как же. У нас у обоих в штанах было тесно. А у меня к тому же натекло так, что шорты промокли. Я старался дышать как можно тише. Ни разу не застонал, а если сильно хотелось, то хватался за его волосы и дышал в них. Дрожь не унималась. Это было неконтролируемое возбуждение, с которым я сталкивался впервые. Меня впервые так трогали, нюхали, нагревали теплом тела. Только Гоуст хотел уложить меня на спину, как кровать снова скрипнула, да так громко, что за тканью раздался сонный голос: — Хватит ворочаться, сука! То храп, то скрип, блять! Мы замерли, даже дышать почти перестали. Сердце убилось о ребра. Что могло произойти, если бы нас застукали? Это же был бы крах, косые взгляды, никакого доверия на операциях. Да, в армию можно было вступать геям, но панибратство запрещено. И, если обычная армия закончилась, не значит, что в спецподразделениях появилась терпимость. Методы борьбы с этим стали другими, вот и все. Тем более у Дельты — кучи бешеных животных, свихнувшихся от влажности тропиков. Гоуста это явно привело в чувства. Он опустился обратно, но не давал ни на дюйм от него отодвинуться. Мы легли как прежде — он мне на руку, а я держа его голову. Он просто перестал трогать как раньше и совсем утих. Я не отпускал его плеча, гладил и гладил, невинно, чтобы наше сердцебиение пришло в норму. Что уж говорить о стояке, который магическим образом обмяк от стресса, хоть в голове еще мелькали светлячки. Я в очередной раз поцеловал его в копну волос. Жаль, не думаю, что он почувствовал хотя бы один из них. Мы больше не разговаривали. Мы, вообще, старались лишний раз не шевелиться. Наверное, бездействие и помогло мне уснуть.