Во всех Вселенных

      Я все равно продолжил:       — Ты можешь быть любым, каким захочешь. Не нужно снова уходить от меня, чтобы придумать новый план.       — Я далеко и не уходил…       — Конечно, я ведь держал тебя вот на таком коротком поводке. — Зачем-то показал ему пальцами небольшое расстояние.       — Только благодаря белому шоколаду. — Он улыбнулся, не размыкая век.       Парень, полегче. Не так открыто. Мне нужно время, чтобы привыкнуть.       — Господи, ты больной. — Попытался в шутку одернуть руку, но хватка Саймона оказалась железной даже в полусне. — Я покупал его, потому что в этих ублюдских русских ларьках валялся только он. Приходил утром — нет человеческого шоколада, приходил вечером — нет ничего. Даже чупа-чупсов. А днем у них бесконечные перерывы.       — Чупа-чупсы нравились меньше всего, кстати.       — Странно… Шутка про страсть к минетам будет перебором?       — Только если она будет перед признанием, которое ты специально затягиваешь.       — Но ты же любишь прелюдии…       — Джонни, твою мать, говори быстрее. Я не спал неделю, — его голос звучал совсем не угрожающе.       — Так переживал о нашей встрече?       Он беспомощно выдохнул и попытался перевернуться на противоположный от меня бок, отпустив руку. Я поймал его и придавил всем телом, не дав шанса пошевелиться.       — Ладно-ладно. Все, последний рывок. Посмотри на меня.       Я устроился на его груди удобнее и взял лицо в ладони. Помотал голову из стороны в сторону и стал буравить взглядом. Саймон нехотя разомкнул веки, но увидев мой уверенно-глуповатый вид, тут же цокнул и закатил глаза.       — Я тебя люблю, Саймон. Что бы ты ни делал, как бы плохо тебе не было и как бы ты себя не ненавидел. Окажись ты хоть десять раз зомбаком, убийцей, маньяком, я все равно выберу тебя.       — Вот это да… В любом случае выберешь? — Усмехался и неумолимо быстро краснел, даже шуточный тон не помог справиться со смущением.       — Да, бля, во всех Вселенных.       Пытаюсь выудить из него ответ или хотя бы согласие. Но он молчит. Поддается своей робости и пытается принять мои слова вот прямо туда, в сердце. Отвернулся. Наверное, Все-таки не выходит поверить.       Придется повторять это как мантру.       — Что такое? Сам же подгонял с признанием. — Я полез целоваться, складывая губки бантиком, но он стал отодвигать голову все дальше, не давая над собой потешаться. — Так нравится слышать «я люблю тебя»? Я люблю тебя, вот так вот, мой сладкий.       — Джонни, я тебя сейчас свяжу и заклею рот. — Он схватил меня за руки, не давая забраться выше.       — Напугал, — прыснул я и не отступил. — Хватит уворачиваться, я забрал тебя себе, как ты и просил.       Мне удалось все-таки поцеловать его. А затем еще и еще, много-много раз.       — Гребаный ад…       — Никто тебя за твой романтичный язык не тянул. Теперь ты весь мой.       Он сдался окончательно, когда все лицо оказалось в тепле моих поцелуев. Отпустил запястья и лег неподвижно, давая измываться над собой бесконечно. А я облизал всю его шею и уже перешел на грудь. Веселился, думая, что мне подыгрывают, изображая труп.       — Саймон? — Чувствую, через пару минут затих, не отвечает на мои покусывания и щекотания бородой.       Я придвинулся выше, послушать дыхание. Зрачки под светлыми веками не шевелятся, а мышцы слегка подрагивают от расслабления.       Саймон уснул. Мирно и сладко. Хочется верить, что он доверился мне и потому не защищается во сне, но, похоже, это только усталость.       Такой спокойный и родной… Мне резко стало мало проведенного времени вместе. Мало прикосновений и объятий. Вот бы еще посмеяться, обсудить, что готовить на завтрак или предложить пойти вместе в душ. Ладно, держим себя в руках и не выжимаем все терпение в первый же вечер. Главное, что вторая спальня останется пустой, а букет цветов в машине, который по классической схеме остался неподаренным правильно подарком, очень ждет, когда о нем вспомнят.

***

Конец.