Ты самое… ценное, что у меня есть.
***
Я успокоился, но без злости в душе ничего не осталось, только цель, об которую я теперь готов биться головой. Я продумывал завтрашний день до самых маловероятных событий. Был вымотан, но мозг гудел и работал, доходя до кипения. Я все сидел за столом на кухне, смотря, как наши вновь образовавшиеся друзья отдыхали и приходили в чувства. Видел, как они пытались улыбаться и занять себя картами или разговорами. Плохое так быстро забывается. Но, думаю, побег Алекса они точно не забудут. Он оставил их без координации на произвол судьбы в самом пекле. Гоуст зашел на кухню, прервав мои мысли. Думал, что-то скажет, но он только смотрел, стараясь не задерживать взгляд надолго. — Даже в такой ситуации ты гребаный камень. Как это получается? Суперсила? — Я попытался начать разговор. — Это проклятье, Джонни. В руках оказалась знакомая бутылка виски. Я сдержал слезы. Он достал из верхнего шкафа три стопки. Здесь уж точно не могло не найтись нужного количества. Разлил по ним до краев. Я взял ту, что понравилась мне больше всего и хотел было выпить. — Подожди, — низкий спокойный голос остановил меня. Я услышал, как Прайс спускается к нам. Медленно — его разморило от отдыха. Вспомнил, как накричал на него. На своего капитана. Ему бы следовало назначить мне миллион отжиманий, оттирание унитазов на всей Кубе или броситься животом на мину. Но последствий не было. Я даже не знал, Браво ли я еще, мы не обмолвились и словом. Он дошел до стола, не стал садиться, а просто оперся одной рукой на спинку. Гоуст пододвинул ему рюмку. Мы долго смотрели на жидкость, дрожащую за стеклом, пока Прайс не сказал, кажется, самое точное, что могло быть сейчас: — За Роуча, — поднял руку и выпил все залпом. Мы поддержали его.***
Ночь неспокойна, как и ожидалось. Четыре часа я пролежал на полу, завернутый в одеяло Гари, и не мог уснуть. Глаза не смыкались ни на секунду, и не только у меня. Видел солдат, которые плотными штабелями лежали в зале и маялись от бессонницы. Часть парней уехала по другим местам для ночлега, те, что были поживее. Поэтому к тому времени, как мы улеглись на пол в лучших традициях беженцев, в доме снова стало тихо. Услышал, как Гоуст выходит из кабинета Фрэнка и поднимается наверх. Наверное, обсуждали стратегию на завтра. Мы летим в Штаты, в главный офис Сарды. Забавно быть на шаг от цели, которая утратила свою ценность буквально за день до встречи с ней. Но Гоуст работает даже над ее достижением. Может, он был согласен с тем, что я наговорил Прайсу, что встал на мою сторону? Хотя до сих пор казался мне очень выдрессированным, ведь дослужился до лейтенанта. Сердце снова больно стукнуло. Есть ли граница моего восхищения Гоустом? Наверное, нет. Пережить столько дерьма в своей жизни и не утратить чувство… даже не знаю, как правильнее сказать… совести? Самоотверженности? Заботы? Он готов к любви, даже после того, как потерял всех близких. Готов спасать сослуживцев, даже после предательства и нескончаемого потока пыток. Он все еще не боится и не избегает войны. Хотя последнее, скорее, печально. Эх, да я ему чертовски обязан за все. Я должен убить Алекса. Убить Сарду. Стать, блять, героем в его глазах. Чтобы он уже перестал вытягивать меня. Чтобы он тоже мог положиться на меня и больше не испытал отчаяния. Чтобы все, кто мне близок, больше не испытали его. Чтобы больше никто не умер из-за того, что я не мог ехать быстрее. Снова шум вывел из мыслей, лестница скрипнула. За мной пришел, знаю. Знакомое тепло приблизилось ко мне. Под колени и грудь протискиваются сильные руки. Он заботливо шепчет: — Держись крепче, Джонни.***
Меня носят на руках. Это стало безумно мне нравиться — быть уязвимым, давать о себе заботиться, расслабляться до состояния комочка шерсти. Это балует, расхолаживает, понижает планку требований к себе. Не сходится с представлениями о правильной жизни. Мое немаленькое тело занесли в темную комнату с неожиданно особой легкостью. Саймон поставил меня на пол, оставив укутанным в одеяло, забрал подушку и бросил ее на пол возле кровати. И, как только он включил ночник, я увидел, что он приготовил нам место для сна. Такое, на котором мы могли уместиться вдвоем и даже не лежать друг на друге. Он отодвинул кровать, раскинул свое одеяло на полу и уложил две подушки. За день я успел забыть все хорошее, что мы пытались построить. Гоуст тоже был собран, исполнял долг, вел себя так, как от него требовала ситуация. К тому же я сам его игнорировал, ужасно себя вел и чувствовал. Но сейчас Саймон старался сделать так, чтобы я не смог его оттолкнуть. А я, кажется, покраснел. Точно. Это можно назвать свиданием? Тем самым, которое не ради секса, а ради «узнать получше». Тихое, интимное, раскрывающее тайны. Я был заворожен фигурой Саймона, которая подошла ко мне, приглашая сегодня больше не отходить далеко. Мы сели напротив друг друга на комковатое прохудившееся одеяло. Мне стало стыдно за то, что я не мог себя контролировать днем. Саймон сейчас смотрел на меня, изучая, но ничего не говорил. Хотел, чтобы я начал, чтобы предложил дальнейшие действия. — Н-нарушаем приказ, — сказал я неуверенно. — Джонни, — он дотронулся до моей щеки. Я мог даже уложить лицо в ладонь. Услышать, как шуршит моя борода от трения о перчатку. — Я не хочу ничего говорить. — Держать внутри это не выход. — Сам-то все в себе… — Нет. Он отпрянул. Медлил с действиями, думал, рассказать мне о своем способе или нет. Все-таки решился. Руки потянулись к маске. Она выверенным движением проскользила по его голове и упала в ладони. Гоусту все еще нужно немного времени каждый раз, чтобы привыкнуть к чувству наготы. Печальное красивое лицо снова опускало взгляд, а рука поправляла примятые волосы. — Я все время думаю, как ты выглядишь, когда счастлив, — сказал я, почти улыбаясь, транслируя желаемую мимику. — Давай сегодня подумаем о тебе. Он расправил балаклаву и стал надевать на меня. Доверившись, я помог усадить ее поудобнее. И это оказалось чем-то неизведанным. Мое лицо, вся голова оказалась в тисках теплой клетки. Давящее чувство вокруг дезориентировало. Я трогал маску, ее швы, нагретое дыханием место под носом. Это были не те чувства, которые я представлял себе, когда видел ее на Гоусте. Думал, это странно и загадочно, но на деле — удушающе, ограничивающе. Но, да, доля безопасности в этом присутствовала. — В ней можно делать все, — пояснял он, но я смутно понимал, к чему он клонит. — Злиться, радоваться. Смотреть на Джонни часами. Я усмехнулся. — В ней можно плакать, — подошел он к сути. Этого хочет от меня, но слова в первую очередь о том, что он скрывает каждый день. Я не мог не воспользоваться моментом и не выудить еще немного информации. — Быть одиноким? — Спросил я. — Быть одиноким, — Саймон кивнул. — Испытывать панические атаки, жалеть о чем-то, горевать? Снова кивнул. — Бояться. — Пытаться убить себя. Ужасно. Я обнял его без жалости, прижимаясь всем, чем мог, приподнимаясь на колени. Он замолчал. Ответил телесно, принимая жесткие объятия без колебаний. Я снова старался показать ему, что все в прошлом. На минуту я уж было подумал, что все закончилось, вопросов больше не будет. — Джонни, — он был уверен в том, что произнесет, — расскажи, как умер Роуч. — Не хочу. Твою мать. — Ты всегда рассказываешь о своих чувствах. Тебе это нужно. Если оставлю в себе, то сгнию изнутри. Он прав. Было невыносимо тяжело, словно я тащил камень, привязанный к шее. — Вы сели в машину… — Нет, нет, пожалуйста, — я прижал его еще сильнее, в надежде заткнуть рот. Тяжелые руки гладили спину, расслабляя мой хват. Спустя минуту я неконтролируемо стал оседать. Тело опустилось, только руки продолжали держать плечи Гоуста. Сгорбился, сползая покрытым лбом по его торсу. Все сильнее и сильнее. Мое лицо скрылось где-то у его живота, а голову накрыли шершавые перчатки. И в какой-то момент, спрятавшись максимально сильно в его объятиях, я почувствовал, что смогу. — По пути мы увидели скорые. Я думал, они наши, остановился… Мы… Блять, мы потеряли несколько минут из-за моей наивности… Это была большая ошибка. Моя, понимаешь? Я сдерживался, впиваясь пальцами в его футболку. Это помогало не разреветься как ребенку. — Он сказал, что я его лучший друг. Чтобы я не делал хуйни, и чтобы не слушал никого… Че-ерт, блять, — мотал головой, что маска сползала в бок. — Ты был прав, одна пуля равна сотне. Ты во всем всегда прав. Саймон поднял меня, удерживая в человеческом положении словно мешок. Наверное, шуметь мне не стоит, поэтому он наклонялся как можно ближе. Поправил маску, чтобы видеть глаза лучше. — Мы оба знали, что он умрет. Серьезно. Он так легко это принял. Было безопасно и спокойно в его руках, под его взглядом, что это сломало все баррикады. Слезы переполнили меня и этот ублюдский нескончаемый поток уже было не сдержать. Они стали впитываться в маску, оставляя холод на лице и липкое чувство. Мне казалось, под глазами образовались целые лужи. Я хотел содрать с себя ткань вместе с кожей, но мне не давали дотянуться. Дискомфорт на лице достиг пика. Слезы текли градом, вместе с ними выходило все, что я пытался подавить. А Саймон, казалось, ловил каждую слезинку. Он смотрел на мои еле виднеющиеся опухшие глаза, вытирая самые большие из капель. — Мы ехали так быстро как могли, я клянусь… Но, когда прибыли на базу, оказалось поздно. Я ничего не смог сделать. Блять, я никогда ничего не могу сделать. Даже спасти друга. — Джонни, его оперировали? — Уже в скорой, — смахивать морганием соленую жижу оказалось сложно, да и я намочил его маску соплями и слюной, от чего было мерзостнее всего. Какой я слабак. Не справился с единственным заданием. — Послушай, — Саймон удерживал лицо точно перед его, чтобы я не упустил ни одного слова. Он все понимал, знал это чувство вины и пытался унять. — Это значит, что ты не виноват. Ты сделал все, что нужно. Даже больше. Ты пытался найти другую помощь, ты был с ним в последний момент. — Нет, нет… — Джонни, ты хорошо справился. Прости, что взвалил на тебя это. Столько слов он, кажется, никогда не говорил. А все ради того, чтобы снова спасти меня. — Зачем? Ты делаешь слишком много для меня, это незаслуженно. Я даже здесь бесполезен, ты не видишь этого? Я не могу защищать тебя. Он взял мои руки и поднес к губам. Столько дарит нежности, что становится невыносимо. — Это не так, — поцелуи не самых красивых пальцев на свете еще долго не прекращались. — Ты делаешь это по-другому. Он вытер оставшиеся капли, которые собрались в уголках глаз. Помогло не слишком, но теперь я мог хотя бы разглядеть его лицо. Саймон готов был плакать со мной, но, думаю, уже разучился. Стиснул зубы, подбирал слова, ища самые сильные. Не вышло. Замолчал, кладя лицо на мое плечо. Ладонью взял меня за затылок, прижимая всем телом к себе. Ты столько хочешь сказать мне. Неужели, еще не можешь? Я чувствую, как слова застряли где-то посередине горла. — Ты самое… ценное, что у меня есть, — тихо добавил он.***
Маска почти высохла. Боже, она ощущалась еще отвратительнее, когда начал снимать. Нужно срочно постирать, чтобы она была готова к утру. Когда балаклава только-только освободила лицо, я почувствовал себя совершенно иначе. Она забрала с собой все мои истерики, давая вздохнуть полной грудью. Боль поутихла, я теперь мог ощущать мир как раньше. Да, живя с тем, что мой друг погиб. Да, с тем, что, возможно, всегда буду сомневаться в себе. Но я могу идти вперед. Поводов для радости еще много. Одна лежит прямо здесь. — В ней тяжело. Во всех смыслах, — сказал я развалившемуся рядом Гоусту. Оба были без сил и смущены всем, что сказали. — Помогло? — Спросил он, не открывая глаз. — Да, на удивление. Но надевать второй раз что-то не хочется, — только начал подниматься с места, как меня схватили за руку. — Нужно постирать, я туда своих жидкостей напускал. Он не ответил, притянул к себе. «Просто полежи немного» — говорил он нахмуренным лицом. Казалось, он пытается уснуть. Лежит на боку, повернувшись ко мне. Ладно. Ведь за этим я здесь. Прилег тоже, придвинув подушку к его. Мы теперь чувствовали дыхание друг друга, оно нагревало воздух между нами. Я не удержался и поцеловал Саймона в кончик носа. Он и не поморщился. Если я тоже закрою глаза, то усну, а мне нельзя этого допускать. Потому развлекал себя как мог. Смотрел вокруг, на Гоуста, на растянутый ворот футболки, которую мы нашли ему в груде чужих вещей в этом доме. Как бы ни было скучно, все равно старался лишний раз не трогать Саймона. Сон у него убийственно чуткий. Я разглядывал шрамы на лице и насчитал восемь. Как их можно было получить? Что-то вроде драки на ножах? Или пытки афганцев? В дрожь бросало с каждым новым извращенным вариантом. И как назло, сука, каждый последующий становился реалистичнее предыдущего. Вдруг глаза, на которых в перерыве я считал ресницы, зажмурились, брови свелись. Он старался уткнуться лицом в подушку. Я запереживал, подумал, это снова кошмар. — Что такое? — Ну да, как он ответит, если спит, идиот. Хотел было взять его за руку, но она легла на лицо, прикрывая сильный румянец на щеках. — Сколько можно смотреть… — Бубнил Саймон. Сердечко залило сладким умилением. Я в момент спрятал его в своей груди. Только так, мне кажется, я мог удержать свое бешеное обожание и бесконечный фонтан любовных фразочек, грозивший вот-вот открыться. — Ты издеваешься надо мной, это точно, — я целовал его волосы просто не останавливаясь. — Сожру тебя прямо сейчас. — Сожрешь? — Его тон был даже смешливым. — Начну с головы, — опустился к его уху и слегка прикусил сверху. Саймон сыграл недотрогу и поднял плечи, чтобы оттолкнуть меня. Да, смутился, но движения притворные, слишком слабые. Поэтому я с нахальством стал облизывать выпирающие линии хрящиков, специально издавать дурацкие звуки прямо возле уха. Игра прекрасно отвлекала меня от гадкого настроения. Я стал переходить к шее, щекотать ее щетиной и носом, прикусывать и тянуть, будто правда ем. Я надеялся, что это вызовет хоть кусочек смеха, но ничего не происходило. Атмосфера так и осталась мрачной и безысходной, а мое поведение казалось неуместным. Кроме учащенного дыхания Саймона и его запаха, смешавшегося с вечерним виски, я ничего не услышал. — Это называется игра, Саймон. Я лис, а ты мой Хенни-Пенни, — отстранился я. Смотрел в его открытые глаза и недоумевал, почему он, желавший отвлечь меня от смерти Роуча, сейчас был серьезен. Не намерен разряжать ситуацию. — Не знаю такой, — просто каменный голос. — Ты шутишь. В детстве сказок не читали? — Я теперь держался на небольшом расстоянии, давая Саймону пространство для слов. — …читали одну, — он перевернулся на спину, укладывая руки на груди, не уводя далеко от лица. Слава богу. А то я выпалил и не учел, что детство — самый уязвимый момент жизни. Когда тебя ранит даже мелочь, вроде не прочитанной сказки на ночь. — Что-то про змей в кровати. — Змей? — Что они кусают слабых детей. Что-то не знаю такой сказки. И звучит хуево. Его глаза ничего не выражали, никаких эмоций о тех событиях. — Ты ведь не слабый, — я мрачнел, зная, что хожу по краю. Как будто не сказку мне вовсе рассказывают. — Теперь нет. — Тогда тоже не был. — Я был плаксой, — он старался не смотреть на меня, когда говорил. — Многим это не нравилось. Это точно книжка какая? Или метафора? Не могли же реальные змеи быть в кровати у ребенка? — Они правда кусали? — Точно не помню. Я не хотел понимать херню, которую он несет. Но она сама возникала в голове. Это был какой-то вид издевательств? Или он жил в неблагополучной семье? Я даже не знал, что спросить, чтобы понять его рассказ хотя бы немного, но не вызвать желание замолчать. — Брось, может, это целующиеся змеи? В точности, как я, — отшучивался, щекотя его предплечье. Он обдумал брошенную ерундовую мысль, как будто она могла иметь смысл. Потер лицо рукой, скрываясь в ладони, чтобы сказать: — Ты гораздо симпатичнее. Я тихо хихикнул, тая от милых слов, неподходящих такому мужественному лицу. Моя рука вмиг из грубоватого прикосновения стала держать уверенно и нежно, поглаживая татуировки. — Чем она кончается? — Ребенок стал меньше болтать. — Всегда? — Всегда. Так вот откуда растет его замкнутость и бессонница. Конечно, это не последнее событие, приведшее его к социальной неловкости, но точно не малозначимое. Отвратительно слышать его сказочки, хоть я и не могу представить в реальной жизни, как можно пугать ребенка настолько, что в тридцать лет он все еще вспоминает об этом. — Это неглупо, если что. То, что ты мне рассказал. И неглупо вообще что-то рассказывать, — погладил его по щеке. — Ты еще не слышал про мертвую шлюху в туалете. — Подростковый комикс? Он закатил глаза, а меня реакция только позабавила. Смотрите-ка, мы ведем простую, но, одновременно, осмысленную беседу. И ему удается в ней принимать активное участие. — Ладно, извиняюсь. Что там с этой уважаемой дамой? — Ничего. Ее выебали и оставили в кабинке мужского туалета. — Слушай, если это все, то это… невероятная история, — с сарказмом ответил я. — Мораль не ясна только. — Не попадайся моему отцу — вот тебе мораль. Разговор чуть не умер на ровном месте. Я помрачнел. — Прости, но я не догоняю. Ты был в плену, тебя пытали, закапывали живьем… — Накачивали наркотой, держали в ящике, подвешивали на крюке, — наскоро добавил он, как перечисляют продукты из списка покупок. Будто бы даже с гордостью. — Д-да, — я запнулся, не знал, как все переварить, — но ты рассказываешь мне какую-то срань о детстве. Будто… это было на самом деле. — Можешь не верить мне, Джонни, — он приподнялся, что наши носы почти соприкоснулись. Его взгляд был таким интимным. Я ощутил, когда он держался от меня на расстоянии в целый сантиметр, что он ближе, чем когда-либо. — Я не смогу полностью измениться. Всегда буду носить маску и снимать только для тебя. Но я могу рассказать тебе все, что угодно. Только давай по-порядку. Я широко открыл глаза. Точно, я говорил обо всем этом. Не думал, что он разобрал и часть моих слов, высранных тогда на эмоциях. Наговорил всякой ерунды сентиментальной… Ладно, я готов принять то дерьмо, что он пережил. Без этого нельзя говорить о любви, верно? — Нулевой вопрос: ты пьян? Он обессиленно наклонил голову. Ответ красноречивый, Саймон, можешь даже не говорить ничего. — Другой вопрос, — снова посмотрел на меня. Да, теперь вижу: взгляд поплыл, челюсть расслаблена. Дорогуша прихлопнул бутылку без остатка? Нет, тогда он бы напился сильнее. — Что тебе снится, Саймон? — Я сократил тот сантиметр между нами, и коснулся кончиком носа его гладкой скулы. — Ну, вперед. Ему понравилось, поластился тоже. С придыханием стал рассказывать: — Во сне я убиваю. Только женщин. Голос не мой, но я смеюсь над тем, как они корчатся и пытаются уползти. Маниакально ржу, ломая им… все, что угодно. А, вот куда пропал смех. Стал синонимом убийству невинного, слабого и растворился в страхе перепутать реальность с кошмаром. — …их вопли иногда заглушают голоса в наушнике. На операциях. Ох, черт. Его голос говорит так сексуально, но такие ублюдские вещи. — Тогда мне придется говорить громче, — я поцеловал его скулу, смазано переходя к щеке и подбородку. Рука скользнула по запястью рядом, плавно доходя до плеча, скрытого футболкой. Никаких резких движений, никакого пошлого подтекста. Только поддержка и нежность, которую он так любит. Меня не оттолкнул сей факт о кошмарах. Скорее стало грустно, что несколько поступков, о которых человек и не просил, смогли разрушить целое будущее. — Скажи мне, это же отец убил ее? В туалете. — Пока она задыхалась от передоза, он насиловал ее. — А ты? Насилуешь? Он отрицательно слабо покачал головой. Ясно. Ясно, почему он не спит с женщинами, почему боится быть грубым со мной, а стоит мне показать, что можно сжать сильнее, он сжимает неконтролируемо сильно. Я взял его подбородок и повернул к себе, чтобы легче было достать до губ. Лицо не выражало ни омерзения, ни жалости, ни грусти. Оно было точно таким, как и всегда, только более томным от градуса в крови. Все эти события так часто прокручивались в его голове, так часто виделись во снах, что осели сухими фактами. И, видимо, лишь меня трогали за живое. Ставили в адовый тупик. Но ни за что, никогда не отпугнули бы. Были и другие мысли. О том, как его допустили до службы, сколько лекарств принимает, умеет ли отдыхать от войны, но это потом. — Почему ты не целуешься? Он даже взгляда не отвел: — Потому что были не только пытки. Я невесомо дотронулся до его губ своими. Это было не похоже на поцелуй, было, скорее, проверкой, точно ли я особенный человек для него. Брови слегка поднялись. — Больше нет змей и твоего бати. Хотел бы я изменить его прошлое, быть его безбашенным веселым другом со двора. Встречаться после школы и спрашивать, как прошел день. А он бы говорил, что не хочет возвращаться домой. Я бы спрашивал о его самочувствии и настроении каждое солнечное утро. Мы бы поступили в один колледж и переехали бы от всех проблем. — Я никогда не буду тебя принуждать или насиловать. У нас была бы обычная жизнь, а убийства, увиденные только по ТВ, не вызывали бы в нем противоречивых чувств. Но есть, что есть. И теперь мы будем справляться вместе. — Я не женщина. И, ты знаешь, мне нравится по-гру… — Научи меня. Он выпалил эту фразу и тут же поцеловал в ответ. Так же невесомо, как и я, по-детски. А затем еще и еще, зацеловывая губы и все вокруг. Саймон почувствовал свободу в действиях, что не нужно теперь избегать еще одного момента, кусочка тела. Стал наращивать темп, показывая, что именно он хочет. То, что его нужно учить всем этим «взрослым вещам», будоражило нутро. Я ведь могу подстроить его тело под свое, привязать его к себе, а меня к нему. И секс перестает быть просто сексом, объятия — просто объятиями. Они уже стали способами разговора, поддержки, даже лечения. Я тут же перекинул ногу через его бедра и присел на них. Саймон взял меня за талию, помогая удержать равновесие. Теперь мои руки не отпускали его щек. Чувствовали, как все тело Саймона становилось одним большим облаком, грозившимся раствориться от любого прикосновения. Даже лицо, которое лежит в ладонях, подставляется под любые нежности. Я поднял его голову, чтобы посмотреть внимательнее. Губы под большим пальцем мягкие и шелковистые. Из-за того, что он постоянно в маске, песок не так забивается в поры и она не темнеет от солнца. Ее так приятно трогать, что уж говорить про поцелуи. Как же хорошо вдыхать ее, пробовать на язык. Мы вновь соприкоснулись. Я старался сделать поцелуй медленным, чтобы не вызвать ни толики дрожи. Показал пару простых движений, пока наклонялся сам, но Саймон все схватывал на лету. Он зеркалил мои действия, повторяя в своей манере. Понятно, если бы у него не было способности адаптироваться, вряд ли бы он дожил до своего возраста. Каждый раз, когда мы синхронно размыкали губы, я чувствовал запах алкоголя. Аромат его тела сочетался с виски идеально. Грубый, свежий и мускатный. Я неконтролируемо выдохнул ему в рот, а он поймал мое наслаждение, прижимая крепче к торсу мой живот, заставляя задыхаться без стеснения. Пальцы привычно зарылись в его могавк, слегка оттягивая. Я мог контролировать его голову, поворачивать в нужную сторону, чтобы, не дай Бог, упустить миллиметр и не поцеловать. Я все время держал глаза закрытыми, но, не знаю почему, почувствовал, что нужно взглянуть именно в тот самый момент. И увиденное снесло меня будто лавиной. Брови моляще подняты, веки дрожат, Саймон отдается на полную. Его лицо, опухшие губы и испарина всегда были как в первый раз — душераздирающим зрелищем. Когда все движения стали для него понятными, он начал действовать по наитию, концентрируясь на приятном, получая только удовольствие. А я мог спокойно порадоваться, что первый поцелуй прошел без боли. — Ты прелестный, — шептал ему онемевшими губами. Мне хотелось подарить ему все приторные слова, которые я слышал, — такой чудесный… — Правда? — Спрашивает меня машина для разделывания людей. Несгибаемый двухметровый вечно угрюмый одиночка, слабо подняв веки и лепеча мокрыми губами. Спрашивает, а чудесный ли он? — Конечно, — я покрывал поцелуями все его лицо борясь с улыбкой, — чудеснее всех. Сладкий, невероятный. Я растворился в нем, добрался до самого нутра. Оно стучало в такт моему сердцу, радуясь каждому приятному слову. Я дышал Саймоном, будто целым полем цветов. Я утопал в траве, а мои глаза ослепляло светом. Каждая частица его тела была мягкой и принимающей. Я стал рассыпаться в невесомости, превращаясь в теплый воздух, чтобы окружить его полностью. — Ты лучше всех. Ты достоин только лучшего. Черт возьми, я так хочу, чтобы ты был счастлив. Я никогда не говорил таких слов. Никому не шептал на ухо нежностей, не заботился о настроении и самооценке. Не пытался привязать к себе, не срывался в объятия. Не говорил о любви и смерти до утра, не переживал, что могу задеть лишним словом. Не заботился о том, что могу не получить взамен того же восхищения, что испытываю сам. Я готов был убить свое эго ради него. Саймону становилось мало. Рука с талии переместилась на мое лицо, чтобы вдавить наши рты сильнее друг в друга. Я услышал стук зубов. Он целовал и целовал меня, натирая губы до красноты и пощипывания. Не переживал, что щетина уколет его нежную кожу. Я снова закрыл глаза, не в силах сосредоточиться на двух возбуждающих вещах одновременно. Нужно было успеть показать еще кое-что. Положил ладонь ему на грудь, слегка отодвигая, давая себе пространство для маневра. Язык с опаской скользнул в рот. Небрежно, на ощупь. — М-м, — послышалось что-то между стоном наслаждения и дрожанием перед ужасным. Его проняло мурашками. А затем прошла волна тепла, вызывая онемение пальцев и полное помутнение мыслей, когда мой язык встретился с его. — Расслабь его и делай, что хочешь, — сказал я, стараясь как можно меньше времени провести раздельно. Я показал, как любил водить сам. Поглаживал его язык, ощущая шершавость и зашкаливающую температуру тела. Вся инициатива была на мне. Мы развлекались на его территории, ведь я специально давал ему возможность лишь ответить на действия, не проникая в мой рот. Такой напор обескураживал его, выносил сознание куда-то далеко, не оставлял сил даже на движение губами. Он стал удерживаться за кровать рядом, чтобы не упасть назад, а я приподнялся на коленях, чтобы запрокинуть его голову. Я слышал, как его дыхание останавливалось. Чувствовал, как его ноги не могут найти нужное положение. Ускорился, заставлял его подключать губы и отвечать языком в том же темпе. А у него получалось. Это требовало дикой сосредоточенности, но ведь это никогда не было проблемой. Слюна взбивалась в пену, а кончик моего языка, кажется, мог достать до самых глубин. Я изучал им даже зубы и десны, говоря себе, что все это мое. И я могу делать все, что захочу. Еще одно лишнее движение по языку и он схватился за свой член. Сжал его так крепко, как только мог. Тело содрогалось, а член все сильнее вжимали к низу. Он хотел скрыть это, заставить себя не реагировать. Когда я отстранился от лица Саймона, чтобы выдохнуть и посмотреть вниз, его тело чуть не рухнуло от резкой возможности перевести дух. Пальцы смяли одеяло сильнее, а рот жадно глотал воздух. Он был так разгорячен и ошарашен. Его не волновало ничего, что было до поцелуя и кто мог нас слышать все время. А мне снова стало не по себе от того, что я получаю такую дозу дофамина. Не сделал ничего хорошего, вокруг страдания одних и отвага других, а я не вписываюсь ни туда, ни сюда. Плыву по течению, пытаясь вторгнуться в чужой устоявшийся мир. Внезапно Саймон дотронулся до меня снизу. А у меня хоть и стояло и нереально тянуло живот от возбуждения, в голове мелькало умирающее лицо Роуча. Я невольно отпрянул от руки. Гоуст тут же оценил реакцию и больше не касался. — Джонни, — сказал бархатный сбившийся шепот, — ты плачешь. Я потрогал свое лицо. И правда, текли слезы. Сами по себе, я не ощущал их. Чувство не доходило до сознания, оставаясь лишь физической реакцией. Наверное, остаточное, из-за расшатанных нервов. — Нервишки шалят, — я взялся за его тело как обычно, хотел, чтобы он не обращал на это внимание. Совершенно не хотел портить атмосферу, когда он в таком состоянии. — Все нормально. Мои потуги погладить Саймона вдоль живота и спуститься к ширинке были остановлены. Он схватил меня за запястья и завел себе за спину. В следующий момент меня сгребли в охапку, да так сильно, что это перехватило дыхание. Сильные большие руки обняли меня, почти не позволяя двигаться, и уложили на бок. Так мы и лежали, прижимаясь до такой степени, что чувствовали биение сердец до шума в ушах. — Все правда в норме, давай про… — Не надо, нет, — подбородок ударил мне в макушку. — Мне не нужно только спать с тобой. Я улыбнулся: — Ты планируешь все мои фразочки запоминать? Но вопрос остался без ответа. Был только один выход — сдаться и тонуть в его тепле. Чувствовать себя маленьким и уязвимым, а Саймону — неправильным. Он старался ровно дышать, чтобы поумерить свой стояк. И правда, не хотел продолжать и спокойно принял перспективу не получить сегодня разрядку. Как я и говорил — эта его забота просто разрывает на куски. — Мне понравилось, — неожиданно сказал он. — Что? Поцелуи? Так понравилось, что даже сказал об этом, посмотрите на него. Потренируешься еще и я буду кончать только от них. Шевеление в его штанах означало, что ситуацию я не облегчал. Ладно, примем тот факт, что я не могу трахаться, когда сильно расстроен. Странно, что Гоусту было нормально, хоть он почти плакал вместе со мной на том небольшом истеричном рапорте. Видел слишком много смертей, чтобы реагировать на каждую новую? Выработанная реакция. Я слышал кое-что про старых вояк. Хер не встает от стресса и ПТСР хоть им и сорока нет. С этого момента бережем психику Гоуста. Записал себе в заметки где-то в голове. А начнем, пожалуй, с его руки, которую мои ребра успешно отлеживают уже около десяти минут. Я начал маяться и попытался все-таки пойти умыться, заодно дать Гоусту, наконец, отдохнуть. Похлопал по спине, чтобы он отпустил меня. Ему не хотелось, я чувствовал. — Нужно выйти, — сказал я, ловя его ладони для легких поглаживаний и укладывания на свое место. — Попробуй уснуть. Без меня получается лучше. — Я подожду, — сказано, как отрезано. Я кивнул и, взяв маску, подошел к двери. Было так мило наблюдать за ним, лежащим на полу, словно на школьной ночевке. Как его ноги даже согнутые все равно не помещались на расстеленном одеяле, а упирались в крашеный на сто слоев пол. И сомневаюсь, что какие-то захоженные носки — верх комфорта. Я решил ненадолго вернуться. Сложил свое одеяло, которое все равно болталось без дела, пополам и попытался подложить под ноги, удлиняя пространство лежанки. Было странно заботиться о ком-то, переживать о каких-то совершенно неважных мелочах, которые даже самого человека никогда не заботили. А его, напомню, в ящике держали, там вряд ли был даже лоток. Что ему какой-то холодный пол? Но, блин, разве это не значит, что со мной должно быть в триллион раз лучше? — Подними, пожалуйста, — я коснулся его лодыжки. Он тут же поднял голову в тихой панике, совершенно не понимая ситуацию. А что непонятно-то? МакТавиш опять затеял нелепую хуйню. Саймон хоть и не видел смысла в моих действиях, все равно послушался. Согнул ноги сильнее, чтобы я выровнял для них ткань. — Так должно быть удобнее, — улыбнулся я, закончив. Саймон молчал, может, протрезвел, но вытянул ноги, сжав недоверчиво пальцы. Нормально ли, что я хочу дотронуться до них? Бля, а нормально ли, что вообще начал заботиться об их комфорте?! Смутился как полный кретин. Посидел рядом с его ногами еще минуту, собираясь с мыслями. Ладно, пора уходить и оставить его в покое, а то надумаю еще что-нибудь про другие части его тела.***
С крыши капали холодные капли — остатки дождя, который не затихал до самой ночи с нашего возвращения с миссии. Хотя, миссией ее можно назвать с натягом. Вышла какая-то ерунда, которую можно было избежать, если бы «руководство» умело договариваться между собой. Смерти Роуча можно было избежать — вот, о чем я. Держа маску под водой в железном уличном умывальнике, я щупал ее. Потрепанная, влажная, повидавшая кучу дерьма. Он ведь сам ее сшил? Я ковырял неаккуратные швы, а череп, прикрепленный к ткани, уже не такой белый, каким его задумывали. Может, никогда и не был таким. Краска нанесена, скажем, экспериментально. Убить себя, значит, хотел. Господи, чем он думает? Нет, стоп. Не все могут перескочить через боль безголово и быстро. И кто я такой, чтобы оценивать его страдания? Нужно только радоваться тому, что он нашел в себе силы продолжать жить, имея за спиной хуеву тучу жестокости и несправедливости. И, похоже, ебанутого отца. — Сна ни в одном глазу, — послышался приятный бас. Усы зашевелились, впуская в рот сигарету. Капитан Прайс сидел на лестнице, покуривая и, похоже, ища себе компанию. — Капитан, решили размяться? Как ваш бок? — Я нахально присел рядом с ним. Раз он меня окликнул, то не слишком-то против меня. Он только махнул рукой, мол, не обращай внимание. — Ограбил лейтенанта? — Джон указал взглядом на мою руку, которая даже не удосужилась скрыть черно-белую важную деталь. Я усмехнулся, тоже оставил это без ответа, но, как будто невзначай, убрал маску из поля зрения. — Я хотел извиниться. За себя и, наверное, Гоуста. Я повел себя нетактично, простите. Он перевел взгляд с маски на меня. Глаза улыбаются, но не смягчаются ни на долю. Требовательные, профессионально-военные. Я даже сглотнул, в миг раскаялся во всех своих грехах, надеясь, что он о них не знает. — Пожалуйста, — набрался смелости продолжать монолог, — дайте понести наказание только мне. Напишите в отчете, что это я заставил его поехать. Или запретите ему лететь и вызовите на другое задание… — Что еще прикажешь мне сделать? — Почти приказной тон разрезал слова. — Простите, сэр, — выпрямился по струнке, — просто перебираю варианты. — Тц, — он снова повернулся вперед, вглядываясь куда-то за пределы тусклого фонаря, — «вариант» найден без тебя. Расслабься. — Если меня нужно исключить, то я спокойно приму это… — Господи, что ты тарахтишь? — Он аж выдохнул дым, не дав ему дойти до легких. Я понял, что теперь точно надо заткнуться. — Я не забыл, сколько лет мы вместе, — я удивился его словам. — Ты уйдешь только когда сам захочешь. Моя голова ласково легла ему на плечо, словно рядом сидел мой отец: — Капитан, вы душка. — Я передумал. Собирайся, едь домой. Его ладонь стукнула меня по лбу, отогнав как назойливую муху. Так мы и просидели рядом, пока он не докурил. Передвигаться все еще, должно быть, тяжело, поэтому я решил дождаться, когда он закончит и помочь ему дойти до комнаты, но он достал еще две сигареты. Одну протянул мне. — Вчера мы также сидели с Роучем, — рассказывал я, поджигая и вдыхая на пробу. — Он говорил, что всегда жил только работой. Говорил, что мы с Газом бегаем за вами, как за маминой юбкой. — Все трое. — Он улыбнулся. — все трое! Как будто у меня молоко в сиське. Ему нравится, что мы обожаем его. Но такой серьезный мужик никогда не признается, а мы никогда не перестанем делать глупости. — Красавец? — спросил он. — М? Я сначала не понял, а потом, бля, как понял. Покраснел, сжал маску сильнее. — Да мужик и мужик. — Ну-ну… — Многозначительно откомментировал капитан. Не то, чтобы атмосфера была гнетущая, или мы не хотели общаться друг с другом. Просто не всегда выдавалась возможность поболтать об отвлеченных от рапортов и тактики вещах, поэтому навык немного растеряли. А Прайс человек не из легких, хоть и располагающий к себе. Поэтому мы часто просто молчали, перекидываясь вот так несвязными репликами. Не думал, что с Гоустом в этом плане будет легче. Хотя теперь с ним, наверное, накопилось слов больше, чем с капитаном. — Вам ведь известно, эм… — Я замялся. — Что делает лейтенант в увалах? — Ничего. Не бывает у него увалов. — Как это? У нас между миссиями по несколько недель бывает перерывов. Я поднял, кажется, тяжелую тему для него. А если и не тяжелую, то точно висевшую на шее долгосрочным заданием. Он почесал бороду раздумывая. — Я даю ему выходные, отправляю в отпуск, отстраняю от заданий, а он все равно находится на базе все время. Недавно я узнал, что он живет в одной из одиночных казарм, никогда не ездит домой. Не знаю, денег у него достаточно, документы остаются у него еще на пару дней после возвращения… Почему-то только и делает, что на работе пропадает. Вписывается во все дела, куда я ищу людей. Так что, по итогу, времени не остается. Не хочет возвращаться домой. — А живет под чужим именем? — Живет? Попробуй это так назвать. Ему дают какие-нибудь фальшивенькие документы на миссию. Для отвода глаз. Вот что можно сделать, имея военные и политические связи. Даже создать человека, которого не существует. — Почему у него нет постоянных? — Будто их кто-то просил. Так это его выбор… Я ничего не смог ответить, только опустил голову, надеясь, что капитан расскажет что-то еще. — Там нечего ловить, сынок. — Прайс затушил сигарету и стал подниматься, делая медленные потуги. — И, к твоему сожалению, отношения в отряде запрещены не просто так. Я поднял на него взгляд: — С вашего позволения, я все равно нарушу правила. — Поступай, как хочешь. Но если дойдет до генерала, кто знает, чем кончится. Я придержал его под руку, но меня остановили, покачав головой. Во всем этом не читалось пренебрежение. В его глазах ни я, ни Гоуст не изменились. Ему, скорее, было обидно, что у него появился еще один геморрой. Ну, не хотел я скрывать такую важную деталь. Он все равно узнал бы. Уж кто-кто, а капитан сможет хладнокровно оценить ситуацию и прикрыть спину если что. Я не хотел отступать просто потому, что какой-то генерал будет мне угрожать расправой. Я еще слишком мало попробовал чего-то «поймать», чтобы послушаться совета Джона. И, сдается мне, я знаю Саймона лучше, чем кто-либо из выживших после встречи с ним.***
Мы попрощались перед дверью в его комнату. Напоследок Прайс улыбнулся мне и похлопал по плечу. Ну точно батя. Даже гомосексуальные увлечения сына не одобряет. Я вернулся к Гоусту. Тот лежал мертвецки, не двигая ни одним мускулом, прямо как на ферме, когда я уснул в его объятиях. Теперь я знал, что он не спит, а имитирует бурный отдых. Положил маску на тумбочку, не боясь спугнуть возней Гоуста. Надежды, что балаклава высохнет, не было, но допустить надеть ее грязную я не мог. Я бы лучше съел ее, чтобы мир не увидел, сколько Соуп может пускать соплей. Как только я лег на спину, пытаясь больше не мешать Саймону, раздался тихий сипловатый голос прямо возле уха: — Что там Прайс? Я все старался держать себя в руках, но черт бы побрал его теплое размеренное дыхание. Оно так и манило меня посмотреть на лицо еще раз. Пока есть такая возможность. Остановить меня никто не мог, и потому я повернулся к Саймону, стараясь оставаться на небольшом расстоянии. Увидел его фигуру, и сердечко тут же завелось. Было безумно приятно просто лицезреть его перед собой, как он обнимает себя руками, стараясь не занимать много места, и все равно по привычке подгибает ноги. Удивительно, как одно его существование может так радовать меня. Я тут же протянул руку к его плечу, чтобы, для начала потрогать только ткань, что-то безопасное и не вызывающее яркой реакции. Затем пальцы скользнули к подбородку и очертили его, запоминая. Нащупал какую-то ложбинку в кости под шрамом. Уф, рана была такой глубокой, что задела кость. — Ну? — Приоткрыл один глаз посмотреть, по какой такой важной причине я молчу. Я убрал шаловливые ручонки. — Я подумал, что это вопрос вежливости. Догадался, что шел с капитаном, так и знаешь, что ему тяжело наступать на левую ногу. — Это я тоже услышал, — снова закрыл глаза и поправил позу. — Он не собирается идти у тебя на поводу? — Выгонять из 141-й? Нет, сказал, что любит меня всем сердцем и никуда не отпустит, — я почти смеялся с того, что говорил. Саймон нахмурился. — Слушай, — начал я, казалось, самый важный разговор в своей жизни, но так, чтобы он казался мелкой ерундой, — ты сказал, что не хочешь только трахаться со мной. Вот привязалось-то. Лицо Саймона будто не выражало заинтересованности. Но я знал, как его сердце может стучать от сложных вопросов. — Значит ли это, что ты не против быть со мной? По серьезке так. Он молчал. Долго молчал, как будто вопрос не услышал. Тогда я приподнялся и пристально посмотрел на него. — Просто скажи, что это значило то, о чем я подумал. За положительный ответ получишь поцелуй. — А если скажу «нет»? — Пф, извини. Сердце стучало как бешеное, пока я ждал. Все, что я делал до этого, сейчас будет либо убито, либо возвышенно до космических высот одним его словом. Я знал, что все поменяется именно, блять, сейчас. — Тогда можешь открывать рот, — сказал Саймон и потянул меня на себя, и сам потянулся ко мне. Я набрал побольше воздуха в легкие, перед тем, как умотать в большой заплыв кайфа. Губами коснулся так уверенно. Его язык тут же проник внутрь. Мощная челюсть Саймона двигалась в такт с моей, синхронизируя наши нечастые вдохи носом. Я вдруг потерялся во времени. Его слюна была приятной и тягучей. Его тело — прохладным и шелковым. И ничего лучше мир еще не создавал. Я поглощал все его моменты до самого конца и как бы не старался перехватить инициативу, мне отвечали с тем же уверенным напором. За то время, что меня не было, он как будто обдумал, что еще может сделать, как использовать язык или как провести губами. Появились нотки, которые я ему не показывал. Он опьяненно двигался, поглаживая мое лицо, а в следующий момент уже удерживал подбородок или затылок. В моей дыхалке вмиг закончился воздух. Рот сам по себе открылся шире, глотая его жадно вместе с запахом лейтенанта. Мы отстранились, опять пребывая в тумане. В следующий момент меня уже прижимали к груди, обнимая одной рукой, будто успокаивая. Приподнимали футболку выше, изучая позвоночник и оголяя поясницу. Мы обнимались, а внутри все так бурлило, словно я могу упасть в обморок от волнения. Остаточно целовал мокрыми губами шею и ласково терся о щеку. — Милтон Гарденс, 9. Эдинбург. Я живу один и… ты всегда можешь приезжать туда. Даже если у нас ничего не получится. Если завтра мою задницу прикончат. Или еще хуже, ты осознаешь, что отношения не для тебя и я не оправдаю надежд. Можешь ночевать там или остаться навсегда, — я прижал его сильнее, чтобы меня не отправили в нокаут за быстрое форсирование событий. — Я буду рад тебе в любое время дня и ночи. Милтон Гарденс, 9 в Эдинбурге. Ключ под подоконником правого окна от двери. Комнат пустых полно… Рука Саймона стала замедляться, дыхание контролироваться, пока пальцы совсем не исчезли из-под футболки. — Что-то я уже жалею, — он лег на свое место, принимая старую позу. Вот только ладонь никак не могла перестать прятать лицо. А это самое лицо… бли-ин, все красное. Даже не пытается глаза открыть, притворяясь смертельно уставшим, совсем не может на меня смотреть. Господи, как хорошо, что это просто выбило его из колеи, а не заставило отказаться от затеи. ОТГ-141 побывали в бесчисленном количестве боев, друг друга вытаскивали из таких передряг, которые я не мог представить даже в самых страшных кошмарах. Мы жрем, срем и спим вместе. Мы, кажется, различаем друг друга по виду крови на манжетах. Мы хороним друг друга и сжимаем самые кровоточащие раны. У нас так мало времени на жизнь, что нет времени задумываться над решением. Мы торопимся сделать хотя бы часть «нормальных» вещей до того, как нас пристрелят. Так почему с ним приглашение в гости такое интимное?***
Ночью все повторилось. Я вскочил от ставших обычными сбивчивого дыхания и ужасающих стонов. Саймон обливался холодным потом и пытался скрутиться еще сильнее в позу эмбриона. Что ж, я и не надеялся, что наш разговор поможет, или что мое присутствие рядом обезопасит его подсознание. Дотронулся до плеча Саймона и резко подался назад, уворачиваясь от последующего удара кулаком в грудь. Он сразу проснулся, загнанно посмотрел на меня. — Не попал, — улыбался я, но моего бойкого настроя не оценили и тут же одернулись. Я снял свою футболку, чтобы вытереть пот, но, очевидно, помощь принимать не хотели. Саймону нужно было пространство, поэтому я не стал обнимать его как в прошлый раз, опрометчиво. Когда он перевернулся на спину, чтобы отдышаться, я старался невесомо касаться тканью лба и шеи. Меня бесконечно отталкивали, закрываясь и отворачиваясь. Саймон лег на другой бок, все еще тяжело дыша, раздражаясь и смущаясь от попыток привести в чувства. Ничего, я просто прилягу позади и буду держать тебя за плечо, пока ты снова не уснешь и снова не проснешься. Беспроигрышная лотерея — ты всегда рад меня видеть по утрам.