***
— Кларк, ты не сильно занята? — раздаëтся мелодичный и нежный голос за дверью комнаты Кларк, а затем лëгкое постукивание костяшками пальцев по дубовой дверце. Кларк делает последний взмах кистью, нанося неровный слой масла на холст, что ни капли не портит еë задумку и картину в целом. Она одним движением отворачивает мольберт от двери так, чтобы холст не видела еë мать. — Нет, мам, заходи, — прикрикнула девушка, кивая, будто бы Эбби могла увидеть еë разрешение на посещение комнаты. Женщина заходит в небольшое, но уютное пространство Кларк и улыбается, замечая лëгкий беспорядок и броские следы от масла на подстеленных газетах с очередными вызывающими заголовками о жизни кинозвёзд и певцов. Она одаривает дочь любящим взглядом и подходит ближе, игриво постукивая девушку по плечу кончиком своего ногтя на указательном пальце. — Снова рисуешь? — заглядывая в глаза Кларк, спрашивает Эбби, — Хочешь перекусить? — Во-первых, не рисую, а творю, — кивает блондинка, пытается стереть со своей щеки масло, но только ещë больше размазывает, становясь похожей на типичного представления художника, — Во-вторых я не против перекусить, мам. Эбби качает головой и оглядывает запачканный мольберт дочери, а затем холст, который слегка просвечивает с задней стороны, но не даëт мозгу понять, что изображено. Она делает шаг назад и жестом приглашает Кларк пойти за ней, чтобы перекусить со всей семьëй. В последнее время девушка часто отказывалась от еды, поэтому для Эбби было счастьем, что наконец-то выпал шанс поужинать всем вместе, дружно и спокойно. — Сегодня Джейк в ударе, — улыбается Эбби, проходя на кухню и подмечая, как еë мужчина маниакально трясëт перечницу, вытряхивая тонны приправ в свою тарелку. Джейк перевëл взгляд сначала на Эбби, потом на Кларк и неловко засмеялся, отставляя перечницу в сторону с преувеличенно громким стуком о стеклянный стол. — Кажется меня поймали с поличным? — пускает шутку Джейк и берëт свою вилку, как ни в чём ни бывало, а потом насаживает мясо на острые концы. — Никогда не умел быть сдержанным, когда речь касается специй. — Не то слово, пап, — улыбается Кларк и присаживается за стол, бесцеремонно принимается за еду и с наслаждением глотает первый кусочек мяса, который так заботливо нарезала для неë Эбби, когда закончила готовку и перед тем, как позвать Кларк на ужин, — Мам, очень вкусно. — Ты же знаешь, что у Эбби золотые руки, — мужчина мягко обхватывает пальцами ладонь Эбби и целует тыльную сторону, слегка щекоча нежную, но морщинистую кожу своей щетиной, — Никто так вкусно не готовит, как она. — Я может и готовлю вкусно, — мать Кларк тихо смеëтся, нацепляя на вилку кусок мяса, — Но кое-кто очень хорошо чинит стиральную машинку. — Ох, и кто бы это мог быть? — Джейк игриво улыбнулся и прищурился, выискивая взглядом правду в глазах Кларк и Эбби. — Даже не знаю, пап, — отвечает ему блондинка и все дружно улыбаются, переглядываясь. Джейк улыбается губами, Эбби уголками глаз. А Кларк и губами и глазами, притихает и молча продолжает уплетать пищу за обе щеки. Повисает напряжëнная тишина…***
Кларк Гриффин переворачивается на другой бок, сжигаемая воспоминаниями из прошлого. Она вертится туда-сюда, не зная как удобнее устроиться, чтобы мысли не лезли в голову и не давили на неё морально ещё больше. Она так устала вспоминать, так устала переносить боль снова и снова, пребывая в цикличном потоке воспоминаний о своих родителях и жизни. Она так устала носить всë в себе, а потом срываться на картинах. Она обещала себе, что никогда не возьмёт кисть в руку, да и не могла этого сделать, но колледж обязал пересилить саму себя и начать творить вновь. Она обещала себе не совершать ту же самую ошибку, искренне веря, что дело было в ней. Что все события – её и только её вина. Тем не менее жизнь продолжалась, она замкнулась в себе ещё больше и утратила способность принимать реальность такой, какая она есть. Насмешки в колледже за её странности и замкнутость полностью игнорировались, а картины продолжали писаться и писаться, передавая тем, кто что-то понимает в этом, всю боль блондинки, всё её отчаяние и видение мира. В основном мир она видела в чёрных, тёмно-зелёных и тёмно-фиолетовых тонах. Одним словом – мрак. Ей хочется сбежать и никогда не возвращаться в этот жестокий и сумасшедший мир. Ей хочется обрести своë счастье, вернуть руку, что было невозможно. Ей хочется просто... Жить. Жить и радоваться своей жизни, как все другие. Её хочется выйти из своего виденья мира и впервые взглянуть на всё с другого ракурса, с такого, где нет забот, проблем, где всё светится от счастья, что бывает лишь в сказках. Ей хочется стать успешной, хочется всего, чего хотел бы обычный человек. Но что она получает в итоге? В её ситуации работает закон подлости. Чем больше хочешь – тем больше страдаешь. Может быть, если ей перестать чего-то хотеть, то она наконец-то обретёт своё счастье и будет жить без забот? Окунётся под воду, пропитанную сахаром вместо соли, наденет очки-маску с розовым, слегка шероховатым покрытием, чтобы ещё больше исказить всё, что можно. И, может быть, для полноты картины она бы отрастила себе жабры и хвост, заснув в розовых водорослях. Звучит слишком сказочно, не так ли? А что ещё остаётся? Думать о своём обрубке, о том, что произошло в прошлом и каждый раз зацикливаться на одной и той же песне, которая по сей день слишком сильно давит на Кларк? О, нет. Хватит этого… Конечно, она могла бы поделиться своими страхами и проблемами с Беллами и Октавией. А так же с Рейвен Рейес. Она могла бы рассказать о том, что произошло в прошлом, кто эта женщина на той самой проданной картине, почему Кларк так расстроилась, что даже ступила на дорожку насилия над Беллами. Она могла бы поделиться всем этим, но не хотела. Она ненавидит видеть жалость в глазах людей, ненавидит, когда кто-то говорит ей слова соболезнования, ненавидит открываться, чтобы потом это всё свалилось в яму, когда пути-дороги с какими-либо личностями разойдутся. И всё же после того, что Блейки и Рейвен Рейес сделали - Кларк не желала контактировать с ними как либо. Будь то в реальности или во сне, вблизи или на расстоянии. Она понимает, что то не их вина, ведь они не знали о том, кто изображён был на той картине, которую они продали, надеясь, что так будет лучше. Они хотели порадовать девушку, даже дошло до того, что Рейвен использовала свой статус, чтобы аукционисты согласились на эту маленькую, но такую значимую продажу. Кларк никогда не делилась с ними ни своим прошлым, ни настоящим, особенно она не любила нагружать своими проблемами других, чтобы потом они сидели все такие мрачные, обдумывая каждый что-то своё. Они знали о том, что девушка хочет продать картины, но почему они не могли уточнить о том, какие именно ей нужно было продать? Неужели это было бы так сложно? Почему они просто взяли и сделали это? Сюрприз? Очень удачный. — Чëрт возьми, — она хватается за обрубок своей правой руки, стискивая зубы, когда чувствует притупленную боль. Они были рядом с ней, когда ей было нужно. Кларк была благодарна им за это, но она никогда не сможет простить им того, что они сделали с картиной. Она не хочет даже в глаза им смотреть, что уж говорить о душевных разговорах и их никчёмных извинениях, если дело уже было сделано, а чек предъявлен. Деньги, конечно же, уже лежали на счету в банке Кларк. Но испытывала ли она радость? Определённо, радости, которую хотели доставить ей Блейки, и подавно не было. Чему радоваться? Радоваться, что за какие-то мелочные деньги последнее воспоминание о её дорогом человеке кануло в пропасть? Да она даже за чёртов миллион долларов бы не продала эту картину, что уж говорить про те зряшные триста долларов, которые были указаны в чеке? — О боже, — хнычет она, сотрясаясь от тупой боли в руке после того, как неудачно полежала на боку, что только усилило неприятные ощущения. Это ощущение... Еë будто бы разрывают на куски, а потом собирают, чтобы снова разорвать. Она так устала от этих эмоциональных качелей, от еë удачи в этой отвратительной жизни, реальности. Можно ли было вообще назвать это удачей? Возможно, использовав сарказм и насмешливый тон, обозначить границу между удачей и провалом было бы проще простого. Чёртова бездонная яма. Она шипит и вертится на койке, съедаемая своими мыслями и неприятной болью как моральной, так и физической. — Как же я устала, — хрипит она, переворачиваясь на другой бок. Реальность никогда не стояла лицом к Кларк, подставляя лишь одно место, через которое протекала еë жизнь. Словно птица в небе, которую из раза в раз подстреливал охотник, но она продолжала лететь, пока окончательно не упала на землю, переламывая с громким хрустом свои большие и величественные крылья, единственные, что держали её на плаву в этом мире. Ей хотелось кричать, вопить, метать в стены этой больницы всё то, что попадëтся ей под руку. Она хотела просто... Жить счастливо. — Ненавижу, — захлëбываясь в своих слезах, шипит она, гневно высматривая неровности в стене перед собой и почёсывает бинты, желая содрать их со своего локтя, как ненавистный ей кусок "одежды". Эти бинты казались ей чем-то неправильным, чем-то, что ещё больше ранит её тело. Будто бы избавление от них помогло бы Кларк снять с себя крайне тяжёлую ношу, которая давит не только на её тело, но и на мозг, сердце и остальные органы, что приводит к полной дезориентации в реальности. Она снова сворачивается в комок, глотая свои солëные и горькие слëзы. Будто естественная, почти незаметная горечь капель образовывалась не организмом, а мыслями. Она устала. Просто устала. Устала скорбеть, устала терять, устала видеть эти бледные стены, которые уже насквозь пропитались отвратительной жалостью к самой себе. — Кларк? — в палату заходит Сьюзен, одаривая девушку такой раздражающей улыбкой, будто бы намеренно прерывая потоки слёз, чтобы девушка окончательно разрушилась. Сейчас Кларк было далеко не до улыбок медперсонала. Это солнце за окном, озаряющее весь Нью-Йорк так же выводило девушку из себя. Еë тело продолжало сотрясаться, пока она тщëтно пыталась унять свои слëзы. Еë раздражала радость на лицах людей, пусть это и было эгоистично. Ей хотелось остаться одной и не видеть никого. — Тут Блейки к тебе пришли, — Сьюзен подходит ближе к койке и кладëт тëплую ладонь на одеяло, поглаживая, что ещё больше гневает Кларк, потому что она совершенно не готова к обществу кого-либо. — Пришли? — хрипит блондинка, глубже залезая под одеяло, чтобы не встречаться с зелëными глазами в коричневую крапинку, — Прекрасно, пусть проваливают так же легко и непринуждённо, как попали сюда. И ты тоже, Сьюзен. Её совершенно не заботило её грубое поведение Кларк. Она понимала, что у неë очень трудный период в жизни, ведь пережить потерю конечности невероятно сложно. Но она всеми силами пыталась вложить в её мир хотя бы капельку света. Пацифистка. — Кларк, Беллами рассказал мне, что произошло, — не отступает медсестра, — Пожалуйста, просто поговори с ними. Кларк хрипло рычит, пихая рукой одеяло в место, где лежит ладонь Сьюзен. Шатенке приходится спрятать руки в карманы, когда она понимает, что Кларк не хочет, чтобы кто-то трогал еë сейчас. Возможно, во всех смыслах. Сьюзен переводит взгляд на торчащую из-под одеяла прядь белых волос, а потом на аппараты, будто бы думая о том, что сказать дальше. — Ты просто очередная потаскушка Беллами, — ей хотелось причинить боль, — Проваливай из палаты и не трогай меня больше. Иди дальше бегай за ним, как грëбаная псина и виляй хвостиком, исполняй его просьбы. Сьюзен поджала свои губы и сделала глубокий вдох, молча удаляясь из палаты. Это не первый раз, когда отчаявшиеся пациенты грубят ей и посылают чуть ли не на три буквы. Медперсонал заранее готовится к подобному. К крикам, к боли, к посылам куда подальше, к отчаянию. Она осознавала, что девушка сейчас не в лучшем настроении. Она понимала, что блондинке так же не понравилась мысль, что Беллами поделился этой ситуацией с "посторонней", но на что только не пойдëт человек, лишь бы помириться? Возможно, кто-то проглотит свою гордость, а кто-то перевернëт ситуацию в свою пользу. Кто-то будет давить на жалость, а кто-то просто забудет о ситуации и пойдëт дальше по своему пути, свернув на другую тропинку или вытолкнув на неë человека. Шли минуты, а то и часы. Кларк не хотела вылезать из своего маленького убежища, давая волю своим слезам и всхлипам. Не раз из соседней палаты раздавался стук в стену, просящий быть потише, когда Кларк утыкалась в подушку и давала наболевшему выплеснуться в набитую пухом ткань. — Нет, реши этот вопрос сама, — раздаëтся смутно знакомый голос за дверью, — Ты могла сама догадаться, когда я говорила об этой сумме. Кларк сводит брови к переносице и тут же утирает слëзы, приподнимая голову так, что она показывается из-под одеяла. Девушка пристально смотрит на дверь, пытаясь понять, почему этот голос так знаком. Раздались шаги и хлопок двери соседней палаты, затем приглушенный разговор в который девушка не стала вслушиваться. Она вздыхает и прикрывает свои глаза, оглядывая свою палату. Ей так хочется выбраться на улицу, но это при условии что она не будет ловить осуждающие или жалобные взгляды окружающих. Она хочет вызвать такси, хочет оказаться в своём доме и закрыться от всех. Ключи на прикроватном столике остались лежать после этой ночи, когда она чуть ли не с рукой вырвала их у Беллами. Шторы в этой палате не помогают избавиться от раздражающего света солнца, потому что он всё равно продолжает проникать в палату даже сквозь тонкую ткань, которую Кларк готова была в гневе содрать, даже если бы она пожалела об этом позже. Из соседней палаты послышался какой-то шум, вместо приглушённых разговоров. Затем какой-то звон стекла и смех. Смех зрелый и слегка хриплый. Из этого можно было сделать предположение, что её соседка – скорее всего женщина, которой чуть более шестидесяти лет. Кларк поморщилась и приняла положение сидя в своей койке, ненароком вслушиваясь в звуки радости и веселья в палате. Она раздражённо перебирает край одеяла на пальцах своих ног, прижав к груди колени. Кому-то весело, а кому-то плохо. Но почему всегда пытаются навязать веселье, а не грусть? Что в этом положительно. Конечно, никто не был виноват в том, что сейчас девушка откровенно завидует и бесится тому, что другие могут радоваться, как совсем недавно радовалась и она с грёбаными Блейками и Рейес. Но скорее всего это просто желание закрыться и не слышать чужие голоса, смех, улыбки. Ей не хотелось этого, потому что сейчас Кларк не в том состоянии, чтобы улыбаться в ответ на такое назойливое кривляние губ собеседника. — Бесит, — она делает вдох и раздражённо смотрит на свой разбитый телефон, лежащий на прикроватном столике. Его давно пора выкинуть, потому что даже замена дисплея или процессора не поможет вернуть его к жизни. Чёрный экран уже как неделю с копейками остаётся чёрным сначала в её клатче, а потом уже на её столике. Она тянет руку к телефону, хватает его и несколько секунд вертит в руке, осматривая со всех сторон. Она понимает прекрасно, что сим-карта сейчас находится далеко не в её гаджете, а где-то в клатче, небрежно закинутая в него доктором после звонка Беллами или Октавии. Взмах. Тихий всхлип. Треск. Телефон ей больше ни к чему, а значит пора было от него избавиться окончательно. В соседней палате наступила тишина сразу после громкого избавления от ненужной вещи Кларк. Она смотрит на пол, а затем утыкается лбом в колено, безэмоционально глядя на окончательно разбившееся стекло и треснутый корпус. Полное безразличие. — Мисс Гриффин? У Вас всё в порядке? — слышится голос за дверью. Видимо очередной медбрат, проходящий мимо палат решил потрепать девушке мозг своей ненужной заботой, как она считала. — Да, всё хорошо! — как можно более убедительно отвечает Кларк, повысив голос так, чтобы её было слышно. — Я слышал странный шум, могу я войти? — настойчиво спрашивает мужской голос, на что Кларк ещё больше начинает кипеть и скрипеть зубами. Почему её просто не могут оставить в покое? Она делает глубокий вдох, прежде чем отрицательно ответить. — Всё хорошо, правда, — она прислушивается и, получив в ответ лишь громкие и тяжёлые удаляющиеся шаги, довольно хмыкает. Она прислоняет тыльную сторону ладони ко лбу и откидывается на изголовье койки, тяжело вздыхая. Как же всё это угнетает. Неужели люди настолько глупы, что не могут просто дать ей побыть одной? Неужели это не так очевидно, как должно быть? Она прекрасно понимала, что медперсонал просто выполняет свою работу. Их долг убедиться в хорошем состоянии пациента, чтобы потом уверенно выписать его из больницы и освободить палату для какого-нибудь другого пострадавшего. Но Кларк Гриффин сейчас было глубоко насрать на это. Хотя, возможно, если она будет вести себя как ни в чём ни бывало, то её как можно быстрее выпишут? Возможно, ей стоит попробовать. Но как, если Блейки из-за своей глупости вырвали из неё часть души? Часть её сердца. После этого случая, очевидно её моральное и физическое состояние только ухудшилось. Раздражение от людей и полное безразличие к вещам. Её конечность, обрубленная по локоть бесконечно ноет, в то время как в груди всё сжимается от одних только мыслей о той картине и о том, что происходило в прошлом. Пора бы отпустить и забыть, но нет. Она просто не могла этого сделать. Не она. Возможно, что кто-то назвал бы её слабой, потому что она продолжает держаться за прошлое и страдать из-за этого, но не стоит её винить в этом. Она не часто испытывала жалость к самой себе, как сейчас. Она в принципе не испытывала к себе жалость. Она могла лишь обвинить себя в чём-то и в сотый раз за день попросить прощение у матери и отца за то, какой она была. Она могла бы измениться, но не стала. Она хотела бы жить дальше, но она не может. Она могла бы перестать винить себя в том, что произошло. Но это было ей не по силам… Время шло, наступал вечер, а Кларк так и сидела в одной позе, думая о чём-то своём. Солнце медленно заходило за горизонт, пока птицы прекращали щебетать и ложились спать, чтобы утром улететь на юг, так как Нью-Йорк начал постепенно уходить в зимнюю пору. Например, кардиналы и вороны останутся зимовать прямо тут, дерясь за пищу с синицами, перья которых будут покрыты снегом, если вдруг он пойдёт в этом году. Она могла бы включить телевизор и посмотреть что-то вроде новостей, фильмов или сериалов, чтобы увлечь себя. Однако, Кларк сейчас было не до этого. Частые хлопки дверью соседней палаты и ощущение того, что кто-то хочет войти в её пространство – не позволяло девушке просто взять и расслабится. Она то утопала в своих мыслях, то прислушивалась к тому, что происходит за её дверью, когда начинается та самая паранойя. Казалось, что кто-то не могу решиться войти, в который раз за день. Она не могла понять, кто это был, пока в конце концов её не накрывает тягучее, глубокое чувство дежавю.***
— Что Вы тут делаете? — бурчит Кларк себе под нос, продолжая допрос и девушка слышит её, но остаётся стоять на месте рядом с холодильником. — Дело в том, что у меня бабушка лежит в соседней палате, она не захотела мандарины, — девушка делает глубокий вдох и потирает свою переносицу, натыкаясь глазами на визитную карточку кого-то из полиции на столе, но никак не реагирует на неё,— Поэтому я решила занести эти мандарины тебе.***
Кларк приоткрывает губы, не понимая ничего. Если это та самая девушка, то почему она не может войти? Когда блондинка гуляла по больнице, то несомненно она заметила, что её палата самая последняя по коридору. Напротив её двери была уже кардиохирургия, а чуть правее было помещение, где расположилась слегка полноватая женщина средних лет, принимающая кровь для анализов. Она часто заглядывала в палату Кларк, чтобы взять её кровь просто на всякий случай. Мало ли, какие болезни или симптомы могли проявиться у девушки за всё её время пребывания в больнице. Кларк морщится и поворачивает голову направо, тупо смотря в белую стену. Одна единственная соседняя палата. Закономерность хлопков дверью и её паранойи после этого не была ведь случайна? Или может она просто сходит с ума? А может частые визиты медсестёр и медбратьев заставляют её думать о том, что кто-то стоит у её двери. Стоит и так же сходит с ума, как и она сама. Она снова смотрит уже на свою дверь, в очередной раз ощущая чьё-то присутствие за ней и в конце концов ей это надоедает, придётся идти на риск. И пусть она выставит себя дурой, плевать. Она делает вдох и поправляет своей рукой свои волосы, решаясь впустить ту, которую она подозревает в причине своего параноидального бреда. — Можете войти, — прикрикивает она, пристально глядя на то, как спустя пару секунд дверь открывается сначала оставляя лишь щёль, после чуть больше и в её палату входит та самая шатенка, которая приносила ей мандарины около недели назад. Кларк безразлично оглядывает её, надеясь лишь на то, что ей не будут навязывать эти улыбки, смех, шутки и подобные раздражающие вещи, ведь сейчас это было ни к чему и совсем неуместно. В последний раз она видела её в какой-то то ли рубашке, то ли пиджаке. Кларк не помнила этого. Однако сейчас шатенка выглядела чуть более скромно, если так можно выразиться. Пучок на голове со свисающими завитыми прядями по бокам, губы не выделены помадой, но всё такой же пронзительный взгляд хвойных глаз. — Привет, Кларк, — щёлкая первую и последнюю букву её имени, осторожно здоровается девушка. Кларк не помнила её имени, поэтому она просто махнула своей рукой в знак приветствия и кивнула, замечая, как обладательница этих расплавляющих всех и всё глаз поправляет свои мешковатые брендовые штаны и футболку с нашивкой на груди. Просто, дорого, со вкусом. — Я принесла тебе мандарины, будешь? — она явно чувствовала себя неуютно, что не ушло от голубых глаз, но это было только на пользу пациентке, ведь сейчас у неё было далеко не приветливое настроение. — Ты не думаешь, что это слишком странно и подозрительно? — Кларк поправляет своё одеяло и натягивает на правую руку, — Элис. — Лекса, — поправляет её мисс Армстронг и подходит ближе, шурша прозрачным пакетом в руке. Она вела себя, как человек, который делает что-то не по своей воле. Будто бы её заставляет кто-то или что-то зайти в эту палату, держать пакет в руке и натягивать, в конце концов, нежеланную для Кларк улыбку. Лекса замечает, как Гриффин кривится и морщит нос при виде этого, поэтому ей приходится болезненно прикусить губу, надеясь, что всё обойдется. Она чувствует себя так, будто находится на минном поле, только вот мины были под землёй. И она не может угадать, куда ей ступить, чтобы не подорваться, потому что реакции Кларк были очень непредсказуемыми. Она переводит дыхание, потому что не привыкла к такой атмосфере. Даже у её бабушки Роуз, пережившей инсульт не было такой напряжённой, натянутой и отчаявшейся моральной обстановки. Даже тогда, когда она улыбалась лишь одним уголком рта или хрипло смеялась, что должно было доказать тяжесть её состояния. — Что ты имеешь ввиду говоря о том, что это всё подозрительно и странно? — Лекса делает ещё один шаг, затем второй и в итоге добирается до столика, кладя пакет прямо на него. Она пробегается взглядом сначала по столу, затем смотрит на что-то вроде хлама на полу. Разбитый телефон. — Я говорю о том, что ты снова принесла мне мандарины просто так, — отвечает ей Кларк, недовольно фыркая, когда видит непонимающий взгляд зелёных глаз на своём телефоне на полу, — Не обращай внимания. Не думаю, что мой телефон слишком вычурный, чтобы так любоваться им и зацикливать на нём своё внимание. Разве что ты являешься фанаткой "современного искусства", — Кларк вырисовывает пальцами характерные символы, давая полное представление об её отношении. Лексу будто обдувает со всех сторон холодным воздухом. Она в сотый раз за эти пару минут уже думает о том, что ей не стоило приходить в больницу сегодня. В прошлый раз, как она помнила, Кларк была более мила с ней и разговорчива, чем сейчас. Однако прямо сейчас создавалось ощущение, что Кларк прекрасно знает, что она натворила вместе с Линкольном. Но, конечно же, это не могло быть правдой, поэтому опять же, в сотый раз она спокойно выдыхает, но всё так же не понимает, почему она снова здесь. Зачем ей это нужно? После разговора с Индрой должно было встать всё на места и, вроде как, шатенка более-менее осознаёт причину своего пребывания внутри этого здания, внутри этой палаты рядом с ней. И она могла бы отбросить своё никчёмное чувство вины, могла бы забыть эту ситуацию и дальше сидеть в своём офисе и принимать отчёты от своих коллег, но нет. Она торчит тут, терпит подобное отношение к себе от Кларк. Каждый раз, когда она получает язвительный комментарий в свою сторону, она чувствует что-то вроде облегчения. Нет, она не мазохистка. Будь её воля, она бы давно уже закрыла рот наглецу, с таким пренебрежением говорящему с ней, но не Кларк. Она просто не может этого сделать. — Я просто захотела снова тебя угостить, — говорит шатенка и медленно подцепляет узелок на пакете ногтями, открывая себе более детальный обзор на спелые мандарины, которые на самом деле в этот раз она выбрала специально для Кларк, — Это плохо? А в ответ тишина. Лекса не смотрит в сторону блондинки, продолжает возиться с уже открытым пакетом, когда наконец не осознаёт, что выглядит глупо. В самом деле, такие ухаживания со стороны незнакомой девушки кажутся безумно странными и непонятными. — Что тебе от меня нужно, Лекса? — Кларк поднимает свои холодные глаза в хвойные, пытаясь заглянуть куда-то глубже, чем просто в глаза, — Зачем ты пришла на самом деле? Мы практически незнакомцы, то, как ты себя ведёшь заставляет меня думать, что ты какой-то маньяк. От этих слов мисс Армстронг пробирает дрожь, ведь Кларк была недалека от правды. Она фактически почти убила её, бросила на произвол судьбы, удосужившись лишь вызвать скорую и прикрыть дело, чтобы не испортить свою репутацию. Да, сбил её Линкольн, но по чьей вине? Именно она попросила ехать быстрее, не смотря на скользкий асфальт. Именно она взяла и оставила девушку на дороге, поломала ей жизнь и, не заботясь ни о чём уехала на ночную встречу. Ей приходится сделать глубокий вдох и судорожно придумать причину того, почему она тут, почему она продолжает носить эти несчастные мандарины этой девушке. — Почему ты здесь, Лекса? — уже более раздражённо спрашивает Кларк, настойчиво желая добиться ответа от этой незнакомки, лишь имя которой она знает. Шатенка никогда не попадала в такие неуютные ситуации. Внешне она держала контроль над своими эмоциями, да и внутренне тоже, если это был не гнев. А сейчас что? Что поменялось сейчас? Конечно, ответ очевиден. — Помнишь, ты сказала, что я должна привести все свои знания о Хьюгет Каланд, чтобы подружиться с тобой? — начинает издалека Лекса, нервно покусывая губу и подцепляя ногтем кожуру мандарина, сводя её в сторону. — И как это связано? — бурчит Кларк, прожигая дыру своим взглядом в виске шатенки. — Хьюгет Каланд ливанская художница и скульптор, — продолжает девушка, судорожно вспоминая всё, что она вычитала в интернете об этой личности перед тем, как снова навестить Кларк, — Ещё она модельер, а так же её абстрактные работы были на выставках в Лос-Анджелесе. Тишина. Лекса продолжает: — А ещё она приезжала в Бермут, чтобы попращаться с мужем. Раздался тихий смешок. Лекса резко повернула голову и встретилась с голубыми глазами, в которых она впервые увидела какие-то смутные искорки веселья. Волна облегчения прошлась по её телу, поэтому она позволила улыбнуться себе уголком губ, продолжая раздевать мандарин и выкладывать сочные дольки на пластиковую тарелку. — Во-первых, Бейрут, а не Бермут, — с ухмылкой поправляет блондинка, ставя Лексу вновь в неловкое положение, — Во-вторых, ты пересказала мне её биографию, как подросток на уроке своему учителю. Дай угадаю, ты пыталась зазубрить всё о Хьюгет Каланд, чтобы подружиться со мной? Мисс Армстронг берёт тарелку и пару секунд крутит её в руке, оглядывая узор, выложенный из долек мандарина. Она снова ставит тарелку на стол и достаёт следующий мандарин, чистит его и параллельно пытается придумать то, что она может сказать в ответ на слова Кларк. — Буду честна, я старалась найти о ней как можно больше информации, — она на секунду замолкает, поднимая взгляд вверх, на маленькую полочку, — И я нашла, но запомнила только то, что рассказала тебе. Гриффин снова молчит, а потом поднимает свою бровь вверх, явно позабавленная таким откровением. Эта девушка всерьёз решила поинтересоваться и выучить что-то о Хьюгет ради того, чтобы подружиться с ней? Странно, но её общество может быть и раздражает её, но одновременно и забавляет. Она будто бы общается со взрослым человеком, который не знает, как строить дружеские отношения. Если вспомнить их первую встречу, то Лекса была более свободна в своих выражениях и знала, что хочет сказать. А может так просто казалось. — Молодец, садись, — Кларк явно насмехается над ней, но она и сама не может понять со зла это или же нет. — Надеюсь, я ответила на “отлично”? — уголок губ Лексы поднимается ещё выше, когда она чувствует, как делает маленькую трещину в стенке Кларк. — На “удовлетворительно”, — бросает Кларк, наклоняя голову в бок и следя за реакцией шатенки, пока та продолжает сдирать кожуру с мандаринов. Мисс Армстронг вздыхает и прикрывает глаза, вгоняя в рот дольку мандарина. Такой же запах, как и у её парфюма, но, признаться честно, мандарины чуть более сладки на вкус. Если бы Лекса была мандарином, то скорее всего она была бы покрывшимся плесенью, кислым и просто отвратительным на вкус фруктом, с ноткой горечи. Откуда же горечь? Лекса никогда не замечала за собой что-то вроде вины или же сожаления о содеянном, соответственно горечи и быть не могло. — Можно мне пересдать экзамен? — решает продолжать игру Лекса, находя во взгляде Кларк то, что той нравится маленькая перепалка. — Кто-то ошибся или совсем не учился в школе? — Кларк Гриффин не замечает, как с её правой руки спадает одеяло, — Это был обычный ответ на уроке, но так уж и быть, я дам тебе второй шанс. Кларк замечает, как Лекса переводит взгляд на её обрубок и шумно вдыхает воздух. Мрачное выражение лица снова возвращается на своё место, раздражение вновь поднимается где-то внутри, пока шатенка судорожно отводит взгляд и делает вид, что ничего не заметила. Расстроило ли это Кларк? Конечно, да. Ей была отвратительна мысль о том, что её жалеют, а потом ещё и пытаются делать вид, что всё нормально, когда всё далеко не нормально. Она пересиливает себя и не тянет одеяло обратно на свою конечность. — Будешь? — неожиданно спрашивает Лекса, и Кларк замечает, что перед её ртом уже находится долька мандарина. Этот жест со стороны почти незнакомой ей девушки тут же выводит Кларк из себя. Голубые глаза будто бы становятся ещё холоднее, пока бледные губы изгибаются в усмешке. Она даже замечает, как предплечье Лексы покрылось гусиной кожей, будто бы её взгляд достал до самых глубин души шатенки. — Ты думаешь, что я не могу поесть сама? — фыркает Кларк и отворачивает голову, не принимая и не понимая такого поведения. Пластиковая тарелка тут же приземляется на её колени аккуратно, без резких движений. Блондинка удивлённо моргает и тупит взгляд на небольшой узор из долек, сводит брови к переносице и всё раздражение и злость в миг улетучились. — Ты серьёзно? — усмехается Кларк, разглядывая узор, — Картина Хьюгет тысяча девятьсот восьмидесятого года? Она разглядывает дольки, выложенные в полоску на тарелке. Снизу, под полоской, небольшой перпендикулярный стенд из кусочков мандарина, ещё ниже такой же. Сверху, ближе к верху полосы точно так же. — Если бы это было не так, то я бы подумала, что ты слишком сильно придаёшь значение ко всему, что связано с этой художницей, — хвойные глаза следят за реакцией девушки, — Однако, ты права. — Ты серьёзно странная, Лекса, — бормочет Кларк, разглядывая эту пародию картины из мандаринов, затем она берёт одну дольку и вкладывает в рот, смакуя вкус. И как этой девушке удаётся в один момент разозлить Кларк, а в другой заставить чувствовать себя позабавленной? Кларк продолжает поедать это творение на пластиковой тарелке, не обращая внимания на пристальный взгляд, который следит за каждым её движением, будто бы чего-то ждёт. Чего же она ждёт? Одобрения? Намёка на радость на лице Кларк? Лекса чувствовала себя обязанной вызвать хотя бы наполовину искреннюю улыбку у Кларк. Она желала проследить за тем, как эти губы складываются в полоску, затем слегка раскрываются, преподнося маленькие углублённые полоски взгляду Лексы, а затем превращаются в широкую радостную улыбку. Но её глаза лишь улавливают лёгкое движение уголка губ Кларк, однако и этого было достаточно. Лекса присаживается на кресло и откидывается на его спинку, почёсывая свою линию челюсти, пока Кларк жуёт её “искусство”. Она не знала, как ещё сделать приятно Кларк, поэтому пошла на крайние меры и выложила подобие картины той самой художницы прямо на этой самой тарелке из этих самых принесённых ей мандаринов. И, нельзя не отметить, это принесло свои плоды. — Спасибо, — как гром среди ясного неба. Эти слова были как мёд на душу, расплавляющий сердце ещё больше. Кажется, что Лекса медленно, но верно продолжает делать брешь в стене Кларк. Она уже поняла с той самой встречи, что нужно быть аккуратнее в своих словах и осторожнее с тем, чтобы не подставить себя перед девушкой и не раскрыть ей правду. Лексе приходится отвести взгляд и прикусить свою пухлую нижнюю губу, чтобы сдержать свою нервозность. Она будто ходит по лезвию ножа. И она понимала это. Слова Индры не прошли даром, поэтому шатенка всеми силами пытается делать вид, что она не знает ничего о Кларк. Однако она прекрасно знала о её месте учёбы, о прошлой школе, о её картинах, в которые были посвящены многие, но не признавали такое искусство, а так же она знала о её родителях. Если повезёт, то правда о её изучении биографии Кларк не всплывёт наружу, как и о её преступлении в прикрытии преступника. В их ситуации преступником был Линкольн. Но теперь и она. На что Лекса надеется? Надеется завоевать доверие Кларк, подружиться с ней, а что дальше? Возможно, она станет ей другом, даже ближе, чем те самые Октавия и Беллами. Будет рядом, будет делать её жизнь лучше. Но под предлогом чего? Вины? Можно представить уже то, как Лекса обнимает Кларк и слушает её рассказ о том, как та вышла из клуба и была сбита автомобилем, как Лекса старается сохранить спокойное выражение лица, пока на душе всё больше и больше скребут кошки. В конце концов она бы не сдержалась и либо рассказала бы Кларк правду, либо просто сбежала и больше никогда не выходила на связь, запивая свои мысли дорогим вином в своей квартире после тяжелых и не очень дней на работе или после интервью. То, что Кларк её не узнала, как довольно известного архитектора и руководителя компании “Полис”, было ещё большей проблемой, чем должно было быть. Чёрт возьми, две реакции в одной! Это был бы полный крах! Оставалось надеяться, что она хотя бы не увидит её по телевизору, что было почти нереально. Но если блондинка до сих пор её не знает, значит она не так часто смотрит новости и интервью. Индра всегда говорила, что правда всплывает наружу рано или поздно, поэтому девушке было безумно неприятно представлять лицо Кларк, когда та узнала бы, что её подруга оказалась той, кто превратил её жизнь в очередной ад с котелком побольше, да пламенем похлеще предыдущего. От слуха Кларк не ускользает то, как девушка нервно вздыхает в кресле. Она смотрит на Лексу, взгляд шатенки устремлён перед собой. Челюсть напряжена, как и губы, а желваки ходят туда-сюда. Блондинка моргнула и перевела глаза на последнюю дольку мандарина в белой пластиковой тарелке. Она обхватывает пальцами кончик последней дольки и двигает своим правым локтем, чтобы взять опору о край койки и дотянуться до Лексы. — Блять! — Кларк в полной панике, когда её тело наклоняется вперёд к Лексе, ведь опору на руку она так и не нашла из-за невозможности. Лекса реагирует моментально и придерживает Кларк за плечо, взволнованно заглядывая в её глаза. Она даже привстала с кресла, чтобы не дать той перевалиться через край койки и пасть на пол. Шатенка проходится взглядом по её бинтам, затем опускает взгляд ниже на осколки телефона блондинки. — Осторожнее, — выдыхает шатенка и хмурится, чуть подталкивая девушку, чтобы та приняла устойчивую позу. Стоит ли говорить, как себя ощущала Кларк в этот момент? Её мгновенно захлестнуло чувство своей ничтожности и беспомощности. Она не лишалась зрения, чтобы так себя чувствовать. И тем не менее она ощущала себя калекой, кем она и является, да такой, за которой порой нужен глаз да глаз, чтобы та не пострадала. Ей всегда было неловко даже допускать мысль о том, что кто-то будет ухаживать за ней, заботиться о её физическом состоянии и потеть над тем, чтобы та не поранилась. Кларк разочарованно поджала нижнюю губу и спустила ноги с края койки, чтобы принять более устойчивую позу. Она медленно протянула присевшей на корточки шатенке дольку. Хвойные глаза блеснули чем-то странным, когда шатенка подняла их на то, что протянула ей Кларк. Пухлые губы приоткрылись, пока платок в длинных пальцах продолжал еле заметно раскачиваться из стороны в сторону, так и не накрыв осколки экрана телефона на полу. — Спасибо, Кларк, — шатенка обхватила дольку сначала зубами, а потом губами. Когда пальцы Кларк ослабили хватку, то Лекса резко запрокинула голову так, чтобы этот кусочек скользнул прямо в её рот, пока её левая рука подстраховывала снизу, чтобы он не свалился на пол. — В прошлый раз ты принесла очень сладкие и вкусные мандарины, — всё ещё разочарованным в себе голосом подмечает Кларк, пока Лекса аккуратно накрывала осколки своим платком, — Спасибо. В ответ на это Кларк получает кивающее движение головы. Она следит взглядом за тем, как мисс Армстронг встаёт, выпрямляясь и демонстрируя свою ровную осанку, за тем, как она проходит к мусорному ведру, держа осколки в платке и выкидывает, а потом повторяет те же самые манипуляции, чтобы собрать остатки. Кларк чувствует себя неловко, она была бы рада сейчас разозлиться и просто выгнать девушку из своей палаты, но почему-то не может. Она зачёсывает свои волосы назад и задумчиво вздыхает, отводя взгляд в сторону. Стоит ли ей в очередной раз за эту встречу сказать той “спасибо”? А почему её это волнует? — Прости, что в прошлый раз ушла без предупреждения, — склонившись над мусорным ведром, тихо, будто бы боясь спугнуть, говорит Лекса. — Всё в порядке, я не злюсь, — таким же тоном отвечает Кларк и встаёт с койки, разворачиваясь лицом к девушке, её волосы, выбившиеся из пучка, почти целуют ободок ведра, — Но буду честна, я думала, что ты больше никогда ко мне не придёшь после того, как я повела себя. Лекса тихо хохотнула и покачала головой, решив всё-таки выбросить осколки вместе с платком, чем зацикливать внимание на том, чтобы выбрать стекло из ткани. Да и так она вряд ли сможет избавиться от всех острых элементов в платке, поэтому лучше его выбросить, чем потом поцарапаться. — Я не обиделась на тебя, Кларк, — она выпрямляется и поворачивается к Кларк, — Если ты, конечно же, это имела ввиду. Блондинка кивнула, из-за чего её волосы перестроили своё положение на голове. — Дело в том, что у меня произошла небольшая проблема, — отчасти правду говорит Лекса и засовывает свои руки в карманы мешковатых штанов, поднимая взгляд на пострадавшую, — Я не хотела уходить так резко. — Просто признайся, что ты была ошеломлена моим заявлением и условием для того, чтобы стать моей подругой, — голос Кларк даёт слабину и уходит на более тихие тона, пока голубые глаза смотрят куда-то в сторону. Что она, чёрт возьми, несёт? Разве ей не всё равно? — О, буду честна, так и было, — вздыхает Лекса, пока сердце внутри отбивает бешеный ритм, пока её мозг активно работает над тем, чтобы говорить осторожно и одновременно так, чтобы не выдать себя с потрохами, — Но на самом деле у меня просто возникли проблемы в моём кафе, которые нужно было срочно решить. Брови блондинки поползли наверх, а потом вниз. Слегка потная ладонь нашла край больничной одежды, а пальцы начали его теребить. — У тебя есть кафе? Ты кто-то вроде предпринимателя? — осторожно спрашивает блондинка, заботясь о том, чтобы слишком сильно не лезть в чужую жизнь. — Я не сдаю своё кафе в аренду, чтобы быть предпринимателем, Кларк, — Лекса явно нервничает, но не показывает этого, ведь никакого кафе и в помине не было и нет. Ты сама себе же роешь яму, Лекса. — О, вот как, — кивает Кларк и проходит к двери, чтобы ненадолго отойти в уборную, — Я тебя просвещаю о мире искусства, а ты меня о бизнесе? — Да, что-то вроде того, — кивает собеседница и присаживается на край койки Кларк. Она делает это так, будто бы вторгается на священное место, боясь, что потревожит покой существа, обитающего там. Она заметила одну деталь. Мало того, что палата Кларк была чем-то вроде логова, так её койка была как храм, в котором девушка обитала. Будто бы то, к чему лучше не касаться, куда лучше не вторгаться. Однако, кажется, блондинка не была против. Лекса отставила руки назад, упирая их в кровать, да звеня своими дорогими часами, так и незамеченными Кларк. Впрочем девушка была абсолютно безразлична к тому, какую одежду носит Лекса, какие часы, как она выглядит, что даже успокаивало шатенку, ведь так она чувствовала себя, как дома. В то время, как её бабушка Роуз сегодня высказывала своё никому ненужное мнение о том, какие у неё некрасивые складки на футболке, Кларк же молча оглядела её своими небесными глазами и ничего не сказала. Это разница в статусах, Лекса. — Тебе говорили врачи, когда тебя выпишут? — она задаёт вопрос, надеясь услышать ответ и просчитать сколько у неё будет времени на то, чтобы сблизиться с Кларк ещё и, возможно, поддержать контакт в будущем. Ты рискуешь, Лекса. — Пока что мне ничего не говорили на этот счёт, — лишь бросает Кларк, опустив голову и открывая дверь, — Но надеюсь, что это произойдёт очень скоро. Она уходит в уборную, оставляя мисс Армстронг наедине со своими мыслями и проблемами. Только вот мысли из прошлого, а проблемы ожидают будущие. И настоящие. Поэтому всё это нужно было решать срочно.