«Один… два… три…»
Он считал про себя всё ещё неровный ритм, погрузившись в вязкий сон на триста двадцать четвёртом ударе. А она, так и не проснувшись, прижималась к нему.***
Гарри писал ей каждый день. Переживал. Присылал отчёты о продвижениях Ордена. Молли присылала еду и выпечку. Искренне сопереживала. Женщина потеряла в этой беспощадной мясорубке войны троих сыновей и восприняла спасение Малфоя, как знак, что ещё не всё потеряно, и жизнь будет продолжаться. А Гермиона не знала, что им отвечать. Она вновь и вновь проникала в сознание Малфоя. Бродила день ото дня по запутанному лабиринту и возводила стены, запирая травмирующие воспоминания. Вместе с ним. Держа его за руку. Малфой не сопротивлялся. Прикасаясь подушечкой большого пальца к венке на тонком запястье, отсчитывал равномерные колебания стенок сосудов. Разносящиеся по всему её телу отголоски сердечных сокращений успокаивали его. За несколько недель эти прикосновения стали уже привычными. Стоило Грейнджер заметить учащенное дыхание Малфоя или нервную дрожь в руках, было достаточно поймать его ладонь и позволить прикоснуться к пульсирующей венке под тонкой кожей запястья. Он ещё не мог полностью обойтись без ежедневного приёма зелий, но Гермионе удавалось купировать панические атаки, вызванные новыми звуками, запахами и ощущениями. Блокировка воспоминаний забирала у них почти всё время и силы. Слишком много проходов бесконечного лабиринта приходилось перекрывать, оставляя лишь эмоции, чтобы Малфой мог чувствовать: боль, радость, раздражение… Весь полный эмоциональный спектр, но без сопоставления этих реакций лимбической системы с пережитыми страданиями и пленом. Они день за днём заново выстраивали его жизненный путь. Создавали общие моменты своего существования. Способы реагирования на события и собственные мысли. А ещё говорили… Говорили слишком много для людей, как Грейнджер предпочитала определять, как инопланетян с разных планет и даже галактик. Но их миры соприкоснулись и переплелись слишком плотно, перенастроив внутренний сверхчувственный компас друг на друга. Они обсуждали практически всё: запахи, вкусы, окружающую обстановку дома… Каждую прочитанную ей для него книгу. Книги были особенным ритуалом в их своеобразном способе сосуществования друг с другом. Малфой провёл рукой по корешкам книг, тактильно изучая уже третью полку. — Вот эта, — тихо сказал он, как можно аккуратнее потянув на себя потрёпанный томик. Гермиона приняла книгу из его рук и прочла название: — Грозовой перевал. Эмили Бронте. Ты уверен, что хочешь, чтобы я её тебе прочла? — Мама, кажется, читала мне её… — тихая пауза. — Когда-то… Гермиона отметила нотки сомнения в его голосе и поняла, что необходимо проработать нить воспоминаний о Нарциссе. Малфой уже дважды за этот день был не уверен, что досконально помнит все события, связывающие его с матерью из-за блоков, которые они поставили на день её смерти и предшествующие ему дни заточения и пыток. — Это хорошая книга. Малфой немного неуверенными шагами прошёлся по библиотеке к небольшому диванчику у камина. Он уже почти не наталкивался на предметы мебели и неплохо ориентировался в пространстве дома. — Грейнджер, мы в Йоркшире? — неожиданно спросил Малфой. Диван под его весом жалобно скрипнул. Её шаги замерли. — С чего ты взял? — намерено небрежный тон, но он знал, что Грейнджер напряглась от его вопроса. — Я не вижу, но чувствую… — Малфой закрыл белёсые глаза и глубоко вздохнул. — Запах вереска. Он повсюду в доме. Он сильный. Настолько, что я уверен, что дом расположен посреди вересковой пустоши Северного Йоркшира. — К чему всё это? — Грейнджер, я хочу попробовать выйти на улицу. Вновь… Пару дней назад они уже предприняли попытку выйти за пределы знакомого ему замкнутого пространства. Но она провалилась. С треском. И вдребезги. Малфоя накрыла сильнейшая паническая атака ещё в узком коридоре прихожей. Пальцы впивались в её запястья до багровых отметин. Всё тело трясло… Тогда она впервые считала за него. И вместе с ним… — Ты уверен? — Нет… Но я хочу…***
Малфой аккуратно провёл рукой по деревянному столу, и она привычно поставила стакан с водой на пути его ладони. — Грейнджер, ты смеёшься надо мной? Он кожей чувствовал её улыбку и изучающий взгляд, а она до сих пор не могла привыкнуть к тому, насколько сильно были восприимчивы все органы его чувств. Не видя её, он мог точно сказать, где она стоит, что делает или что приготовила им на ужин. Порой ей казалось, что он даже слышит, что она думает. Слишком уж точно Малфой считывал каждую её эмоцию. — От твоего молчания становится неуютно. Невидящий взгляд затуманенных зрачков был направлен точно на её лицо. В их до сих пор непривычной бесконечной молочной пустоте скрывалась целая вселенная. Грейнджер не могла оторвать взгляда, по-прежнему продолжая искать серое грозовое небо его глаз, всё чаще всплывающее из школьной памяти. — Я просто задумалась… Не обращай внимания. — Но я уже обратил, — он сделал глоток воды. Она отставила стакан в сторону и вложила вилку в его ладонь. Доведённая уже до автоматизма монотонность их быта успокаивала Гермиону. Неловкость ушла из движений. А прикосновения уже не прошибали током насквозь, заставляя замереть. Они не стали друзьями, но в их отношениях появилось объединяющее звено — выстроенная замкнутая экосистема бытия. Грейнджер помогала Малфою выбраться из топи свалившихся на его плечи страданий, при этом обретая свой, пусть и временный, но смысл жизни. — Просто… Занимательно, моя жизнь вертится вокруг тебя, подобно планете, вращающейся вокруг солнца, — нехотя призналась Гермиона. Она не желала, чтобы Малфой знал насколько важен для неё каждый прожитый вместе день. Даже наутро после того, как она проснулась в его объятьях и поняла, что именно Малфой своим присутствием отогнал её кошмары, Грейнджер не сказала ни слова. Такие пробуждения стали частыми их спутниками. Либо она, либо он уже так просто забирались в кровать друг друга. Без раздумий и ступора прижимались к истерзанному кошмарами телу и успокаивали сознание простым прикосновением. Наполняли друг друга таким необходимым теплом. Но продолжали делать вид, что этого нет. Как нет и кошмаров, которые своими мерзкими щупальцами оплетали их по ночам, напоминая о войне. — Но я не солнце, Грейнджер… Я твоя луна, — неожиданно ответил Малфой. — Я беспомощен и зависим от тебя. И ты обладаешь оружием против меня. — Да и каким же? — спросила Гермиона, стараясь не заострять внимание на том, что они оба признают, хоть и по-разному, свою зависимость друг от друга. — Стрельба глазами 58-го уровня. В его ответах и их разговорах всё чаще проступал слегка язвительный и насмешливый тон. Порой они проходили по грани. Каждый раз проверяя, на что Малфой осмелится, прежде чем замкнётся в ожидании такого привычного наказания за слишком дерзкие слова. Он постоянно находился в неком диссонансе. Не в состоянии привыкнуть к собственной свободе в действиях, словах и мыслях. — Не говори ерунды. Ты не… — И уровень растёт с каждым днём. Я не вижу, как ты смотришь на меня. Но… Чувствую твой взгляд кожей...